***
Есть вещи, которые невозможно объяснить с логической точки зрения, и попытка найти хоть какую-то зависимость событий приводит только к большей путанице. В общем-то, я поняла это гораздо позже, уже после смерти отца, когда разбирала оставшиеся записи относительно его научных исследований, и тогда, конечно, об этом не думала. Просто потом я поняла, осознала, что этот странный случай мог бы быть примером нелогичного, не укладывающегося в рамки наших представлений о том, что должно быть, а чего быть не должно, что происходит по законам жизни, а что – не по правилам. Просто, когда тебе всего шестнадцать лет, ни о чем таком не думаешь. Просто начинаешь думать об этом, когда тебе уже под сорок, а шестнадцать лет твоим детям. Наверно, просто хочется думать, что все могло быть по-другому, если бы не…***
Он был красавчик, и отрицать это было бы глупо. Впрочем, он и сейчас ничего. У них такая порода, особенно по мужской линии, все до самой старости держат себя в прекрасной форме, и что-то мне подсказывает, без особых на то усилий. И отец его такой же – до сих пор с ума женщин сводит одной улыбкой, а в самом расцвете лет был, пожалуй, одним из самых роскошных мужчин, которого я когда-либо видела. Роскошный – самое то, как можно было бы сказать одним словом об его отце. Он сам немного не такой. Он – тоньше, не золотой идол, не из слоновой кости, не хрустальное изваяние, и именно это в нем и привлекало. Он по сравнению со своим отцом был более живым, пусть из него и не выплескивалась брутальность. Но тогда он был самый настоящий красавчик, ничего тут не попишешь. И, гриндилоу его раздери, он об этом прекрасно знал. Во-вторых, он в моем вкусе. Мне всегда нравились худощавые парни, не знаю почему. Нет, догадываюсь, что мне нравились мужчины, похожие на моего отца как внешне, так и по характеру, но… все-таки он настолько отличался от моего отца, что у меня язык бы не повернулся их сравнивать хоть по каким-то параметрам. Прежде всего, я обратила внимание на то, как он поворачивает голову, когда слушает профессора Снейпа на занятиях по зельеварению, когда мы учились на втором курсе. До этого мы никогда близко не сталкивались, я только слышала о нем пару раз краем уха от девчонок на факультете, которые обсуждали его в спальне, думая, что я сплю. При мне им было как-то неловко обсуждать мальчиков. Я догадываюсь, что им просто не хотелось говорить при мне – меня откровенно недолюбливали. И в первый раз о нем я услышала ночью, в разговоре Сусанны и Падмы. Я лежала и делала вид, что сплю. Вообще, это очень полезное умение, по жизни пару раз да пригодится. Они говорили, что он, скорее всего, наследник Салазара Слизерина, и, скорее всего, именно он открыл тайную комнату. Сусанну этот вопрос беспокоил гораздо больше, потому что она не из чистокровных, а полукровка, и если раньше ей это как-то не мешало, по крайней мере, в учебе и в общении с сокурсниками, то тут вдруг вопрос этот оказался принципиальным. Падма напротив, так говорила о нем, что было ясно, что он ей нравится. Правда, они не говорили, кто он, то есть, видимо, говорили, но я, наверно, еще спала, а проснулась от их дружного вздоха: «А какой он красавчик!» Через пару дней, на зельеварении, я вдруг поймала взгляды девчонок в его сторону и как-то шестым чувством поняла, что именно этого парня они тогда ночью обсуждали, не называя по имени. Поняла и … поняла, что они правы. Он поворачивал голову так, что на шее, между ухом и краем мантии, образовывалась маленькая складочка, что делало его кожу похожей на рулон бархата. Он отбрасывал какую-то нереальную тень, когда шел по коридору. Она скользила по стенам, как змея, гибко перебегая то впереди него, то позади, отшатываясь от светильников. У него была эротичная привычка иногда в разговоре оттягивать от шеи воротник мантии или галстук, так что становилось видно ключицу. В такой момент у меня перехватывало дыхание. А еще у него были очень длинные ресницы и провокационный голос, который у меня вызывал какие-то непристойные ассоциации – мне все казалось, что нельзя же и вправду, непроизвольно, ненарочно разговаривать так, что смущаешься слушать, будто он говорит что-то непристойное, причем на ухо, причем тебе лично. Очень было трудно смотреть на кого-то другого, когда в помещении был он, хотелось смотреть только на него. У него были умные глаза. Он постоянно везде ходил с двумя друзьями, я почти никогда не видела его одного. Он был одним из самых известных учеников на нашем потоке, о нем постоянно ходили какие-то слухи и сплетни, а девчонки ахали при одном только упоминании о нем. У преподавателей он пользовался славой довольно успешного ученика, по крайней мере, никто на него не жаловался и все только хвалили. В нарушениях регламента он особо замечен не был. Что-то у него и в квиддиче складывалось, только точно не знаю, что, потому что не особо мне квиддич нравился, я начала проявлять интерес, когда узнала, что он играет за свой факультет, некоторое время спустя (по правде говоря, только на пятом курсе я на матчи ходить и начала). Короче, вполне-вполне успешный студент, гордость факультета. Но что-то в нем было такое… От него просто пахло опасностью. Словами объяснить не могу, но в его присутствии молекулы сталкивались быстрее и с большей силой, и его окружал ореол тяжелого густого воздуха, которым невозможно дышать. Правда, все это я узнала гораздо позже, а тогда, на зельеварении, волосы падали мне на лицо, пока я писала, но я не убирала их, потому что боялась, что мои глаза будут слишком ярко светиться в полутьме кабинета. К тому же у меня появилось ощущение, что мое сердце сейчас выпрыгнет. После занятия я не стала класть учебник в сумку, а прижала его к себе, к груди, чтоб физически почувствовать, что этого не произойдет, или скорее, убедить саму себя в том, что даже если это и случится, то оно упрется в учебник, и этот щекотливый момент окружающие не заметят. Честно говоря, мне до сих пор комфортнее ходить, прижав к себе книги, как щит. Дурацкая привычка с детства. Не могу сказать, что я не нравилась мальчикам. Но факт, что у всех моих сокурсниц уже были романы, а у меня дальше разговоров ни с кем не заходило. Впрочем, поговорить мне с окружающими особо было не о чем, интересы и жизненные проблемы у меня были настолько другими, что в моем обществе все, как правило, замолкали. Сейчас я понимаю, что иногда от меня ждали, чтоб я сказала что-нибудь такое, чтоб можно было посмеяться, и иногда звали на междусобойчики, но не очень часто. Так что я большую часть свободного времени проводила одна, в библиотеке или гуляя по окрестностям Хогвартса. Однажды я почувствовала, что не разговаривала уже целую неделю. Оказывается, мне совершенно незачем было открывать рот, чтоб ладить с внешним миром. Это меня обеспокоило. Я как-то прочла, что если долго не разговаривать, то можно вообще забыть, как это делается, мышцы речевого аппарата расслабляются и никогда больше не смогут работать в нужном объеме. Тогда я стала разговаривать с окружающими живыми существами, предметами и самой собой, на всякий случай, чтоб не забыть, как это – разговаривать. Я общалась с миссис Норрис, с цветами в теплице мадам Стебль, с менгирами на опушке леса, с книгами в библиотеке, с рыбками в Черном озере... Что самое странное, они мне по-своему отвечали. Миссис Норрис охотно ела из моих рук, цветы у меня росли лучше, чем на других клумбах, я видела больше бабочек, больше красивых камешков, слышала больше песен птиц, чем все мои знакомые. Выяснилось, что с предметами, растениями и животными общаться гораздо приятнее, чем с людьми. Я выяснила это на третьем курсе, а мои сокурсники заметили где-то через полгода, в разгар Турнира трех волшебников, который проходил у нас в Хогвартсе. Девчонки спросили меня, пригласил ли меня кто-нибудь на Святочный бал, а я ответила, что ничего про этот бал не знаю, никто меня не приглашал, и вообще, у меня на Святки планы поехать домой к папе. Девчонки укатались от смеха по спальне. С тех пор ко мне и приклеилось прозвище – Полоумная Лавгуд. Но рассказывала я сейчас не о том, как появилось это прозвище, и чем все это в конце концов закончилось. Я рассказывала о том, какой он был красавчик, умница и обаяшка. И о том, что меня он, разумеется, старательно никогда не замечал – ни до, ни после. Я сама у него не спрашивала, когда он обратил внимание на меня и почему, просто потому, что подходящего момента мне так никогда и не представилось. Но я сама очень хорошо помню тот день, когда впервые поймала на себе его взгляд. Это было на пятом курсе, в самом начале учебного года, когда студенты выходили из поезда, чтоб ехать в Хогвартс со станции. Шел страшный дождь, было темно. Я вылезала из вагона, а мой чемодан за что-то зацепился, и я никак не могла его вытащить. В вагоне из-за меня образовалась пробка, кажется, так это называется у магглов. Я дергала за ручку чемодана, в тамбуре стояли какие-то девчонки в форме факультета Слизерин и с досадой, но не без злорадства, наблюдали за моими безуспешными попытками освободить им проход. Одной рукой я явно не справлялась, поэтому я поставила зонт на перрон и схватилась за днище чемодана второй рукой; дождь хлестал мне по глазам, и я чувствовала себя довольно глупо, так как девчонки самодовольно пялились на меня. Мне казалось, что если б я так уж им мешала, то они могли легко перейти в соседний вагон, два шага сделать. В ботинках хлюпало. В общем, ситуация тупиковая, и это на словах только так долго, на самом деле сцена длилась всего несколько секунд. Я поняла, что сейчас надо просто попробовать уговорить чемодан, чтоб он отцепился, слизеринки мне не помогут. Я только успела произнести: «Ну, вот, кто это меня задерживает, ах, это чемодан, который очень устал в дороге, и теперь не хочет никуда уходить из теплого вагона. Я его очень понимаю, мне тоже хочется в тепло. Но без него я никуда не пойду, без тебя, то есть, мой хороший, ну, давай, отцепись, и поедем в тепло, будем пить чай с пирожными». С чувством, с выражением так произнесла, чтоб чемодан понял, что мне не до шуток, что я над ним не прикалываюсь, как вдруг лица слизеринок прям-таки расплылись в улыбках и они запищали на разные голоса: - Драко! Драко, привет! Драко! Помоги, пожалуйста, нас эта Лавгуд из вагона не выпускает!.. Я еще успела сначала подумать: «Вот так всегда, они меня знают по имени, а я их не знаю, так бы могла бы попросить их подтолкнуть его сверху», а потом: «О, Мерлин!» И больше ничего подумать я не успела, как вдруг со спины меня за талию обхватили его руки. Я не видела его, но по вмиг загустевшему вокруг меня воздуху, через который не смогли пролететь капли дождя, поняла. Он сказал: - Мисс Лавгуд, позвольте Вам помочь, – таким голосом, что я сразу поняла, что в очередной раз стала объектом насмешки. Кровь прилила к щекам, стало так стыдно. На мгновение я замкнулась в себе, полная обиды на себя, на свой чемодан, на глупую ситуацию, и, видимо, ослабила мертвую хватку, которой вцепилась в ручку. В это мгновение он, иронично подмигнув слизеринкам, отставил меня в сторону, взялся за ручку, шагнул на ступеньку вагона, толкнул чемодан сначала внутрь, потом обратно, потянул его и вытащил одной рукой. Он уверенным движением поставил его рядом со мной, потом помог слизеринкам выйти из вагона, протянув им руку, и все это проделывал с такой грацией, что мне подумалось, что он просто наслаждается сам своим голосом и телом. Девчонки заспасибкали, раскрыли зонтики и поспешили к повозкам, расточая взгляды и улыбки в его сторону. Он тоже улыбнулся, одними губами, им в ответ, и вдруг посмотрел на меня. Я только в этот момент заметила, что он тоже без зонта, причем на нем нет мантии, нет пиджака от формы, только рубашка и брюки, мокрые насквозь. Они совершенно не скрывали его тела, а наоборот, выставляли его напоказ, будто высеченную в мраморе статую. Я увидела, что руки у него тонкие, и как это он смог одной рукой вытащить мой тяжелый чемодан? Плечи тоже неширокие. Узкие бедра, стройные ноги. И два круглых темных пятна под тонкой светлой тканью мокрой рубашки. Я, кажется, опять попала в глупое положение. Два его приятеля стояли у него за спиной. Он наклонился, поднял мой зонт и протянул мне с такой усмешкой, что я поняла: «Show must go on». - Мисс Лавгуд, позвольте откланяться. Тот приятель, который повыше, захихикал в открытую. Я взяла зонт, сжала зубы и проговорила как можно более холодно и вежливо: «Благодарю Вас, мистер Малфой, Вы свободны». Как впоследствии оказалось, он эту фразу запомнил. Парни развернулись и пошли в сторону повозок, прихватив свои вещи. Второй его друг, который пониже, протянул ему его мантию и зонт. Я выдохнула и потащилась к повозкам только когда дождалась, что они уехали. Чуть не опоздала к ужину, практически села в последнюю. Попала в компанию гриффиндорцев, которые тоже знали, как меня зовут, а я из них – никого. Пришлось всю дорогу разговаривать на всякие общепринятые темы, все про ужин да про погоду, чтоб никого не смущать. Вообще, в тот вечер мне в голову закралась мысль, может, я слишком мало общаюсь с людьми? Выспаться я так и не смогла – нарглы упорно подсовывали мне в голову порнокартинки с Драко Малфоем в главной роли. Конечно, я тогда и представить не могла, что эти картинки просто детский альбом для раскрашивания по сравнению с тем, что на самом деле может Драко Малфой, когда хочет добиться желаемого.***
Впрочем, глупо было бы сейчас рассказывать о том, что всем и без меня прекрасно известно, то есть о том, чем в результате кончилось мое общение с гриффиндорцами. Я тут собиралась поведать о том, чем кончилось мое общение со слизеринцами. С утра собиралась, по крайней мере. Особенно с одним таким слизеринцем, чего греха таить... В принципе, так как я хорошо себя знаю, я могу откровенно заявить: если б не девчонки с моего факультета, которые не желали со мной общаться и задирали нос, потому что пару раз в темных углах целовались с какими-то не самыми лучшими представителями мужской половины человечества, а у меня на горизонте никакого поклонника не маячило, ничего бы у меня с ним не было. Но в тот момент я просто завелась. Это все от злости, честно, я бы сама до такого даже не додумалась. Просто девчонки как-то в ночь на воскресенье, думая, что я сплю, чесали языками о том, у кого что с кем насколько далеко зашло. Большей частью докапывались до Чжоу, кто лучше целуется, Гарри Поттер или Седрик Диггори, мир его праху. Сусанна с Падмой опять ахали о Малфое, а потом вдруг стали говорить про меня (ПРО МЕНЯ!!!) всякие гадости: что парня у меня не было и не будет, потому что я не выщипываю себе брови, не укладываю волосы, несу всякую чушь, одно слово, полоумная, и вообще, мол, таких как я надо сдавать в Мунго, в спецотделение для буйных. Я все никак не могла понять, чем я так досадила им. Постепенно я заметила, что девчонки, которые вместе со мной ходили на тайные занятия в Отряд Дамблдора, старались не общаться со мной на открытых занятиях. Однажды дошло до того, что буквально все мои самые простые и невинные вопросы оставались без ответа! - Скажите, сколько времени осталось до обеда? - Не знаем. - Падма, подай, пожалуйста, графин. - Не могу. Пожалуй, если б не замечательные ушки-подслушки близнецов Уизли, я так бы и гадала, что происходит. Но благодаря им я все-таки узнала, в чем дело. Малфой, который с одной стороны достал всех учеников своим поведением, лояльным к новой директрисе, с другой, пользовался ее большой поддержкой, а с третьей, продолжал оставаться тайной (и не очень) мечтой девичьей половины Хогвартса и заводилой на Слизерине, оказывается, мной интересовался. И как назло, у моих соседок по комнате. Возмущению общественности не было предела. Я могу понять: сидите вы, такая умница-красавица, за столом в Большом зале. Тут весь в значках «Староста Слизерина», «Общественная дружина правопорядка», «Почетный спасатель на водах в условиях Арктики» и не-знаю-что-там-у-него-еще, подваливает Малфой, сыплет анекдотами и комплиментами, угощает домашним печеньем, а потом, когда вы уже совсем растаяли, вдруг осторожненько так спрашивает про самую странную девчонку на факультете… Правда, толком я не поняла, что он там такого спросил, что на меня теперь половина Школы зла. Зато почему-то легко пришло в голову, как я смогу им отомстить. И за эту изоляцию, и за дурацкое прозвище, отравлявшее мне жизнь, и за постоянно пропадающую одежду и учебники, и за слухи, которые распускали про меня, и за эту травлю. За травлю в особенности. В общем, не виноватая я. Меня просто достали, что указывали пальцем в лицо на то, как неправильно я одеваюсь, хотя я была единственной девочкой на факультете, которой Амбридж не сделала замечания по поводу слишком короткой юбки, на то, что я, видите ли, не то и не так говорю. Ладно бы, кто-то умный указывал на действительно важные минусы. А то оказалось, что, по мнению каких-то недалеких девчонок, мой главный недостаток состоит в том, что я странная, парня у меня нет и не положено, а про меня посмел спросить Малфой. То есть, ничего я не придумала. Я только осознала, что хочу отомстить им их же оружием, причем не обязательно, чтоб они поняли, что им отомстили, в конце концов, мне будет вполне достаточно внутреннего морального удовлетворения, чтоб такое отношение перестало меня задевать. А потом как-то само собой получилось, при моем минимальном участии.***
Стоял теплый весенний вечер, я сидела во внутреннем дворе, учила трансфигурацию и старательно делала вид (в который раз за этот учебный год!), что не вижу, как Малфой на меня пялится. Мне даже сейчас доставляет какое-то запретное удовольствие называть его по фамилии, в то время как все девчонки старались называть его по имени. Как будто я важнее по своему статусу, чем он. Как будто мне совершенно плевать на его имя и на его положение. Я трижды повторила про себя нужное заклинание, зажмурив глаза, и уже приготовилась было потренироваться с нужным маховым движением, как вдруг заметила, что он стоит передо мной, загородив свет. К нему это слово «вдруг» очень подходило. Раз – и рядом. Два его дружка стояли поодаль со смущенным видом. - Мисс Лавгуд, вы позволите Вас побеспокоить? - Я Вас слушаю, мистер Малфой, – обреченно проговорила я, поймав краем глаза лица Ханны и Сусанны. Одну беспокоил мой разговор, потому что она боялась за ОД. Вторую – потому что она была полукровка, а я из чистокровной семьи, плюс благородной, плюс еще и блондинка. Как выяснилось, меня приглашали на дополнительное занятие – точнее, на лекцию Амбридж по поводу поведения в Школе. Как одну из лояльных учениц, слабо вовлеченных в общественную деятельность. Я решила не навлекать проблем на свою голову и пошла с ним, так как лекция должна была состояться вот прямо сейчас. В коридоре нам встретилась Гермиона, глаза у нее стали по галлеону, когда она увидела, что я в сопровождении Малфоя направляюсь в кабинет директрисы, а по пятам плетутся извечные спутники Малфоя. Она потом говорила, что в этот момент у нее было предчувствие, что меня ведут на допрос по поводу ОД («Все пропало, все пропало!»), но ее третий глаз, как всем известно, работает плохо. Все обошлось, я в течение двух часов с видом паиньки записывала речь Амбридж, пообещала ее размножить и в виде стенгазеты повесить в гостиной Райвенкло, а все это время с умным видом по правую руку от меня сидел этот засранец Малфой. После лекции, которая закончилась, когда за окном стемнело, студенты и студентки (нас было человек десять, все слизеринцы, кроме меня и одного парня с Хаффлпафф, из ОД никого) охотно начали расходиться, потирая уставшие пальцы, я направилась было к себе, но Малфой хмуро кивнул своим «Я догоню» и пошел со мной. Слизеринцы недовольно прищурились, особенно девчонки – Миллисента и эта, как ее, Панси. - Темно, – сказал он. И тихо добавил, – Я все-таки староста, я Вас провожу. Если Вы, конечно, не против, мисс Лавгуд. Я пожала плечами: я чувствовала себя на редкость неуверенно. До поворота кучка слизеринцев следовала за нами и только что не сопела в спину, но потом они свернули в свои подземелья. До башни Райвенкло короче всего было идти через внутренний двор. Именно там, в полутьме, он, наконец, решился заговорить: - Мисс Лавгуд, как Вы находите сегодняшний вечер? По-моему, он прекрасен. И тут я вдруг подумала – сейчас или никогда! Мне предоставляется уникальная возможность поставить на место этих противных девчонок, которые спят и видят себя с Малфоем, и все время ищут предлога, как бы с ним пообщаться, да лучше поближе, да как бы его потрогать, желательно в приватной обстановке. С этого момента, как я об этом подумала, в густой горячий воздух вожделения, которым он словно был окутан, ворвался свежий ветер. Я, прижав к себе тетрадь с записями, ответила какую-то полную чушь о том, что в такую красивую ночь обязательно на свободу выходят гулять морщерогие кизляки, хотя, по всем заметкам отца, они-то как раз такие ночи и не любят и обычно прячутся в пещерах. Малфой кивнул. Я судорожно вспоминала, где у нас во дворе скользкий камень, справа или слева от арки, и когда вспомнила, постаралась на нем подскользнуться, и очень удачно постаралась. Малфой подхватил меня под руку, рассуждая попутно о том, что пора бы Попечительскому совету школы всерьез заняться вопросом о том, куда тратятся попечительские деньги, и почему не на ремонт. Мы вышли в коридор, ведущий к башне. Я вырвала руку, попутно выдав «Благодарю Вас, мистер Малфой». Тут он вдруг встал, повернулся и перегородил мне дорогу. В воздухе запахло жареным. «Скажи это еще раз!» – жестко приказал он, впервые обратившись ко мне на «ты». Я завелась и поняла, что остановиться не могу: «Парниша, свободен, дальше я сама доберусь!» – отрезала я. Он усмехнулся, встал руки в боки, и махнул головой «Пройди, если сможешь». Я подумала о том, что давно комендантский час и студентам пора быть в своих спальнях. И если нас сейчас здесь застукает мистер Филч, то лично мне не поздоровится – кучу баллов снимет и пошлет на какую-нибудь отработку. Судьба Малфоя в этой ситуации меня совершенно не волновала. Потом я подумала, что меня все это откровенно веселит и пора бы отколоть что-нибудь шокирующее. Поэтому я подошла к Малфою вплотную, встала на цыпочки и прошептала: - Не нарывайся на неприятности. Он засмеялся и на какую-то секунду потерял контроль над ситуацией, чем я и воспользовалась, хотя не представляла, что буду делать, все вышло само собой. Я резким движением одной рукой схватила его за воротник мантии и крепко сжала, так что у него перехватило дыхание, а затем с силой дернула его на себя. Вдруг я почувствовала, что он меня схватил, но не жестоко, не оказывая сопротивления, в сущности, что я могла ему сделать? Одна рука на моей спине, другая выдернула у меня тетради и отбросила в сторону – только страницы зашелестели. Конечно, он был выше и сильнее. И опытнее, разумеется, опытнее. От этого поцелуя я просто онемела и оцепенела. Я и не представляла, что целоваться – это так приятно! Невероятное ощущение, что я парю в облаках и из всего реального на свете остались только его губы и руки. И грудь, вдох-выдох которой я чувствую, как своей, потому что с каждым вдохом он своим ненасытным ртом все крепче охватывает мой. Постепенно наркоз отпускает, я начинаю соображать и открываю глаза. Приятная темнота, совсем не холодно. Я, оказывается, обнимаю его одной рукой, той, которой сначала схватила, а второй зарылась ему в волосы, они переливаются в лунном свете. Его глаза открыты, он весь напряжен, так и стоит, чуть наклонившись ко мне, почти не двигается. Только тяжело дышит. Я не знаю, как я это поняла. Наверно, у меня все-таки третий глаз получше, чем у Гермионы Грейнджер. Или интерес к мужчинам больше. Или я не оторвалась от природы. Я поняла, что просто не могу не сделать этого, не воспользоваться моментом. Я ДОЛЖНА ЗНАТЬ, КАК ЭТО. Я инстинктивно освободила руку от его волос, медленно положила ему на грудь, затем стала опускать ее ниже, а сама осторожно коснулась его губ, отстранилась и увидела, что он закрыл глаза. О, ДА! У него стоял, и скрыть это от меня сейчас было невозможно. Моя рука лежала прямо на выпуклости его брюк. Он глухо выдохнул: - Полумна… Полумна, не надо, – попытался выговорить он, но захлебнулся сладостным стоном. Ага, щас. Конечно, не надо. И я про то же, не надо было включать во мне любопытство. А теперь поздно. Ах, Драко, Драко, деточка, знал бы ты, кем связался, я ж сумасшедшая… Я провела по его взбухшим брюкам несколько раз вверх-вниз, слегка надавив. Он закусил губу и больше не стонал. Как-то меня это разочаровало. Может, он пытался подавить свое желание, но моими стараниями получалось у него плохо. Прижавшись к нему всем телом, я чувствовала нарастающее возбуждение и усиливающееся любопытство. Ну, же, Полумна, скажи откровенно, ты же хочешь увидеть его член, хочешь его потрогать? Хочешь, да, а тебе разве что-нибудь мешает? «Ничего мне не мешает,» - решила я, расстегнула ему брюки и протиснула свою ладонь в трусы. Горячо, ох, горяч-чо. Волосы приятно щекочут пальцы. - Ты чего добиваешься? – мы столкнулись взглядами. Драко медленно облизнул губы. - Хочу, чтоб он встал, – рассеянно ответила я. - Он стоит. - Что-то не похоже… - Поверь мне, он стоит. Я с ним немного дольше знаком, чем ты, я тебя уверяю. Наверно, в свете луны на моем лице отразилось сомнение, потому что Драко вытащил мою руку из своих брюк, больно сжав запястье, неожиданно приспустил их вместе с трусами, и я поняла, что ТАМ он тоже блондин. -Довольна? - Не знаю. - Не довольна, я знаю. И я знаю, как это исправить. Запахнув мантию, он потащил меня за руку в сторону башни, я все никак не могла понять, что он хочет сделать, пока он не прошептал куда-то в подпространство: «Выручай-комната! Нам очень надо! Прямо сейчас!» Вот это я влипла, подумала я, затащила нашего главного врага в сердце ОД! «Чего нам надо?» - возмущенно добавила я. «Чтоб Полумна Лавгуд была довольна, правда?» «Да, очень довольна». Ничего страшного не произошло, дверь в Выручай-комнату открылась прямо в стене башни Райвенкло, она была маленькой, полутемной, и в ней не было никаких снарядов из ОД. Только кровать и зеркала. То, что он был опытнее, было ясно с самого начала, поэтому я просто лежала, не мешала ему и получала удовольствие. Это помогло мне в дальнейшем не испытывать к нему нежности, не застревать на мысли, что так хорошо больше мне не будет ни с кем. Мы просто получали удовольствие друг от друга, не добавляя к этому удовольствию моральные принципы и личные убеждения. Я старалась не думать о том, каким тонким он мне кажется и каким на самом деле сильным он является. Просто прогибалась под тяжестью его плавных движений, закрыв глаза, выгибалась по подушкам, ощущала запах пота между его плечом и шеей. Слышала наши дыхания, совсем не в такт. Чувствовала под его кожей мышцы. Чувствовала под своей кожей липкую сладость запретного удовольствия. Чувствовала, как он зарывается руками в мои волосы и как он вбивается в мое тело, не ожидая ощутить ответ. И как он бесконечно рад, когда услышал его… И как он без сил валится на кровать с улыбкой на губах, светлая прядка налипла на лоб. «Благодарю Вас, мистер Малфой, Вы свободны» - говорю я. «Главное, что Вы довольны, мисс Лавгуд», - отвечает он.***
Через неделю состоялась та самая разборка в Отделе Тайн. А потом мы с ним еще почти два года учились в одной школе. И иногда даже сидели вместе на занятиях, не рядом, конечно. Я не могла смотреть на него без улыбки. Как вспомню, какое у него было выражение лица, когда он говорил «Я тебя уверяю». Да и он старался не пересекаться со мной взглядами. Мы с ним так больше никогда и не заговорили, и старались не оставаться вместе в одном помещении. Так, на всякий случай. Чтобы никто не догадался, что он помнит, как меня зовут. И уж, ясно, что кто бы там что про меня не говорил, я больше этого никогда не замечала. Потому что я им всем заранее отомстила. Потому что с ними у него этого не было. А со мной было. Хотя я никогда не пойму, что он во мне нашел, и та ночь не укладывается ни в какие логические правила. Наверно, это надо называть чудом.