***
Я вижу тебя в темном отсвете двух Лун. Солинари уже скатилась к крайней зримой точке видимого звездного ночного неба. Лунитари, как кровавый зрачок, красуется, бросая свой рассеянный алый свет на твое лицо, будто дразня меня своею близостью к тебе (я-то помню, что Она была первой, кому ты служил, искренне отдаваясь в своей невиданной ныне покорности). И, конечно же, Черная Нуитари, от которой можно ослепнуть, если долго ее разглядывать, в техниках животного экстаза. Я помню твое лицо, почти неразличимое сейчас, сливающееся в сумеречных полутенях черного и алого. Твой тонкий стан в темных обтекающих одеждах. И твой голос, который, так знакомо, подозвал меня. Я возблагодарил всех Богов, когда ты перестал обращаться ко мне не только лишь по статусу. «Даламар», - я стал для тебя что-то значить. А ты же, знаешь это, давно уже занял место в моем бессмертном Сердце. А наши разговоры по ночам, из которых редко вспоминается что-то отчетливое. Я скорее просто прислушиваюсь к твоему голосу, и тону в нём, как патоке. Или скорее, как в охлажденной древесной смоле, с характерным ароматом, в котором растворяются запахи, не столь приятные носу, но к которым мы давно уже привыкли, приняв, как должное: тяжелые запахи специй и нелицеприятных компонентов, тошнотворно-сладковатый, с отдушкой, гниения, и каких-то еще трав, гвоздики и роз. Отчетливо застывший застарелый запах крови в лаборатории давал о себе знать особенно сильно теперь, по ночам, и сложно было вывести некоторые моменты из своей памяти, как очерки на обожженном пергаменте, и эти огрехи будут преследовать нас до скончания всех веков. Но ведь это не смерть, и даже если мы Уйдем, это ничего не изменит в нас, это никогда не закончится. Хотя от того другим и станет легче, ибо с этим всё разрешится. Но нам это не выгодно. Да, именно так! Для нас давно уже мир разделялся на то, что нам нужно и то, что нужно не нам. И это, и только это, определяло все нормы и логику морали. Я не буду лгать, мне это нравилось. Но сейчас… Это была последняя наша ночь. Я не хотел тебя отпускать, я не мог разорвать объятий рук, этих неуловимых прикосновений утонченных бледных и осторожных пальцев, в которые я давно уже был влюблен. Всего тебя я желал полно и всецело. Но ты - как шёлк этой ночи, и, сколько бы я ни касался тебя, я не мог тебя уловить, как этот чертов туман из Шойкановой Рощи. Ты казался таким же нереальным, как призраки нашей Башни, и словно мои мечты, ты был таким же ненастоящим. Ты мог растаять, как сон, прямо на моих глазах. И я предчувствую, я почти уже вижу, будто это уже случилось. И это скоро обретет ясность и цвет, воплотившись в этой реальности, то, во что я просто не хочу верить. Я не смогу без тебя… Но, да, если это будет твой приказ… - Послушай мои заветы, ученик, - произнес ты самым тихим шепотом, который только мог уловить человеческий слух. Но я мог слышать твои слова так же отчетливо, как и сдерживаемые воды магии, пульсирующие и вздрагивающие, которые, еще миг, и готовы были выплеснуться в мир, затопив всё собой, как безбрежный океан. Подчинив себе и сковав всего себя… Я видел, как ты уходил, как удалялся от меня в этой замедленной воронке времени. Кажется, ты уходил не в последний раз, так же, как ты делал тысячи раз до этого, отправляясь на поиски или исследования других времен или реальностей. Но я знал, каким-то подсознательным чутьем, развитым, как инстинкты зверя или ребенка, я ощущал всем своим существом, что ты не вернешься. Я не хотел знать мир, если потеряю тебя. Я ведь отговаривал тебя. Я молил, я клял Богов и обстоятельства, я приводил аргументы, но все мои увещевания разбивались о непроницаемую стену твоего «я», и, уж прости, необходимости. Я хотел сказать тебе много чего, но слов не находилось, а сердце сжимало так, словно в нем поместили черную дыру. Да, скоро, я чувствую это, мой мир взорвется, и осыплется этими светлыми стеклами на ковер, вместе с этой пылью перемещения. «Шалафи». Я так и не сказал ничего, кроме этого. А в мыслях стояли только отточенные и выверенные, доведенные почти до автоматизма, движения, которые мой глаз улавливал, с поразившей меня самого чёткостью. Потом, спустя многое время после этого рокового шага, я мог, с точностью до минуты и самого даже мелкого штриха, воспроизвести всё, что ты делал, мимику, слова. И мир, который кристаллизовался и уходил в ловушку, которую ты сам же и создал для себя. Смешно? Нисколько. Но вот о том, что бы хотелось мне, спросить как-то забыли. Вот, последние блики сверкнули на твоей, слитной с тьмою, мантии, и временной поток унес тебя в прошлое, к месту, в которое ты так стремился попасть. Ты хотел изменить реальность! Но тебе просто не хватило сил.***
Я ведь знал, что всё это обернется трагедией. Для каждого в этом многоугольнике. И, как ни поверни, все проигрывают от любого твоего окончательного шага. Но все-таки должны же быть и победители! И они нашлись. Боги воспользовались этим, и, ну, разумеется, твое темное альтер-эго, Фистандантилус. Этот колдун, почти поработивший тебя, заставивший изменить самому себе. Я понимал, что дальше так продолжаться не могло, когда ты корчился под его сущностными атаками, и как я помогал тебя встать после затяжного надрывного кашля, после которого мне казалось, что это не он вонзает в тебя свои спруты-щупальца, не тебя пытается сломить этот мерзкий черный колдун, а меня хлещет Сила. И, если б ни ты… Я не знаю: сдался б кто-нибудь из нас, или нам таки хватило сил выстоять это, не сломившись. Тебе, я верю, что да. Мне же… «И я рад, что это были мы», - услышал я когда-то отчетливый голос внутри своего естества. Твои слова. Единственная слабость: высказанная правда, без оценок и сравнений. Это было в один из тех раз, когда я боялся, что уже потеряю тебя. Ты грозился умереть прямо на моих руках от духовного и физического истощения, а я держался только потому, что без меня ты бы точно не смог преодолеть предел возвращения. Я поддерживал все твои силы, пока хватало терпения и сил. А раз даже пришлось воспользоваться услугами жрецов. Но что значит боль самопожертвования минут, проведенных в храме против призрачной попытки спасти тебя? Да если бы спасти тебя помогло собственное жертвоприношение или близкое знакомство с Леди Такхизис, я бы без малейшей издержки сомнений… И даже так: если бы передо мной стоял выбор между миром магии и миром просто рядом с тобой… Ты и так прекрасно знаешь: что бы я выбрал. А сейчас я остался совершенно один в этой проклятой Богами и смертными Башне, давно уже ставшей нам домом, «оплакивая» твою гибель. Нет, я не знаю, и не хочу знать, как это делали остальные, но бездна отчаянья, накрывшая было меня, поработила меня всего, оставив, как заключенного, в этой одинокой Башне. Которую я так любил, которая ожила с твоим приходом, как и моя пустая жизнь. И которая потеряла все цвета и весь доступный смысл без тех чувств, что были в нас. Теперь это магия, но она не касается меня. Теперь эти стены не могут согреть твои полуулыбка или ироничный смех, мои взгляды или тихие фразы, полные какой-то тайной веры. Ведь после не осталось ничего от былого меня. Веришь или нет, но теперь у меня просто опускаются руки, и, чего бы я ни касался, все разбивается в моих глазах. Я ощущаю только вкус утерянной жизни. Кажется, от тебя я перенял этот взгляд потерянных навсегда вещей, твой проклятый невыносимый взгляд. Сон не откликается на реальность, и каждый раз то же: я вижу Врата и рвущуюся на куски душу. Твою душу, и свою заодно. В тот миг, когда я, раненый и утомленный, сидел на кресле у этого зеркала, показывающего твой последний миг… Лицо мое не дрогнуло, лишь только внутри будто что-то сломалось, и я бы упал окровавленной куклой на пол. И хотя хотелось бить и метать, я никак не выразил своих эмоций, судорожно содрогнувшись всем телом, как от мощного разряда, и посильнее сжал кулаки, чтоб не закричать. Я умирал вместе с тобой, но этого никто не заметил. Конечно, куда этим неотесанным тупицам! А призраки Башни просто не могли выдать меня, ведь я остался Присматривающим, как правая рука Хозяина. Они испытывали ко мне уважение только как к ученику Великого, в их глазах я пока еще ничего не значил. Но я это изменю. И в глазах других существ я был пока еще просто предателем и недоноском, возгордившимся и вообразившим из себя невесть что. И им я тоже доведу, что я тоже чего-то да стою. Но всё это будет потом. Это подождет. А пока же… Твои крики, последние взгляды, слова сожаления. Твое прощание. Со всеми, кто хоть что-то для тебя значил. С братом, другом и… Неназванным. Отчаянный крик и закрывшийся капкан. Кажется, после этого было ещё что-то. Я не знаю. Я не помню. В тот миг я просто ничего не соображал. Я позволил увести себя из Башни (ну, увести, это сильно сказано), лечить, восстанавливать… А сам я был всё в том же моменте. Мир сузился до этих двух лет, проведенных с тобой. Да, вопреки всем препятствиям, стоило рождаться хотя бы ради этих скупых моментов, ради них и Песни Магии стоило бы жить. И, хотя жрецы и исцелили меня, душу мою излечить они бы не смогли. Никто бы не смог. Я никак не реагировал на твою гибель, всё так же, через всякую силу, продолжая играть свою роль. Хотя порой, в моменты напряжения, кровь стучала в висках, и всё внутри сводило от ненависти и невозможности что-либо исправить. «Кто вы, Боги?! – Кричал я Им. – И почему вы так жестоки со мной и с ним? Ведь вы же видели, что с ним происходит! Почему вы не могли всё исправить? Или, быть может, вам нравится наблюдать, как пресмыкаются рабы из каждой низшей касты?» Да, это больше всего было похоже на правду, взглянуть только: как был установлен порядок в мироздании. Или в том же королевстве эльфов. Несправедливость, цветущая буйным цветом по всему Кринну, деление на подчиняющихся и господ, разбой, насилие, геноцид… Этот список бесконечен. И в нём насильственные действия порой страшнее над сущностью, чем над израненной физической оболочкой. Но Боги так и не услышали меня. Они остались безразличны к его страданиям. И еще кто-то смеет его винить?! О, да, конечно, это было так удобно: свалить всё на одного, того, на кого можно повесить вину. А я же, пусть стану тоже просто крайним, каким я всегда становился, еще до встречи с Ним. По своему року Судьбы. Он просто развеял суть теней миража надо мной. Он открыл мне новые дороги, по которым я продолжаю передвигаться и сейчас, чтоб жить, как в память о нём. А в тот год… Когда я смог, наконец, вернуться в наш дом, ужасно пустой без него, я сорвался. Впервые за долгое время. Когда сумел остаться в одиночестве, никому не показывая свою уязвленную душу, я сдался на милость отчаянья. Я кричал, сбивал предметы, устроил целый переворот в его кабинете, и, совершенно непроизвольно, мощными магическими вспышками, выплескивал всё, скопившееся во мне, напряжение, гнев и отчаянье. Тогда, по словам очевидцев, будто черный столб завис над Башней, и все уже стали побаиваться: не вырвалось ли Зло наружу. Но нет, спустя довольно короткое время, истратив все имеющиеся духовные и магические силы, и оставив в сплошнейшей сумятице жителей встревоженного города, и даже потревоженных магией защитников нашей темной святыни, я просто свалился на пол, полностью измотанный, физически и морально. Да так и остался лежать, с трудом дыша, и пытаясь, сквозь отчаянье и бессилие, собрать обратно воедино кусочки своей потускневшей и потухшей реальности. Но тщетно. Горожане ещё некоторое время жили в беспокойстве, отстраивая пострадавший в войне город, со страхом вспоминая последнюю вспышку Зла, последний издох Пятиглавой, и героя-предателя вместе с ней. Рейстлин. Одни отзывались о тебе, как о победителе, спасшем мир от разрухи, вторые судили, как величайшую ловушку Бездны. Но что мне все их пересуды? И чье отчаянье еще когда сможет схлестнуться с моим? …И, только потеряв свою магию, я понял, что был неправ. Еще хуже как раз таки может быть! Но отчаянье моего крика, - как горечь вопиющего в пустыне. «Пусти меня к себе, Рейстлин. Я ухожу за тобой». Но ты остановил меня. Неведомо как, но я слышал твой голос, отчетливо и ясно, как я и привык, в своей голове. Ты прошептал мне: не разменивать свою жизнь на поражение. «Принеси мне победу, Даламар. Не сдавайся, как я это долго мог. Ищи обходные пути, научись видеть за стеной невидимости и лжи, истинное. Верни в мир магию. Только не отступайся, не отрекайся от себя. Борись! И используй всё, что бы мог». И опять-таки, это приказ, завет или наставление. Ну что я еще мог ему ответить? «Да, Учитель. Я не подведу Вас».