Я люблю тебя...

Кассандр сделал знак рабу и тот, почтительно наклонившись, вновь наполнил чашу до краев крепким хиосским вином. Многие македонцы во время боевых походов все чаще «забывали» разбавлять вино водой, отдаваясь безудержно во власть Диониса. Кассандр не придерживался этого обычая, но неразбавленное вино приятно кружило голову и быстрее заставляло исчезать мысли, которые все чаще мучили гиппарха в последнее время. И теперь он кубок за кубком пил ароматное густое вино, чувствуя, как начинает шуметь в голове. Зал, где пировали воины, был залит светом. Шум голосов, смех и музыка перекрывали друг друга. В свете ярких факелов переливались грани кубков, изготовленных искусными мастерами, сверкали золотые украшения, и драгоценные камни играли яркими бликами на возбужденных, покрасневших от обильного возлияния лицах. – Эй, Кассандр, ты думаешь, если не будешь разбавлять вино, станешь от этого крепче? – пьяный хохот Пердикки привлек общее внимание. Его поддержали другие гетайры, многие из которых отдавали дань поклонения уже не столько Дионису, сколько Афродите. Шум веселья нарастал. Клит громко рассуждал: "А может не он сам, а его копье нуждается в твердости?!" Шутка Клита вызвала новый взрыв смеха. Воинская доблесть начальника македонской конницы не обсуждалась, но во время пьяного пира, в ароматной дымке курящихся благовоний, от которых кружилась голова не хуже, чем от крепкого вина, можно было и пошутить над доблестью любовной. Кассандр только усмехнулся и, закрыв глаза, продолжал медленно цедить вино, думая о своем. Симпозиум был в полном разгаре, все приличные певицы и танцовщицы уже покинули его. Перед пьяными мужчинами, распаляя воображение, неистово закрутили бедрами буйные аулетриды. Со всех лож понеслись возбужденные вопли, все тут же забыли, что они только что обсуждали, увлеченно наблюдая за сладострастным танцем. Кассандр сквозь длинные ресницы смотрел только на одного из пирующих и даже не заметил, как девушек в звенящих браслетах, составлявших их единственное одеяние, сменили юные танцоры. Перед его ложем танцевал обнаженный гибкий юноша, встряхивая длинными черными локонами, принимая томные позы и бросая на него обольстительные взгляды. Сладкий импульс вспыхнул в паху, обжигая, растекся по животу, поднялся до груди, превращаясь в жаркое дыхание. Ах, милый мальчик, не тебя я вижу перед собой, не тебя хочу позвать на свое ложе, не с тобой разделить постель. Что ты можешь вызвать – желание, похоть, страсть, которую можно удовлетворить несколькими грубыми толчками, вогнав до предела распирающий от вожделения член, не думая о том, что чувствуешь ты, и, забыв через несколько минут о твоем существовании. Не дано тебе познать, что чувствую и чего хочу я. Нежные прикосновения, переходящие в страстную дрожь. Губы, раскрытые для сладкого поцелуя с ароматом пряного вина и фруктов, язык, оставляющий влажную дорожку на божественном теле и прерывистый вдох, когда жаркие объятия ануса зажимают фаллос в свое трепетное кольцо. О, возлюбленный мой, только ты можешь подарить это неземное счастье, эту сладостную муку, брать и отдаваться, выдыхая, выплескивая с каждым толчком совершенную радугу безумия… Я хочу тебя, о Гефестион… – Гефестион, – голос Александра прозвучал как рык льва, перекрыв общий шум. Кассандр, вздрогнув, широко открыл глаза. Вот уже почти три года, как царь демонстрировал только дружбу к своему полководцу, с которым был не разлучен с самого детства. Никому бы не пришло в голову сомневаться в крепости их дружбы, но о любви между ними давно никто не заговаривал. Александр смотрел властно. Рука, держащая килик, приветственно поднялась. Ухмыляющиеся сатиры, жадно протягивая руки, бежали по краю чаши за ускользающими нимфами. Их вздыбленные члены были гордо прорисованы на черном лаке сосуда, источавшего аромат выплеснувшегося вина. Царь звал своего полководца к себе на ложе. Легкий румянец выступил на бронзовой коже македонца. Гефестион облизнул вдруг пересохшие губы, опустил и поднял взгляд, улыбнулся. Встал со своего ложа и подошел к царю. Кассандр смотрел, затаив дыхание, как опускается тяжелая ладонь царя на обнаженное бедро друга детства, как золотые локоны смешиваются с каштановыми, когда губы Александра почти касаются уха Гефестиона, нашептывая что-то, от чего усмехается полководец, как светлые карие глаза, в которых сейчас мелькают грозовые искры, заглядывают в небесно-голубые, словно ища в них продолжение своего блеска. Через какое-то время Гефестион встал и вышел из зала. Еще через несколько минут Александр последовал за ним. Воинов охраны, шагнувших вслед за царем, он остановил нетерпеливым взмахом руки. Никто из пирующих не обратил на это внимание, никто уже давно ни на что не обращал внимания, кроме удовлетворения собственных желаний. Только Птолемей слегка приподнял брови, провожая глазами царя, и метнул короткий взгляд в сторону Кассандра. Кассандр сжал свою чашу так, что у него побелели костяшки пальцев. Что ж, царь позвал и разве можно сказать Александру нет. Но не ему ли принадлежат слова, что сон и плотское наслаждение делают из него смертного! Видно быть богом трудно! Он со стуком опустил чашу на столик у ложа. Хмель быстро покидал голову, пить больше не хотелось. Юный танцор, продолжавший извиваться в призывном танце, испуганно взглянул на гиппарха, сбился, в темных глазах мелькнул страх. Кассандр только взмахнул рукой, отсылая его, и закрыл глаза, предаваясь своим мыслям. А он-то голову себе ломал, как сказать возлюбленному, что все эти годы он так боялся его потерять, сходил с ума, круша всех вокруг в яростном бою, не выпуская из вида сверкающий шлем с черными перьями, сквозь забрало которого сверкали таким же безумным блеском любимые глаза. Что сердце обрывалось, когда вражеский меч угрожал твоей жизни, что готов был рычать и рвать всех как зверь и с радостью отдать свою жизнь, лишь бы сохранить тебя, любимый. Что все эти годы изнывал от желания быть рядом, что эти три неполных года были годами непрерывного счастья, начало которому было положено еще тогда, в Миезе. Тогда в Миезе. Александра вызвал к себе отец, царь Филипп. Кассандр помнил, как не хотел тогда царевич ехать. Выслушав переданный приказ, он так и не отпустил руку Гефестиона, своего лучшего друга. Кассандр только криво усмехался, глядя им вслед. Эти двое, только недавно попробовавшие друг друга, были полностью во власти нового открытого ими мира. А теперь Александр уехал, пусть ненадолго, на несколько дней, но за эти дни Кассандр найдет способ, как испортить жизнь любимчику царевича. Он знал, где они любили проводить время после занятий и решительно направился в маленькую рощицу на берегу речки, протекающей недалеко от их жилища. Гефестион сидел, прислонившись к дереву. Глаза его были закрыты, голова слегка запрокинута. Он не слышал, как Кассандр сзади подошел к нему. Приготовленные язвительные слова уже готовы были сорваться с языка, как вдруг Кассандр заметил капельки пота на верхней губе и руку, спрятанную в складках хитона. Рука ритмично двигалась, и движение это вызывало сдержанные стоны, вырывавшиеся сквозь стиснутые зубы. Кассандр замер. В тишине раздавалось только тяжелое дыхание сидящего на земле юноши. Кассандр стоял, не зная, как быть. Он вдруг понял, что не хочет уходить. Он стоял и смотрел, пока не увидел, как тело юноши забилось крупной дрожью, выгнулось, и громкий стон слетел с раскрытых губ. Через какое-то время Гефестион открыл затуманенные глаза. Расслабленно повернул голову и увидел неподвижно стоявшего Кассандра. Выучка воина сработала моментально. Подобравшись как хищный зверь, он одним рывком вскочил на ноги, метнулся и впечатал даже не думавшего сопротивляться сына Антипатра в ствол дерева. – Подглядываешь, – яростно прошипел он сквозь зубы. Глаза, метающие молнии, превратились в узкие щели. Кассандр только судорожно глотнул, мотнув головой и не отрывая взгляда от потемневших зрачков. Он хотел бы стоять так вечно, ощущая жаркое дыхание и сильные руки на своем теле. Он все продолжал смотреть и смотреть, мысленно моля всех олимпийских богов остановить это мгновение. И увидел удивление в глазах, в глазах, в которых вдруг нестерпимо захотелось утонуть, раствориться, которые захотелось закрыть поцелуями. Огромные голубые глаза внимательно стали вглядываться в тонкие черты побледневшего лица, в стиснутые полные губы, побелевшие от напряжения. Удивление постепенно сменилось ожиданием. Кассандр почувствовал, что его уже не держат, он сам тянется и прижимается к юному мускулистому телу, чувствуя, что еще миг, и он вцепится сведенными судорогой руками в эти гладкие широкие плечи. Гефестион не отстранился, только продолжал смотреть, и взгляд его стал мягким, а дыхание становилось все чаще. Стоя прижавшись телами, они оба одновременно почувствовали, как поднялись их члены, касаясь друг друга сквозь тонкую ткань хитонов. Искусанные опухшие губы Аминторида оказались так близко и Кассандр, закрыв глаза, потянулся к ним, чувствуя, как они раскрываются, впуская в себя его горячий язык. Несколько минут они жадно целовались, их члены соприкасались все ближе, оставляя на хитонах влажные следы, а бедра непроизвольно стали двигаться в такт друг другу. Вдруг Гефестион резко отстранился. Тяжело дыша, он стоял с минуту, опустив глаза, как будто решая для себя важную задачу. Затем вновь припал на мгновение к дрожащим губам Кассандра, с силой оторвался от него и ушел, не оборачиваясь. Кассандр остался стоять, прижавшись пылающим лбом к стволу дерева, тщетно пытаясь понять, что происходит в его душе, и еле сдерживаясь от желания побежать вслед за уходящим юношей. С того дня они старательно избегали друг друга, а когда приехал Александр, стали еще более тщательно демонстрировать свое отчуждение. Царевич только пожимал плечами, глядя, как два его товарища отворачиваются и стараются сесть как можно дальше, избегая смотреть друг другу в лицо. А потом наступил день, когда Александр стал царем, великим завоевателем, властелином полумира, а они – его верными полководцами, воинами непобедимой армии, сметающей все на своем пути. Любви нет места на войне. Так считал Александр, такого же мнения придерживались его верные гетайры, находя удовлетворение в ничего не значащих связях, призванных погасить разгорающуюся похоть. Мальчики, девочки, продажные ласки – всего было вдоволь в армии победителей. А с тех пор как в шатре царя появился прекрасный и искусный евнух Багой, даже самые заядлые шутники и завистники перестали задевать Гефестиона. После очередной победы, когда даже сдержанный Птолемей напился так, что орал непристойную македонскую песенку вместе с Гарпалом и Кратером, Кассандр, у своей палатки внимательно разглядывающий юных телохранителей, недавно прибывших из Македонии, вдруг услышал сзади знакомый голос, прозвучавший с низкой хрипотцой: А помнишь, как тогда, в Миезе?.. Это был их первый раз. Смущаясь и краснея, сжимая в руках снятую одежду, прикрывая божественную наготу, два воина, привыкших к жестокости и насилию, боялись прикоснуться друг к другу. А наутро, счастливые и влюбленные, никак не могли оторваться друг от друга, не обращая внимания, что лагерь уже давно проснулся. Что там подумает стража у входа в шатер, видя, как полководец Александра выходит полуобнаженный из покоев их гиппарха, Гефестиона не интересовало. Да и Кассандра чувства стражников особо не задевали. Впереди были годы безудержного счастья. Кассандр встал, покидая пир. Вышел из залы в прохладу дворцовых коридоров. И теперь стоял, вглядываясь в окружающую его темноту, он жаждал и в то же время боялся увидеть, услышать. Остановился, ему послышалось – полустон-полувздох. Жаром обдало сердце. Он встряхнул головой – мало ли каким забавам предаются захмелевшие гости. Медленно пошел в свои покои. Царский гиппарх имел право на роскошь. И только очутившись один, обведя взглядом пустую комнату, вдруг пронзительно понял, что несмотря ни на что, надеялся, что зайдя, окажется в объятиях любимого, что сильные руки обхватят сзади, прижмут к себе, как уже бывало не раз. Что знакомые губы щекоча, пробегут по шее, от корней кудрявых волос до плеч, вызывая сладкое желание. Все это сейчас не здесь, не с ним. В голове промелькнули образы – сильная рука, наматывающая на кулак пряди темных волос, запрокинутая голова, спина, прогнувшаяся от наслаждения, капли пота, дрожь, сотрясающая тело… В ярости схватив фиал с вином, Кассандр швырнул его в стену. Рубиновые капли брызгами разлетелись вокруг, мягким дождем проливаясь на драгоценные меха и ткани, разбросанные по полу. – Кассандр? – раздался тихий голос, – ты так не хочешь меня видеть? Кассандр так резко повернулся, что не удержался на ногах и упал на ложе. – Ты? Гефестион, это ты? Но ты не…? Почему ты…? Как же… – Вопросы застыли на устах. Гиппарх впился взглядом в глаза возлюбленного и с ужасом видел, как меняется у того взгляд. Бездонные синие озера затягивает холодом отчуждения. – Что я?! Что я, Кассандр? – Гефестион шагнул к ложу. – Ты хочешь спросить, почему я здесь, а не в палатке царя? Принимаю его на ложе, как должно быть? Кассандр, ты считаешь меня шлюхой, склоняющейся по первому требованию, покорно выполняющей любую волю господина? Что ты хочешь сказать? Или ты настолько пьян, что не держишься на ногах и не можешь выговорить то, о чем думаешь? – Гефестион нависал над Кассандром, голос его звучал сдержанно, но гнев сквозил в каждом движении. Кассандр, казалось, ничего не слышал. Когда македонец подошел к нему вплотную, он просто обхватил его ноги руками и уткнулся в них лицом. Гефестион замолчал, почувствовав влажное дыхание на внутренней стороне бедер. С силой прикусил нижнюю губу, когда любовник стал тихо водить языком по коже, прикусывая ее и постанывая сквозь зубы. Хитон, сброшенный сильной рукой, отлетел в угол, и перед самым лицом Кассандра в обрамлении курчавых волос встал большой темный фаллос с маленькой жемчужной каплей на самой вершине головки. Что-то промычав, Гефестион уперся руками в его плечи. В глазах Аминторида Кассандр прочитал несдерживаемое желание. Глядя на него снизу вверх, он послушно открыл рот, впуская горячий пульсирующий член. Гефестион застонал, прижимая голову любовника к своему паху и начал двигать бедрами в ответ на горячую ласку. Язык Кассандра скользил вдоль ствола, горло судорожно сжималось, когда мощный орган проникал в него, он старался изо всех сил доставить удовольствие любимому, с силой сжимая руками его ягодицы, все наращивая и наращивая темп, заглатывал его член до основания, пока он не взорвался у него во рту тугой струей солоноватой спермы. Тело Гефестиона забилось в мощном оргазме, а Кассандр жадно выпил этот нектар Афродиты, высасывая последние соки и досуха облизав все еще стоящий член и сжавшиеся в комочек яички. Задыхающиеся, они вместе упали на ложе. Гефестион привлек Кассандра к себе, прильнул к его губам, слизывая остатки спермы. Провел языком по груди, собирая капельки пота, стал нежно посасывать напрягшиеся горошины сосков. Их сердца бились в унисон, дыхание сливалось воедино. Умелые руки заскользили вдоль тела, пальцы обхватили дрожащий от напряжения фаллос, даря бережную ласку. Кассандр почувствовал, что еще немного и подступающий оргазм унесет его на волнах утонченного наслаждения. Перевернув любовника на живот, он стал жадно покрывать поцелуями широкую спину, крепкие ягодицы, нетерпеливо раздвинув их полушария, погрузил между ними язык, вылизывая узкую горячую дырочку. Гефестион только стонал, уткнувшись в меховую накидку. Оторвавшись от него ненадолго, Кассандр схватил маленький фиал с ароматическим маслом, приподнял любовника на кровати, поставив его на колени, пальцами стал подготавливать вход. Одной рукой опираясь на дрожащую спину, другой поднял за волосы опущенную голову, повернул к себе любимое лицо, закрывая своими губами приоткрытый рот, выпил стон, слетающий с раскрытых в сладкой муке губ. И одним толчком, заглушая рвущийся крик яростными поцелуями, полностью вошел в тугой жаркий анус… Толчок, толчок, еще и еще, все выше к россыпи брызжущих ослепительным светом звезд. – Еще, еще, прошу тебя, глубже, оооо…. И долгий стон, переходящий в судорожный всхлип… Прижавшись к любовнику сзади, Кассандр с наслаждением вдыхал его запах, нежно перебирая темные локоны и тихо лаская губами широкие плечи. Гефестион слегка повернул голову, глаза его были закрыты. Легкая улыбка коснулась уголков губ. – Гефестион, – прошептал Кассандр, – ты пойдешь… – и не договорил, вдруг испугавшись самой невысказанной мысли. Но Гефестион все понял и сам произнес недосказанные слова: «К нему?». Он открыл глаза, они смотрели понимающе и… ласково. Ни боли, ни обиды, только легкий блеск подступающих слез. Высвободив руку, он тихо провел пальцами по лицу Кассандра и прошептал: «Он любит, понимаешь, любит, и нет для него другого мира в любви». Помолчав, добавил: «И он так одинок». Кассандру хотелось закричать: «А я? Разве я не люблю?». И так же, как всегда, он промолчал о самом главном, только добавил, заглядывая в эти волшебные глаза: «А разве я не одинок?». Гефестион молчал, глядя прямо ему в лицо, пальцы нежно касались старого шрама на плече гиппарха, осторожно поглаживая белый рубец. Кассандру захотелось полностью раствориться в любимом, он прижался к нему горячим телом, дыхание становились все более прерывистым. Гефестион уже повернулся к любовнику всем телом, обвив его руками, стал покрывать лицо ласковыми поцелуями. Нашел пухлые дрожащие губы, тихо провел по ним языком. – Я буду с тобой, любимый. – Взметнувшийся член прижался к паху. Кассандр раздвинул ноги, поднимая колени, открывая себя для возлюбленного. Горячий фаллос осторожно коснулся тугого колечка ануса. – Не надо, – простонал Кассандр, когда любовник стал тихо растягивать его. – Пусть будет так, я хочу, чтобы было больно, я хочу помнить. Всегда. – Он говорил сквозь стиснутые зубы, боясь самому себе признаться, что может быть это в последний раз, и страстно желая, чтобы физическая боль заглушила боль душевную. Но темнокудрый македонец закрыл его рот жадным поцелуем, одновременно сжимая и лаская напрягшийся член любовника. – Я не уйду навсегда, слышишь, – шептал Гефестион, медленно двигая бедрами, нежными толчками доходя до самого края, задевая простату и заставляя любовника выгибаться, хватая открытым ртом воздух. – Я не уйду от тебя навсегда, я все равно буду рядом. – Двое влюбленных, два сплетенных воедино прекрасных тела задрожали и одновременно достигли оргазма, стремительно уносясь к пику наслаждения, за которым уже нет ни мыслей, ни чувств, ни разума. Когда любовники пришли в себя, они услышали, как кто-то осторожно покашливает у входа в покои. – Гефестион, – произнес голос. Птолемей. – Царь желает видеть тебя. Гефестион повернул голову, глядя на Кассандра, протянул к нему руку, убрал с лица влажные пряди, потянулся и слегка прикоснулся губами к уголку рта: Я все равно буду рядом. Поднялся, прекрасный как бог, и вышел, не оглядываясь, набросив на плечи свой хитон. – Ему нужен весь мир, – прошептал Кассандр, глядя вслед, – и ты тоже его мир, без которого он не сможет жить. Через несколько лет эти слова окажутся пророческими… Когда смерть заберет любимого, Кассандр будет точно знать, что сердце, разрывающееся между двумя возлюбленными, не выдержало этой муки. Сидя в своей палатке и глядя на чашу с ядом, он вдруг ясно представил себе всю боль и отчаяние Александра, и вспомнил слова Гефестиона «Он любит, понимаешь…» и понял, что не может, не должен умереть, он должен хранить эту любовь, чего бы это ему не стоило. Еще долгое время Кассандр не мог вырвать из своего сердца не ненависть, нет, а жгучую боль по отношению к Александру и ко всему, что было с ним связано. Даже, когда великий царь ушел вслед за тем, кого любил, Кассандр не мог простить его уже за то, что Александр смог это сделать, отвернувшись от мира, который стал ему не нужен без Гефестиона, а он, Кассандр, продолжал жить. Жить и продолжать идти по пути великого завоевателя, стараясь убрать с него все, что имело к нему отношение. Но однажды, став уже царем Македонии и властелином Эллады, Кассандр, прогуливаясь однажды по Дельфам и разглядывая статуи, увидел вдруг мраморное изображение Александра. Царь царей стоял, слегка наклонив голову и вглядываясь вдаль, как будто видя только одному ему понятную мечту. Сколько раз Кассандр слышал, как Гефестион говорил: «Мне нравится, когда ты так наклоняешь голову» и ловил ласковый взгляд царя, устремленный на своего друга. Во дворец Кассандр вернулся задумчивый и мрачный. Слуги приготовили роскошный ужин, ожидая указаний, как желает повелитель развлечься в этот вечер. Царь отрицательно махнул рукой, останавливая раба, который собирался долить в фиал воды. Вышколенный раб только низко поклонился, умело пряча возникшие чувства. Только слегка приподнятые брови выдавали изумление. Еще один взмах царственной руки и раб, пятясь, вышел из комнаты, оставив своего господина одного. Стражник у дверей отметил легкий след удивления на лице вышедшего из покоев царя слуги. Раб повел подкрашенной бровью, глаза в черной подводке недобро блеснули. Воин опустил взгляд, еле заметно вздохнул. Царь не в духе сегодня. Не понадобятся ни искусные танцовщицы, ни умелые дорогие гетеры, ни юные эфебы. До утра будут гореть светильники. И только Зевс всемогущий знает, что предпримет царь, когда взойдет заря, чтобы забыть об этой ночи одиночества и раздумий. Воин опять вздохнул. Раб покосился на него недовольно и ушел, слегка покачивая бедрами. А в просторных покоях, на роскошном ложе, убранном цветами и драгоценными тканями, возлежал в одиночестве царь и, поднося к лицу драгоценную чашу, медленно вдыхал аромат густого пряного вина. – Такое же, как тогда – шептал он, – такое же как тогда… Откинув голову, он вспоминал темные шелковые кудри, любимые синие глаза, божественное тело, рука невольно поднялась, чтобы повторить такие родные изгибы, погладить старые шрамы… и натолкнувшись на пустоту, бессильно упала, сжавшись в кулак. Он снова поднес чашу к лицу, вглядываясь в темную маслянисто поблескивающую жидкость, как будто надеялся вновь увидеть тот вечер в пиршественном зале, разглядеть отблески пылающих факелов, услышать отголоски веселого шума, когда захмелевшие друзья, еще не ставшие врагами, шутили и смеялись, предаваясь радостям жизни, когда последовавшая за пиром ночь принесла столько счастья и столько боли, оставшейся навсегда в его душе. Царь закрыл глаза и тихо произнес слова, которые всю жизнь носил в своем сердце и так и не дал им вырваться наружу: Я люблю тебя, Гефестион… Боль уходила, оставляя покой понимания и облегчения и только горькие слезы, не останавливаясь, капали в кубок, разбавляя крепкое хиосское вино…