Звон разбитого стекла. Письмо Мастера.

Господин Воланд… Или, быть может, товарищ… Или даже так: « Дорогой враг»! Да, враг. Другом вас я, как вы понимаете, не могу назвать. И не назову никогда. Нет у меня на это никаких причин. Да, я обрёл покой. Рядом со мной та, что когда-то была дороже мне всего на свете. Я знаю, что творилось и творится в самых отдалённейших уголках мира. Ко мне в гости приходят Блок, Достоевский, Гоголь, Лермонтов. Что-то общее связывает меня с Михаилом Юрьевичем. Быть может, одиночество. Да, я получил то, что хотел, но не счастлив. Нет блаженства… Впрочем, я не жалуюсь на своё новое бытие. То, что я имею вполне заслуженно. И я стараюсь быть довольным своей новой участью. Я одинок, несмотря на визиты дорогих гостей, несмотря даже на мою Маргариту. И тем, что мне воздали по заслугам, я обязан вовсе не вам, а тому, кто остаётся для вас неведомым, неразгаданным до конца, тому, которого вы боитесь. Он единственный, дорогой враг, кто способен вызвать у вас страх. Он кажется слабым и беспомощным, вы смеётесь над ним, но вынуждены подчиняться. И в Москве тогда вы были таким могущественным только потому, что Он ушёл оттуда, ушёл на время. Я думаю, что Он когда-нибудь вернётся. Вернётся на своё законное место: в сердца людские. Я настолько привык к вашему обществу, что не собираюсь ни проклинать, ни ненавидеть вас. И без меня хватает тех, кто всё это по отношению к вам проделывает. К тому же, я знаю, что сильнее всего вас ненавидите вы сами, самые ужасные проклятия вы адресуете самому себе, лишь только остаётесь наедине с самим собой. И это неизбежно. Вы устали творить зло, и в этом я с вами полностью согласен. Зло не даёт ни покоя, ни облегчения. Но к чему вы, враг мой сердечный, вдруг принялись творить добро? Принципа справедливости здесь мало, мало знать всё о моральных законах и применять их на практике! Тут любовь нужна, батенька. Любовь пылкая, страстная ко всему человечеству. А вам она неизвестна. Вот вы и мучаетесь, страстно желая её познать, и мучаете при этом других. Не творите добро. Бросьте это пустое дело! Попробуйте следовать путём неделания. Как знать, может у вас это получится лучше. И вы обретёте нирвану, то есть просветление, и желанное прощение, наконец избавившись от присущей вам гордыни, и мир вздохнёт свободнее. Вот такой мой маленький вам совет, мессир. Но я теперь буду говорить не о себе и даже не о Маргарите. Расскажу я вам историю, которая, конечно, давно известна вам. Но я всё же возьму на себя труд напомнить вам о ней, потому что при воспоминании о ней моё сердце содрогается, и я близок к тому, что бы утратить свой покой на некоторое мгновение. Но что значит это мгновение для того, у кого впереди целая вечность? Из моего убежища я могу следить за жизнью, протекающей там, на земле. Вот я и поглядываю, время от времени, как складываются судьбы людские. Вы то же, несомненно, питаете склонность к таковому развлечению. И я высмотрел кое-что интересное. Начало же этой истории я услышал от Маргариты, которая развлекала меня всё это время занимательными разговорами, раскладывая в комнатке под готическими сводами бесконечный гранд-пасьянс, тем более что она была в начале её непосредственной участницей. Итак, вот мой нехитрый рассказ. Пятилетний Веня Ерофеев неожиданно проснулся от звона разбитых стёкол в своей квартире на третьем этаже большого многоквартирного дома. Свет ночника освещал лишь небольшое пространство возле его детской кроватки, оставляя прочие части комнаты в густом мраке. С портрета, висящего на стене в рамке под стеклом, загадочно щурился Вождь, умерший в тот самый год, когда Веня родился. Громкий звук разбудил его, но, хотя он и не мог вновь заснуть, он не особенно испугался. Даже в свои пять лет Веня хорошо знал, что советскому ребёнку, будущему строителю коммунизма на всей планете вовсе не годится бояться неизвестно чего. Веня вообще был очень храбрым мальчиком, к тому же за ним, как ему не раз объясняли, стоял весь советский народ, почти с рождения он был окружён заботой и чутким руководством партии, в чём он убеждался на каждом шагу: в детском саду ли, на улице, где порядок поддерживали милиционеры в белых фуражках и дружинники с красными повязками на рукаве, а так же ещё какие-то взрослые в военной форме с синими фуражками – не лётчики и не милиционеры, но то же очень уважаемые люди, занятые трудной и ответственной работой. Все уделяли им повышенное внимание, расступались, едва завидев их на улице, уступали место в трамвае. Словом, изъявляли к ним всяческий почёт. И они, как понимал Веня, то же стояли на страже безопасности его социалистической родины. Поэтому, бояться было нечего. Малыш не нашёл ничего пугающего в том, что за окном, откуда доносились звон и грохот, в комнату заглянула какая-то, совершенно ему не знакомая голая тётенька. И хотя его родители, при всём том, что он был окружён такой заботой и лаской государства, всё же предостерегали его, что бы он никогда не разговаривал с неизвестными ему людьми, особенно взрослыми, всё же позволил себе задать вопрос вслух. Предназначался ли он той тётеньке, которая неизвестно, каким образом держалась по другую сторону окна, или себе самому, это ни я, ни сам Веня толком не знаем. Но он спросил, протирая заспанные глаза: « Стекла бьют»? На это ему никто не ответил. Веня почему-то решил, что тётенька за окном – либо воровка, либо иностранная шпионка. Он позвал нарочно громко: « Мама»! Никто его не услышал. Веня крикнул ещё раз: « Мама, я боюсь»! Это было неправдой, но Вене почему-то казалось, что если тётя узнает, что его испугала, она тут же исчезнет, исполнив всё, для чего появлялась. Такая уж у неё работа – детей пугать, что бы они поскорей засыпали. Вновь наступило молчание. Веня встал, и сделав два шага босыми ногами в сторону окна, остановился на границе между неосвещённой и освещённой частями комнаты. Теперь он мог получше разглядеть странную тётеньку. Одной рукой она держалась за верхнюю часть рамы, а другой сжимала половую щётку. Она совершенно не замечала мальчика, так как смотрела куда-то вниз, на освещённую ночными огнями улицу. Веня прислушался. Кажется, незнакомая тётенька над чем-то тихо смеялась. « Домработница, – подумал почти успокоившийся Веня, – или няня. Стёкла моет. Днём не успела, так ночью начала возиться». Он стал припоминать, у кого из соседей работала няней или домработницей похожая на неё женщина, но ничего не смог припомнить. « Почему же она вся голая, – вслед за этим новая мысль обеспокоила Веню, – ей же там холодно, наверно. И ночь, и ветер дует. Что же её трест или профсоюз, который её прислал, не выдаст ей хорошей тёплой спецодежды»? Вдруг она обернулась и, увидев его растерянное лицо, спросила вполголоса: « Ты боишься»? « Я не боюсь», – проговорил мальчик и присел на край своей кроватки. Та, кого он посчитал домработницей, настежь распахнула окно снаружи, и в комнату ворвался свежий ночной ветер. Веня чуть задрожал от холода и завернулся в одеяло. « И не бойся, не бойся, маленький, — сказала тётенька так же тихо, — это мальчишки стекла били». « Из рогатки»? — спросил ничего не понимающий Веня.