Пепел

Красный, тёмно-красный, синий, чёрный... Фиолетовый. Синие капли расплываются в красных лужицах, закручиваются спиралями, растворяются в них, и лужицы человеческой крови становятся мутнее; мутит. Точнее, мутило бы, быть может, если бы на его месте был кто-то другой. Он и есть другой? Глупый вопрос, и по телу волной буквально проходит электрический ток: некоторые импланты загораются ярким голубым, прожигают пластины и кожу. Сарен шипит, недовольный, встряхивает головой, возвращается в реальность. В обыкновенных кораблях место, подобное этому, назвали бы грузовым отсеком. В голове, в мыслях, в ответ что-то недовольно и презрительно... вскипает, именно так. Преобразовательные машины острыми зубьями топорщатся отовсюду, опасные, несущие будущее через страшную боль. Хаски бродят среди них, едва обходят углы и часто врезаются в ограждения, порой и вовсе перелетают через них, истошно вопя, пока их глотки целы и пока чистильщики-геты Властелина не достанут их. Сарен бы не брал даже десятка, но Сарен же и отбирает экземпляры, кладёт их на лабораторные столы, лично изучает их, в голове, в мыслях во время обследований что-то часто прищёлкивает, пробуждает больший интерес, тягу к изучению. Ни геты, ни хаски не обращают на него внимания, пока он проходит, обследуя своего господина, но Артериус знает: взмах руки, движение бровной пластиной, возглас, даже простая мысль мгновенно вызовет их, возьмёт под свой контроль. Это сила, но это и слабость, потому что внутреннее эхо повторяет вновь и вновь – то же движение, та же мысль, но с оттенком эмоции, невыгодной Властелину приведёт к гибели, к тому, что геты и хаски разорвут его, ненужный ресурс. Он обследует своего господина, хотя он и так знает всё здесь от ядра поля массы до мельчайшей детальки в скреплении «щупалец» и тончайшего проводка. Властелин показал ему и это. Он обследует. Он обследует, не идёт к лабораториям специально, наблюдает за идущей к ним индоктринированной азари, «собранная, лёгкая, спина прямая, но глаза пустые, лицо безэмоциональное, может я такой же», касается левого виска пальцем, массирует, потом проверяет боеспособность гетов, «зачем проверять, стреляют, выполняют приказы, работают с программами и этого достаточно», ноет затылок и раскалывается голова. Мысли, мысли, мысли. Чёткие, звенят, словно стекло. Но эхо, рвущееся, недосягаемое разумом, заставляет стекло мерзко дре-без-жать. Лаборатории близко, он собран, спина прямая, мандибулы не подрагивают от эмоций, как бывало раньше, когда он ещё гонял Крайка по заданиям вперёд себя, когда общался с людьми, когда волновался и у него не было господина. Опять дребезг; он утихает, когда приходят спокойные, чёткие, звонкие мысли. Сарен направляется в лабораторию, теперь не украдкой по наущению эха, теперь идёт не скрываясь, мысли ведут его; эхо неожиданно протестует, потом почти замолкает, тихо, чисто звенит на грани сознания. Голубая субстанция, красная кровь, тёмно-коричневое масло, синяя-синяя... Стол для операций, подобные ему обычно стоят в медклиниках на Цитадели, заляпан синим-синим. Синие капли с изголовья стекают на пол, падают в красные лужицы. Расплываются в них, закручиваются спиралями и невиданными узорами, смешиваются синие и красные оттенки, лужицы мутнеют. Появляется фиолетовый. Хорошо хоть вытерли после человека сам стол. Плохо, что о поле, сплошном, не сетчатом, нельзя такого сказать. Получившийся от забранного с Иден Прайм человека хаск интересен, пробный образец следует препарировать и сохранить данные, отослать часть оставшимся с прошлой жатвы силам, копия для пересохранения; случаи потери данных редки, но возможны, не следует недооценивать ошибки системы. Отвлечься, потерять лишние мысли, лишние воспоминания, не думать о том, кто лежит на столе. Эхо стонет, эхо надрывно звенит, не пресекается и тогда, когда Сарен отталкивает руку азари, пытающейся расстегнуть крепления брони на трупе. Она не противится, уходит: наверное, застывает в шагах от стола, ведь она следующая в очереди. Эхо внутри только сильнее, надрывнее, оно стремится подчинить тело себе и уничтожить его, чтобы не помогать Властелину, чтобы не видеть не слышать не участвовать в этом воплотившемся кошмаре. – Я сам, – он спокоен, он отстёгивает крепление, трогает царапину на наплечнике, смотрит только на то, как движутся собственные руки, как отцепляются крючки на ткани спецодежды под бронёй, слышит щелчки, щёлк, щёлк-щёлк, то медленно, то быстро. Коричневые, но с тёплым оттенком пластины под тканью блестят от влаги, разве жарко? Он не замечал. И холода чужого тела он тоже не чувствует. И вот он переводит взгляд на лицо, по своей – против-против-против – воле. Как раз в этот момент окуляр руками ещё одной азари подсоединяется к проводу, что тянется из дыры лобной пластины. Сарен резко бьёт по этим рукам, имплант под шейными пластинами взрывается неожиданной болью, и ему не наплевать на эту боль: он шипит и ругается на турианском, пытаясь унять эхо, переросшее в голос, требующий убить всех здесь. И вновь спокойствие, и голос-эхо резко утихает, даже звенящего шёпота не слышно. Артериус прикрывает глаза на пару секунд, вновь открывает и внимательно смотрит на азари, вновь занявшуюся окулярами на лице трупа. Безэмоциональная кукла. Он отгоняет её, говорит – ей, Властелину, себе: – Займётесь позже. Сперва нужно снять облачение, проанализировать параметры тела, – слова соскальзывают с языка легко, и он вновь слышит эхо, и за ним повторяет: – Я сделаю это сам. Моя привилегия. Найлус смотрит в потолок мёртвым взглядом, как смотрел минуты до того, часы до того. К мёртвым глазам прибавились два столь же мёртвых окуляра. «Наверное, я всё же под властью Властелина», думает отстранённо Сарен, мысли обжигаются холодом и уходят: когда-то он уничтожил бы за Крайка, стёр в порошок само существование убийц, а сейчас это он сам, и он не чувствует ничего. Эхо стонет. Скорее начать – скорее покончить. Он отстёгивает детали брони одну за другой, снимает с трупа влажную, прилипающую к нему ткань. Проверка на прочность, холод мыслей вновь обжигает, даже импланты у висков нагреваются, отступление значит слабость. Он не слаб. «Крайк, знай: твой учитель сильнее предрассудков. Ты ушёл и осталась только ничего не значащая оболочка». (зачем, кому он это говорит) «Тебя, Найлус, уже нет». И всё равно делает всё очень осторожно, чтобы не повредить тело. Чисто из соображений необходимости: броня хорошая, ещё пригодится, а само тело будет сейчас новым, совершенным, преображённым, будущим турианцев. Сарен будущее живых; для тех, кто погибнет, им станет Найлус. Когда тело обнажено, больше прикасаться к нему Артериус не может. Он может повредить что-то, сделать не так, и дело пойдёт крахом, и тело будет ненужно (осквернено). Вместо смотрит на него жадно, запоминает: ученик был хорошим, сильным бойцом, но экзоскелет его тонкий, хрупкий (тонкий и хрупкий настолько, что он рассыплется в прах только дотронутся индоктринированные до него). Он отходит, и к Найлусу – оболочке – подходят обе азари, держат медицинские инструменты, одна из них ещё и тонкие проводки. Сарен не думает больше, внутренне проваливается. Кажется, обсуждает с Бенезией человеческий фактор на Иден Прайм, что человека, нашедшего маяк после них, необходимо уничтожить. Срыв его и не его, ярость его и не его. Кажется, получает новые данные от гетов-разведчиков. Кажется, доволен будущим. Кажется до тех пор, пока к нему около ядра Жнеца не присоединяется готовый турианский хаск, пока не встаёт по его левое плечо. – Держаться правого плеча, – рычит он ему. Он рычал раньше, но не при Властелине. «Найлус всегда был по моё правое плечо, привычка, легко просчитываемая». Когда-то злился. Когда-то почему-то и сам к этому привык. Почему попросил сделать это сейчас? Рычания больше нет, больше не будет, внутреннее эхо молчит. Повернув голову, взглянув на бывшего Крайка, Сарен окончательно выпрямляется – он горбился секунды назад? – и отводит взгляд. Он спокоен, как никогда. Хаск по его правое плечо клонит голову, чуть влево, на секунду. Возвращает её в исходное положение. Окуляры его мертвы, анализируют состояние своего господина. Коричневые пластины более не тёплого оттенка, они стёрты и чуть серы. Частично в тело вплавлен металл. Совершенная машина. Когда руки этой машины сходятся за спиной, ноги вместе, носки стоп врозь – почему-то одна нога выбивает ритм. В зале звучит эхо.