***
Я вовсе не хочу сказать, что сразу же заделалась мизантропом от наших студентов, но постепенно мысли о том, что я определенно занимаю чужое место, засели в моей голове. Хвала Мерлину, что непосредственно с ними мне сталкиваться практически не приходилось, но хватало и того, что удавалось наблюдать краем глаза. Во-первых, меня смущала постоянная развязность и откровенная наглость, причем речь идет не о классической манере поведения слизеринцев, которую они, видимо, впитывают с молоком матери и которая, вероятно, служит им пропуском на факультет. В конце концов, Слизнорт – декан факультета, и в его праве им как-то попустительствовать, но я решительно не вижу никакого повода для двусмысленных замечаний, хлопков жевательной резинки и переписки за спиной преподавателя со стороны студентов других факультетов. Полнейшее неуважение к профессорам меня глубоко возмущало, и на этом фоне в некоторой степени радовал тот факт, что студенты лично меня практически не замечают, не знают по имени, а то бы еще придумали какую-нибудь идиотскую кличку. Ну, ладно, я, в конце концов, никто, ничто и звать никак, но как можно так неуважительно относиться к заслуженным, всегда приветливым, нашим любимым профессору Дамблдору, профессору Диппету, профессору Плаусс… Во-вторых, меня не покидало ощущение, что студенты не испытывают никакого интереса к изучаемому. Это все как-то совершенно не укладывалось в мое представление о том, как надо учиться. Да, можно говорить о том, что у нас был сильный курс и амбициозный факультет сам по себе, вспоминать о негласном соревновании между учениками и об официальном среди факультетов, но ведь не только для меня было делом чести максимально выкладываться при выполнении домашних заданий и на уроках. Кто больше книг перелопатит в библиотеке для сочинения – не важно, по истории магии или по нумерологии, кто красивее зарисует растения на гербологии, кто прилежнее ведет дневник сновидений – у нас это было настоящее соперничество. Зато какое приятное чувство охватывало нас, когда преподаватель отмечал наличие редкой рукописи в источниках или кого-то хвалили! Наши старосты вели даже персональный учет баллов, чтоб в конце года посчитать, кто больше баллов принес факультету. Как лаборанту-ассистенту мне приходилось проверять практические работы и домашние задания, и большую часть работ было просто неприятно взять в руки. Замусоленные, иногда заляпанные пергаменты, малоразборчивый почерк без следов усилий сделать его более удобоваримым, поправки-пометки-зачеркивания и даже грамматические ошибки в названиях зелий и в латыни. Периодически попадались неподписанные пробирки. И это когда нас учили, что неподписанная работа – знак неуважения к преподавателю! В-третьих, общее падение нравов. Я вовсе не хочу сказать, что в мое время, то есть когда я сама была студенткой (неужели это было всего семь лет назад?), влюбленные парочки не прятались по углам коридоров, но чтобы позволять себе более чем откровенные сцены на глазах у однокурсников или преподавателей – это из ряда вон. Короче, через пару месяцев я проклинала свою работу. С другой стороны, все-таки больше не сидеть на шее у тети, вести более-менее самостоятельный и свободный образ жизни, предпринимать попытки заниматься научной деятельностью и при этом приносить посильную пользу обществу – всё это мне очень нравилось. С преподавателями теперь появилась возможность разговаривать на всевозможные темы и при этом держаться отстраненно. Свободный доступ в библиотеку, теплицы и к оборудованию как зельеварской, так и кабинета трансфигурации грел душу. При этом уровень ответственности практически минимальный, а статус «я работаю в Хогвартсе» звучит более чем внушительно и в научной переписке («Сотрудник Хогвартса, мисс МакГонагалл просит доступа в архив…»), и в личной («Дорогая Минни, мы все так гордимся тобой и даже дядюшка Суправизиус…»). Для начала – не так уж и плохо, особенно если вспомнить, что за стенами Школы к работающим молодым ведьмочкам относятся настороженно и дальше прилавка устроиться практически невозможно… Естественно, волей-неволей через некоторое время я стала отличать нескольких учеников. Точнее, узнавать их работы. Если достаточно добросовестно выполнять свои обязанности, то можно научиться распознавать почерки, манеру писать и т.п., даже если никогда не встречался с авторами в лицо. Так у меня появилась парочка учеников, которых я именовала про себя «лопухами». Их работы постоянно приходилось отправлять на переделку. Честно говоря, я даже была в какой-то мере рада, что ту чушь, которую они пишут в домашних работах, не читает профессор Слизнорт лично (вдруг бы сердце не выдержало?). Были и такие, с практическими работами которых я не отваживалась работать в одиночку, и просила Слизнорта присмотреть за процессом их проверки хотя бы из-за приоткрытой двери под девизом «Я же еще так молода, мне еще рано погибать» на случай, если что-то всполохнет, взорвется, испарится, оставив мерзкое амбре. Ну, и конечно, вскоре на полях проверенных работ, которые просматривал профессор, прежде чем выставить оценки в журнал, стали появляться мои ехидные комментарии типа: «Так-то, конечно, тролль, но для него и это – выше ожидаемого». И конечно, у меня появился любимчик. Гиппогриф меня раздери, если я уже к октябрю не стала выбирать из стопки его работу первой для проверки, чтобы затем проверять по ней, как по образцу, остальные. Также было крайне удобно сравнивать библиографию в его сочинениях (ни разу меньше семи книг!) с прочими сочинениями, для написания которых средним количеством источников было 3. Главное не перепутать, и в конце проверки практических работ переставить его пробирку с первого разъема почти в самый конец, где ей надо было находиться по списку класса (Реддл Том). И уж ни разу такого не было, чтоб его пергаменты были порваны или испачканы. Видимо, в учебе он был такой же педант, как и я (даром что слизеринец!), что на фоне основной массы студентов мне крайне импонировало. Разумеется, все это оставалось за дверями кабинетов. Я имею в виду, это было абсолютно заочное мое представление о некоторых учащихся, ибо я их в глаза не видела в течение почти двух месяцев. То есть, конечно, я с ними сталкивалась в Большом Зале, в коридорах и – в виде исключения, – может быть, даже в библиотеке, но для меня полнейшей загадкой оставалось, кто есть кто. Говоря начистоту, я совершенно этим не интересовалась, так как поверхностного опосредованного знакомства (по их работам) мне было более чем достаточно, и я стремилась держаться от молодого поколения как можно дальше. А мне в этом никто и не препятствовал. До поры до времени. Пока в момент проверки мною домашних работ третьекурсников на тему «Значение серых металлов (по Ареназиусу) в приготовлении кровоостанавливающих зелий» в лаборантскую не заглянул профессор Слизнорт со словами: - Минерва, детка, как ты думаешь, ты сможешь заменить меня в среду на занятиях? По долгу службы мне было положено сказать «О чем речь, конечно, для этого я здесь», и я, как самая настоящая пай-девочка, полностью оправдала оказанное мне доверие.***
Слизнорт, само собой, профессионал, и, зная мое отношение к студентам, подготовил для меня замечательный план работы, позволяющий особенно не напрягаться во время занятий и в то же время спихнуть на меня часть практических работ и скучную для него как для мастера подготовку теории, которая в учебных планах обычно обозначается как «развитие навыков работы с научной литературой». На первых двух занятиях я задала младшеньким конспект достаточно важной работы, знание основных тезисов которой обеспечивало понимание зельеварения за второй семестр. На третьем уроке мы замечательно поэкспериментрировали с когтевранцами на предмет пропорций вытяжки Achillea millefolium в зельях на спиртовой основе. На четвертом уроке я также задала самостоятельную работу, но теперь уже с учебником и по пятнадцати вариантам, чтоб исключить возможность списывания – определить зелье из пробирки и описать важнейшие его компоненты (а заодно и проверить, помнят ли студенты рассматриваемое в начале года понятие «важнейшие компоненты»). На пятом у меня было окно, за которое по матрице ответов практически мгновенно удалось эту самостоятельную проверить, а последним уроком у меня был спецкурс у старшекурсников. Вопрос был важный, я прочитала несколько книг дополнительно, вызубрила наизусть лекции Слизнорта, которые он мне дал, и даже посмотрела в Омуте памяти пару образцов проведения занятия по данной теме, то есть была во всеоружии. Грех жаловаться, все прошло как по маслу, если не считать того, что вначале, после того как я представилась, мне пришлось выслушать несколько таких не относящихся к предмету вопросов как «А Вы у нас теперь долго будете преподавать?», «А наши рефераты с прошлой недели проверили?» и «А сколько Вам лет?» Но потом, по ходу занятия, студентов удалось привлечь к делу, и в принципе лекция мне удалась. По принятой у Слизнорта традиции, перекличку я устроила в конце урока, тем самым мне удалось заодно и сделать пометки в журнале, кто как работал на уроке, с каким успехом отвечал и как себя вел. Ну, и по всем законам жанра, мой «заочный» любимчик Том Реддл оказался на этом занятии, так что я впервые узрела его воочию. То есть я узрела его сразу же, как только вошла в кабинет, так как он восседал на первой парте и ослепительно улыбнулся, когда я назвалась и сообщила, что сегодняшнее занятие веду я. О, да! За несколько дней до описываемого мной урока мы с ним столкнулись в библиотеке – точнее, столкнулись наши руки у книжной полки, когда нам потребовалось взять соседние тома из антологии сочинений алхимиков пятнадцатого века. Я еще тогда подумала: «Видимо, очень начитанный молодой человек», и постаралась сделать вид, что меня совершенно не взволновало прикосновение его руки. Впоследствии при анализе ситуации у меня сформировалось устойчивое ощущение, что я заметила бы его тогда на уроке, даже если бы он сидел на последней парте, ибо он был просто, что называется, мой тип мужчины: высокий, худощавый, темноглазый, темноволосый, с властными движениями, несколько брутальный и очень обаятельный. На вопрос одного из лоботрясов с задней парты насчет моего возраста именно он, резко повернувшись, так жестко шикнул на сокурсника, что больше глупых вопросов и комментариев не по делу в мой адрес не последовало. Эта зарисовка закончилась тем, что красавчик повернулся обратно, глядя на меня блестящими глазами, и я непроизвольно благодарно улыбнулась в ответ. Опять-таки, некоторое время спустя у меня создалось впечатление, что это «непроизвольно» было каким-то образом насильственно вырвано из меня, словно меня кукловод дернул за ниточки. В общем, хорошо, что имя его я узнала под занавес, иначе, боюсь, меня бы это выбило из колеи надолго. В конце концов, я приняла решение больше не реагировать слишком дружелюбно на студентов и держаться с ними максимально официально и холодно. Ну, а об уроке можно сказать только одно – не знаю, как там с другими предметами, но с зельеварением у Реддла было все прекрасно. Он охотно (и большей частью правильно) отвечал на вопросы, вел себя прилично, к тому же, видимо, пользовался авторитетом у сокурсников и большим вниманием сокурсниц, и, – так и хочется добавить, – прекрасно это осознавал. Потом я об этом размышляла и пришла к выводу, что меня это настораживает. Как-то неприятно, когда молодой парень так откровенно и осознанно использует свое обаяние, одно дело, когда видишь это у искушенного мачо, другое – когда парень еще не закончил школу. По-моему, слишком приторно, чересчур. Увы, в результате всего вышесказанного, очевидно, какой глубокий личный интерес вызвал во мне Том Реддл. Итак, в целом занятие прошло мирно, но где-то в глубине души я не сомневалась, что этот первый преподавательский опыт выйдет мне боком. И оказалась права. И дело не только в том, что я в дальнейшем долго и тщательно анализировала непродолжительный личный контакт с предметом моего любопытства, и пришла к выводу, что он мне нравится, но и в том, что с того дня студенты стали меня узнавать и здороваться. А меня это начало жутко раздражать. Ну, и сами понимаете, что существует большая разница между тем, когда с тобой днем в коридорах писклявыми голосками здороваются первокурсники, и тем, когда вечером за десять минут до отбоя тебя (уставшую, с кипой тяжеленных томов, мантия торчком, подсвечник в зубах) буквально поджидает предмет твоего тайного обожания из выпускного класса на выходе из запретной секции библиотеки, чтоб поздороваться («Добрый вечер, мисс МакГонагалл!»), предложить свою помощь по транспортировке книг к моей спальне в темном тет-а-тет («Вам помочь, мисс МакГонагалл?») и деликатное прощание («Спокойной ночи, мисс МакГонагалл!»). А тебе потом всю ночь не до сна. Или когда во время воскресного обеда ему обязательно надо подойти к учительскому столу с каким-то второстепенным вопросом к Слизнорту или Дамблдору, чтобы в конце микродиалога добавить неизбежное «Приятного аппетита, мисс Макгонагалл!» А у тебя потом кусок не лезет в горло. Или когда во время занятий тебе случайно надо пройти через теплицы, и никто бы тебя и не заметил, так как все заняты делом, но он с подчеркнутой любезностью на весь кабинет объявляет: «Здравствуйте, мисс МакГонагалл!» А тебе хочется испариться, так как создается полнейшее впечатление, что ты своим появлением сорвала занятие. Или… Ну, вы поняли, да? Где-то через пару недель я была сыта им по горло, и другое выражение мне трудно подобрать. К декабрю я старалась лишний раз не попадаться людям на глаза и перемещалась по Хогвартсу, исключительно сверяясь с расписанием слизеринцев с седьмого курса, чтоб, не дай Мерлин, нигде не пересечься с Реддлом. И все-таки это происходило с завидной регулярностью. Правда, в глубине души (и это самое отвратительное) я, или какая-то моя темная сторона, была исключительно довольна всем происходящим и воспринимала это как само собой разумеющееся («Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, так зачем время терять?»).***
В тот день ничто не предвещало беды. Зимнее солнцестояние пришлось на субботу. Как раз на ту субботу, когда немногочисленных оставшихся в Хогвартсе студентов отпускают в Хогсмид. Открою небольшую преподавательскую тайну: это ж-ж-ж, разумеется, неспроста. На самом деле большинству профессоров в такой день есть чем и поважнее заняться, чем контролировать столовую, гостиные и коридоры. Как правило, у всех свои закидоны: кому-то надо выставлять для настоя зелья, кому-то читать знаки и гадать, кому-то проводить эксперименты. Слишком сильный в энергетическом плане день, чтоб тратить его на студентов, посему по негласной договоренности их и сплавляют подальше от нашего непосредственного контроля. А к шести-семи вечера, когда они возвращаются к ужину, все магические дела уже завершены и можно заниматься обычной административной рутиной. Я, как младшая в коллективе – и соответственно, девочка на побегушках – была отряжена провожать старшекурсников утром и запирать ворота вечером. Поэтому я и сразу заметила, что в Хогсмид Реддл не пошел. Староста Слизерина сказала, что он приболел и решил лишний раз не показывать носа на улицу, тем более что ему не хотелось бы завалить какие-то отчеты перед Рождеством. Откровенно говоря, её объяснения я пропустила мимо ушей: не пошел так не пошел, прочерк в списке и пусть штудирует библиотеку. Большое дело! Таких всегда пару штук набирается, ничего особенного. «Своих» дел у меня было не так уж и много, поэтому после обеда, прошедшего в практически пустом Большом Зале, я пошла в кабинет Зельеварения, где Слизнорт оставил мне на проверку пятничную контрольную седьмого курса, а сам, пользуясь моментом, удалился что-то варганить в свои апартаменты. Делать было особо нечего, так что я, прихватив методичку и несколько реактивов, уселась у окна в кабинете и уже даже расставила перед собой пробирки, как в дверь постучали. Признаюсь, я ожидала увидеть за дверью кого угодно, только не Реддла. И, Мерлинова борода! – я подсознательно хотела его увидеть…Любимчик Слизнорта, небось, пришел к нему за консультацией по важному вопросу. А может и надумал подменить свою пробирку с контрольной, когда позднее обнаружил вопиющие ошибки в приготовлении, кто их, студентов, знает. Однако он с порога обратился ко мне: - Мисс МакГонагалл, мне нужна Ваша помощь в приготовлении одного важного Зелья. Я не хотела играть с огнем и поэтому, изобразив глубокую задумчивость, ответила: - Мистер Реддл, Вы уверены, что я достаточно квалифицирована в данном вопросе? Я полагаю, Вам будет проще обратиться к профессору Слизнорту. Я же, как всем, наверно, известно, лишь вспомогательный персонал и недостаточно компетентна… Но он прервал меня: -Дело в том, что профессор Слизнорт никоим образом мне помочь не сможет. Только Вы. - Тогда предлагаю решить насущный вопрос в рабочем порядке, я сегодня несколько занята профессиональными обязанностями. - Я вас очень прошу, этот вопрос не терпит отлагательств. Сегодня же солнцестояние. Ах, вот оно что! Мальчик, похоже, время не теряет. Ну, почему всегда я… - Хорошо, я пойду навстречу и выслушаю Вашу проблему, однако что-то гарантировать не могу. Он прошел в кабинет, притворив дверь, как-то по-хозяйски осмотрелся и вдруг совершенно другим, наглым и самоуверенным тоном изрек: - К чему ходить вокруг да около? Мне нужна рыжеволосая женщина. Не девушка, а именно женщина. И обязательно женщина, которая кхм… только что получила полное сексуальное удовлетворение. Этим я и намерен заняться. Моя челюсть звонко лязгнула об пол. - Вы мне подходите. Вы будете моим важнейшим компонентом, – продолжал он. «Я польщена» – подумалось мне. - А чтоб Вы мне не вздумали отказать или предпринять какие-либо иные нежелательные действия, я вам сразу откровенно говорю, что в этом случае я пойду к профессору Диппету и расскажу ему, что Вы, пользуясь служебным положением, опоили меня приворотным зельем и совратили. Неоднократно. Я все еще старательно делаю вид, что ничего не понимаю. Кажется, я просто уже завралась сама себе, и уже не могу разобраться, что на самом деле происходит. Я – маленькая потерянная девочка. Попытки взять себя в руки обернулись полной капитуляцией разума и инстинкта самосохранения перед лицом этого наглого, всепонимающе ухмыляющегося искушения. Тёмные глаза откровенно распахнуты навстречу моему ошеломленному взгляду, я вижу каждую ресничку на его веках – проклятая дальнозоркость! Он знает. Он все прекрасно понимает и отчетливо осознает, на что меня толкает. Я чувствую, что именно сам факт недопустимости существующего порядка вещей приводит его в совершенно неприличное возбуждение. Ничего удивительного, очевидно, что есть сорт людей и волшебников, разумеется, которым наслаждение приносит преступление законов и норм общества, видит Мерлин, я не думала, что столкнусь со столь ярким представителем этой группы населения именно в оплоте добропорядочности и праведности – в Хогвартсе! Что мне делать теперь? Он даже не потрудился закрыть за собой дверь каким-нибудь заклинанием, ни на миг не прервал своего тщательно продуманного выступления, разыгрывая как по нотам сцену, которая, боюсь, долго еще будет мне сниться в кошмарах. Он абсолютно спокоен и совершенно уверен, что я не окажу никакого сопротивления. О, тридцать три раза Ступефай, я и не могу никак это остановить. Меня только что в открытую предупредили, что произойдет, если я буду резко против! Никакой практики, никакого ассистентства в Школе и изгаженная репутация в магическом сообществе, и это всё в двадцать четыре года, ооо! Минерва! Кажется, у тебя есть все шансы установить рекорд по скорости загубленной жизни в научном мире. И это будет скорость, с которой он развязывает школьный галстук. Или с которой он расстегивает пуговицы на рубашке. Ну, вот… Я отчетливо чувствую, что белье на мне становится влажным. Это конец. Расслабиться и получать удовольствие, расслабиться и получать удовольствие… Сама не замечая того, я пятилась от него, пока не почувствовала лопатками стеллаж с колбами. На Томе остались только брюки от школьной формы, они приятно обтягивают его живот и бедра, но мне удается сфокусировать взгляд именно на пряжке ремня, украшенной гербом его факультета, серебристой змейкой. Поймав направление моих глаз, он изящно выгибается, освобождаясь от ремня, призывно клацкая застежкой. Словно гром, тишину кабинета, пронизанную глубокими вздохами, разрезает шорох расстегиваемой молнии на брюках. Я зажмуриваюсь, но каждой клеточкой тела чувствую, что происходит. И так и не могу до конца сказать, что меня это удивляет. В конце концов, мы пялились друг на друга с вожделением с того самого моего урока на его курсе. Рано или поздно, боюсь, это должно было случиться. Конечно, лучше б уже после того, как он закончил Хогвартс… А если мне сейчас обернуться кошкой и сбежать от него? Не зоофил же он, верно?.. По обе стороны от меня в полки шкафа уперлись его руки: тонкие, со светлой кожей, волоски стоят дыбом от возбуждения. Брякнули склянки за моей спиной, – и в тишине слышно только бешеное биение моего сердца. Мне хочется плакать и кричать, а я молчу, кусая губы. Я стараюсь никак не реагировать на то, что он развязывает мои волосы, скрученные пучком на затылке, – так всегда удобно работать с препаратами, – наматывает их на палец и ласкает мою шею, но получается плохо. Надо потребовать ввести в курс ЗОТС университетской программы раздел «Искушение молодежью», и чтоб у будущих преподавателей оценка была не менее чем «Превосходно». - Ну, будь же хорошей учительницей, – шепчет он, выговаривая последнее слово со святотатственным наслаждением. – Научи меня, как… (пауза) сделать (вдох) тебе (выдох) приятно… Казалось, он ничуть не чувствует неудобства от своей наготы. На миг он отпускает меня, но всего лишь для того, чтоб сесть на пол и задрать мою мантию. Его руки забираются мне под юбку, стягивают ее вниз и жадно гладят мои ноги. Я непроизвольно пытаюсь сжать бедра. - Минни, – доносится до меня его довольный голос. – Ну, кого ты хочешь обмануть? У меня наконец проходит ступор. Я выдала самым противным преподавательским голосом: - Том, прекратите. Это не смешно! – и двинула его по коленям, так что он потерял равновесие. Вырвавшись из угла, где он меня зажал, я попыталась выскочить в дверь, но он, еще не успев подняться, ухватил меня за край мантии. Несколько секунд мы тянули ее каждый на себя, потом ему удалось встать, а я судорожно принялась развязывать узел, чтоб скинуть ее. Не успела. Том, побледневший, с бешеными глазами, подскочил ко мне, рванул завязки, отбросил ее в сторону. В этот момент он был такой красивый и такой сильный, что я… Ну, да. Голова пошла кругом. Я просто испугалась его, не смогла сопротивляться, когда он грубым толчком бросил меня на стол с книгами и навалился сверху. Мы столкнулись взглядами. - Хочу тебя, – улыбнулся он. Этот факт не оставлял сомнений – его член упирался мне в бедро. - Нет, - это все, на что меня хватило. Раздери меня кентавр, я тоже хочу его! Сейчас. Здесь. На преподавательском столе, на книгах, против всех правил и законов… - Знаешь, мне ведь еще никто не отказывал. Не сомневаюсь. Он наклонился, пытаясь поймать мои губы, но я отвернулась. Тогда он, больно ухватив меня за запястья, развел мои руки в стороны и впился в мою шею горячим мокрым поцелуем. По спине промчался табун мурашек, и из меня вырвался стон. Ничего более похотливо-грязного, чем этот звук, я еще никогда не издавала. Руки онемели, и он, словно почувствовав это, отпустил их, схватился за мою одежду и буквально вытряхнул меня из нее. Обрывки блузки присоединились к валяющейся на полу мантии. Я было привстала со стола, но он властно положил ладонь мне на грудь, стянул лиф, а я не осмеливалась дергаться. Или не захотела… - Скажи, что хочешь меня, – приказал он. Я качаю головой. Он дьявольски усмехается. – Сопротивление бесполезно. Вы окружены, мисс МакГонагалл. Не отрывая источающей жар руки от моего тела, Том запускает палец мне под трусики и самодовольно улыбается. Все улики против меня. - Хочешь… Я тебя сейчас так оттрахаю, что ты все пароли забудешь. - Нет, не надо, – молю я, безуспешно сдвигая колени. Румянец сжигает щеки; мне никогда в жизни не было так стыдно и страшно. Мое тело меня предало, – соски вызывающе взбухли, отзываясь на его откровенные прикосновения. - О, да. Ты сама меня попросишь, – добавляет он, подняв одну бровь. – Ты будешь просить очень вежливо, чтоб я тебя выебал. Чтоб я тебе вставил. Чтоб я тебя поимел во все дырки. Том наклоняется ко мне, хватает за плечи и подвигает дальше на стол, а затем осторожно целует меня в губы. Я уже не оказываю никакого сопротивления и неловко отвечаю на поцелуй, крепко зажмурившись, потому что смотреть ему в глаза, которые к тому же еще и так близко, выше моих сил. Его поцелуи становятся все более продолжительными, и в какой-то момент у меня начинается нехватка воздуха. Оставив в покое мои губы, он начинает щекотать языком мне шею, и я уже не просто верчусь от удовольствия, я, преступив все границы, постепенно включаюсь в игру. На всякий случай, не открывая глаз, на ощупь исследую его тело. Под моими пальцами проходит бешено бьющаяся жилка на его шее, ниже – выемка между ключиц, безволосая грудь, и, наконец, я дотрагиваюсь до его члена, зажатого между нашими телами. Не могу удержаться: сжимаю его в ладони, вызывая у парня глубокий откровенный стон прямо мне в ухо. Горячий, влажный, аххх, какой же он горячий… Устоять невозможно. Я призывно трусь мокрой промежностью о его бедро. Его губы на моей шее замирают, и я отчетливо слышу его срывающийся шепот: «Проси». Сил хватает только на то, чтоб помотать головой. - Проси, – повторяет он уже громче. Он отрывается от меня, и на меня обрушивается пустота. - Проси! - Нет, нет… Вдруг Том ускользает из моих рук. В попытке удержать его я приподнимаюсь на столе, но он толчком отправляет меня обратно и хватает за коленки. Слишком раскрытая, слишком холодно, и внезапно – обжигающее тепло… Инстинктивно, не желая того, я охватила бедрами его голову и на миг открыла глаза. Ослепленная светом (да, Минерва, весь этот разврат происходит среди бела дня!), я успела только заметить его темные волосы. Меня трясло от страха и от удовольствия, а он, причмокивая, резко добавил к языку палец, грубо двинул его внутрь, задевая пульсирующую точку, потом наружу, так что аж захлюпало, оторвал от моего тела губы и снова жестко втолкнул его обратно. Я вся изогнулась дугой, хотелось чувствовать его в себе как можно дольше, целиком. - Проси! Том облизывает губы, придерживая меня одной рукой за коленку. Мокрая прядка прилипла ко лбу. Я беззастенчиво насаживаюсь на его услужливо подставленный мне палец. Этого мало, мало, этого совершенно недостаточно!.. Я сначала шепотом, а потом срываясь на хрип, повторяю, глядя ему в глаза: - Том… Том, пожалуйста… Том!.. Я … я прошу тебя! Он судорожно сглатывает. Темный член стоит дыбом, влажно поблескивая головкой. - Том, – зову я. – Вы… выеби меня, Тооооооооо… Неожиданно он произносит какую-то длинную фразу на непонятном языке, похожем на латынь. Я не сразу поняла, что происходит, только и успела отчетливо разобрать окончание: «equinox idos domi», как он резко, одним мощным движением, втолкнулся в меня, заполнив собой до предела. Глаза мои закрылись от одновременно успокаивающего и возбуждающего ощущения обретения целостности, и я кончила буквально через три фрикции, обхватив его ногами за талию, а затем блаженно откинулась на стол, когда он, обессилев, опустился на меня. Это было что-то с чем-то, а не секс. Какая-то адская смесь из запретов и вседозволенности, стыда и гордости, унижения и удовольствия. Воображение услужливо продолжило ассоциативный ряд: из Гриффиндора и Слизерина, из учителя и ученика… Несколько минут мы так и лежали на столе, а потом он пошевелился, протянул руку куда-то мне за спину, выудил из бардака на столе ножницы и состриг прядку моих волос. Но у меня не было желания задавать вопросы.***
За окном шел снег. Понемногу уже начинало смеркаться, и яркие – в свете окон – хлопья выделялись на фоне постепенно темнеющего неба, и на меня снизошло вселенское спокойствие. Разумеется, совершенно не хотелось подниматься с пола, прибирать на рабочем столе, а уж тем более покидать кабинет и идти навстречу толпам студентов и умным взглядам преподавателей… Желание было только одно: чтобы это все не кончалось, и можно было бы так и лежать на полу, на разорванной одежде, среди раскуроченного инвентаря, лежать, забросив ногу на его бедро, зарывшись пальцами в его густые волосы, прикрыв глаза, и из-под ресниц украдкой наблюдать, как он, словно в забытьи, рассеянно водит губами по моему животу. Но я давно уже чувствовала, что чисто физически так больше не могу, замерзаю. Часы уже давно пробили четыре, и волей неволей надо было вскоре возвращаться к своим основным рабочим делам. - Давайте, Реддл, собирайтесь и уходите. - А я думал, мы теперь на «ты», – вздыхает Том, и начинает оглядываться в поисках мантии. - Не воображайте себе, – ехидно добавляю я, продолжая сидеть на полу и глядя, как он одевается. В одетом виде он выглядит не таким взрослым. Поймав мой взгляд, он виновато улыбается, и вдруг его лицо приобретает выражение крайнего удовлетворения. Он пятится на выход, не сводя с меня глаз, и словно ждет от меня некий знак, чтоб я как-то эмоционально раскрылась, но у меня внутри словно выжженная пустыня. Я устало машу ему рукой, мол, выметайся. Когда за ним захлопывается дверь, я несколькими заклинаниями навожу порядок в кабинете. Но сил одеваться у меня уже нет. Поэтому я, припрятав разорванную одежду в шкаф, оборачиваюсь кошкой и бегу в свою комнату в таком виде, чтоб спокойно переодеться там и пойти на боевой пост у ворот сменить Филча, встречающего учеников из Хогсмида. В голове бьется только одна мысль: «Скорее бы этот день закончился». Я чувствовала себя совершенно опустошенной и обессиленной.