Гоголь, Порфирий Петрович и другие.

(патриотическая «потом» в двух частях) Часть первая, непонятная. Реальность нужно воспринимать такой, какая она есть, а не такой, какая она должна быть. Иначе можно пропустить много удивительных и необычных вещей. Приписывается Абы Кому-то, японскому философу. - Гоголь живой, Гоголь мёртвый, - читал вслух Порфирий.- И в чём разница? Что круче? Кого колоть? - Э… Колоть нужно живого Гоголя – он круче. - Так они ж одинаковые. - Нет, они разные. Видишь – этот живой, а этот мёртвый. А живой круче, потому что страшнее. - И чем же он страшнее? – удивился Порфирий. Мастер боди-арта вздохнул и провёл шершавой рукой по лысому черепу. - Ну, потому что он живой. Ну, знаешь, ведь все знают, что Гоголь умер, да? Ну ладно, не все, но интеллигентные-то все знают. Вот. И поэтому мёртвый Гоголь никого не удивит, а живой он… Ну, живой понимаешь? Живой, - он понизил голос до зловещего шёпота. – Если Гоголь живой, то он бессмертный, а если он бессмертный, то он не человек… - А кто тогда он? – таким же шёпотом спросил Порфирий. - Он демон! – тихо воскликнул мастер и воздел палец к небу. Потом он передумал и показал пальцем в пол, намекая на преисподнюю. - Да ты что? – удивлённо воскликнул Порфирий и откинулся в кресле. – Никогда бы не поверил. - Вот, поэтому живой Гоголь страшнее мёртвого. - Тогда коли живого. - Ок. Порфирий ещё несколько мгновений смотрел на два совершенно одинаковых портрета Гоголя, выполненных в стиле гравюры, но для него эти рисунки были уже не одинаковые. Мёртвый Гоголь так и остался мёртвым Гоголем, но живой… Его глазки как у крысы, чёрные и круглые хитро и зло следили за Порфирием со страниц каталога тату и пирсинга. Казалось, что он выскочит из своего двухмерного мирка и вцепится своими острыми зубами Порфирию в горло. Его длинные чёрные волосы упадут сверху, оплетут Порфирию шею и задушат. - Да, живой Гоголь реально круто, - сказал он. - Майку сними. Порфирий вышел на улицу, и сразу жаркое мексиканское солнце вонзило свой раскаленный бур ему в макушку. Шляпу он так и не удосужился купить. Он поскорее нырнул в нутро своего маленького автомобиля, но там его поджидала настоящая гиена огненная. Машина около трёх часов стояла на самом солнцепёке и без защиты на лобовом стекле. Теперь Порфирий прыгал по горящему сидению и орал не своим голосом, пытаясь коснуться руля, но чёрный пластик был очень горяч и нещадно жалил пальцы. Гиену, кстати, это нисколько не волновало, она наблюдала сонным взглядом за дикими прыжками Порфирия и пускала тягучие слюни на заднее сиденье. Огненные гиены вообще довольно заторможенные создания. - А-а-а! – кричал Порфирий. На пляшущего Порфирия, из под спасительной тени навеса, смотрел мутным взглядом дородный мужчина в белой тенниске и огромном сомбреро. Мужчина сидел в шезлонге и курил самодельную трубку, сделанную из кукурузного початка. На ногах человека были стёртые тапочки. Он молча наблюдал за кульбитами Порфирия, потом ему это надоело и он, с кряхтением встав, медленно пошёл к машине. Он, как потом оказалось, не был мексиканцем, настоящий мексиканец не подошёл бы никогда к такому непутёвому гринго, кроме тех случаев, когда ему светит пара сотен песо. - Привет, гринго, - сказал мужчина в сомбреро. Изо рта его вырвались клубы густого дыма. По запаху Порфирий понял, что это был не табак. - Э… Здравствуйте, - поздоровался Порфирий. – Чем обязан? - Вылезай, - коротко сказал мужчина и достал из-за спины пистолет. У Порфирия волосы на голове стали дыбом, и он кубарем вывалился из машины, лицом в сухую красную пыль. Часть пыли попала ему в нос и рот, Порфирий закашлялся. - Что вы делаете? – сдавленно спросил Порфирий, голос его дрожал. - Помогаю, - ответил мужчина и направил пистолет в салон автомобиля. Он нажал на курок, и из дула пистолета вылетела струя воды. Пистолет оказался водяным, хотя выглядел как настоящий. Мужчина в сомбреро полил водичкой дерматиновое кресло, руль, панель и рычаг ручного тормоза. Потом он нажал на кнопку и две струи облили лобовое стекло. В салоне поднялся бледный туман. Ошарашенный Порфирий сидел на заднице в пыли и обалдело наблюдал за манипуляциями мужчины с водяным пистолетом. - Всё, теперь можешь сесть, но я бы не советовал тебе ездить в такую жару, - сказал он. – Схватишь ещё солнечный удар. У нас в деревне никто днём не работает и не ездит. - Сиеста, я знаю, - пролепетал Порфирий. – Спасибо вам большое. - Да, не за что, гринго, - сказал мужчина и улыбнулся. Зубы у него были большие и жёлтые, но лицо было добрым. Он помог Порфирию подняться на ноги. Пока Порфирий отряхивался, он спрятал пистолет за спину и опять затянулся из своей трубки, но та уже погасла, и он кинул её в мусорное ведро, стоявшее в десяти шагах от них. Попал. - Как звать-то тебя, гринго, - спросил он Порфирия. - Порфирий, - ответил Порфирий. - Николай, - представился мужчина и протянул Порфирию руку. Порфирий с обалдевшим видом пожал его крупную и твёрдую ладонь. – Ну, бывай, удачи тебе Порфирий. - И вам. Николай развернулся и пошёл обратно к своему шезлонгу, но прошёл мимо и скрылся в тёмном провале двери. Плотная занавеска качнулась, и Порфирий остался на раскалённой улице глухой мексиканской деревни один. Было тихо, лишь где-то в пустоте вокруг орали сумасшедшие кузнечики, и издалека доносилась одинокая мелодия старого радиоприёмника. Из окна тату-салона выглянула какая-то девочка в сером платьице. Порфирий её раньше не видел. Она с любопытством посмотрела на него и вильнув косичками скрылась за занавесками. Порфирий помотал головой и сел в машину. Удивительно, но адская жара исчезла, и можно было ехать, не опасаясь свариться заживо. На удивление, в салоне автомобиля было очень свежо и пахло душистой хвоей. Скорее всего, вода в пистолетике была с ароматизатором. Порфирий вдохнул вкусный воздух полной грудью и завёл машину. Гиена заскулила и положила свою слюнявую рожу Порфирию на плечо, рубашка из тонкой ткани за сто двадцать песо тут же намокла и прилипла к телу. Порфирий задумался, откуда в его машине появилась гиена и, причём, огненная, да к тому же такая невоспитанная и убогая притом? - Не заморачивайся, - сказал радиоприёмник. – Всё равно не поймёшь пока. Ты давай выруливай, нам ещё ехать долго. Терпеть не могу эту грёбаную пустыню. Надо ж было догадаться такую Штру составить! Порфирий не обратил на приёмник никакого внимания, подумал, что это какая-то радиопьеса. Радиопьесы Порфирий не любил. Он предпочитал слушать в машине музыку или на худой конец новости. - Порфирий, не спим, едем, - сказал приемник, и ручка громкости сама стала крутиться. Голос приёмника стал громче. – Ау! - Это ты мне? - А кому ещё? Гоголю? - Может быть, Николай Васильевич был большой любитель всякой чертовщины. Порфирию почему-то не казалось таким уж странным общение с приёмником, но умом он понимал, что это не может быть нормальным. - Николай Васильевич не может нас слышать, так как он сейчас на кухне разогревает себе бурито и варит кофе, - серьёзно сказал приёмник. - Бурито и кофе в такую жару, - удивился Порфирий. - Мало вы знаете Николая Васильевича, - веско заметил приёмник. - Ладно, если вы такой умный, то убавьте громкость, и мы поедем, - сказал Порфирий и отжал ручной тормоз. - Отлично, Порфирий, а как вас по батеньке? - Петрович, Порфирий Петрович. - Очень приятно. А меня зовут П-2834. - Мне тоже очень приятно. Приёмник немного потрещал радиоволнами и сказал: - Но ты можешь меня звать просто – П. Чтобы для удобства. И пока не забыл, вы случайно с Фёдором Михайловичем не знакомы-с? - Нет не знаком. - Очень жаль. П замолчал. Порфирий выехал за пределы деревушки и погнал свой хлипкий автомобильчик по пыльной пустынной трассе. Пустынную трассу окружала такая же пустынная пустыня, где одиноко бродили всяческие пустынные животные и на горизонте виднелись размытые силуэты сироподобывающих вышек. Иногда ветер доносил до Порфирия их приторный сладкий запах. Тогда Порфирий морщился и сплёвывал густую слюну в придорожную пыль. Гиена улеглась на заднее сидение и захрапела. П не подавал никаких признаков жизни, только иногда трещали в старых динамиках электронные помехи. Порфирий понимал, что всё это ему не кажется, но одновременно он знал, что такого в нормальной жизни не бывает. Не бывает говорящих самих по себе приёмников по имени П-2834, не бывает огненных гиен, не бывает имён Порфирий Петрович и даже сироподобывающих вышек в мексиканской пустыне. Но всё это было здесь и сейчас. И это не был сон. И это не была реальность. Порфирий вздохнул и решил вспомнить, кем он был до прихода в тату-салон. И не смог этого сделать. Раньше не было ничего. Абсолютно. Пустота и ещё раз пустота. До тату-салона была только она. Порфирий вздохнул и решил перечислить, что он знает о себе на данный момент. Вот, что он насчитал: 1. Его зовут Порфирий Петрович, а фамилии у него нет. 2. Он родился в тату-салоне, ибо более нигде себя ранее не помнит. 3. У него в собственности есть поддержанный малолитражный автомобиль, рубашка за сто-двадцать песо, остальная одежда, гиена огненная (1 штука), говорящий радиоприёмник и татуировка с изображением живого Гоголя Николая Васильевича. Порфирий вздохнул и решил ещё раз подумать над сложившейся ситуацией. Он понимал, что ситуация, сложившаяся вокруг него абсурдна. Но это была единственная сложившаяся вокруг него ситуация со дня его рождения, исходя из параграфа номер два. Значит она совершенно нормальна. Причём параграф номер два можно оспорить, так как люди никогда не рождаются в рубашке за сто двадцать песо и с определённым имуществом, указанным в параграфе номер три. - А это ложь, - сказал приёмник. – В рубашке люди рождаются нередко, а имущество некоторых младенцев иногда сопоставимо с годовым бюджетом какого-либо небольшого африканского государства, причём иногда оно превосходит его в три, а иногда и четыре раза. - Хорошо, согласен, но почему же я родился, зная язык, своё имя и прочее, прочее, прочее… - Умный просто, - прохрипел П и стал крутить колёсиком настройки, чтобы убрать помехи. Тут впервые Порфирия посетила мысль, что по радиоприёмнику с ним мог общаться простой человек, а слышит этот человек Порфирия, потому что где-то в приборной панели спрятан маленький микрофон. - Тоже брехня, - сказал П. – Я самый настоящий говорящий приёмник, я ещё мысли читать умею. - Я уже понял, - ответил Порфирий. Он поверил П. Порфирий вздохнул и решил поискать белые пятна абсурда и несостыковок в сложившейся вокруг него ситуации. И сразу же её нашёл. Закавыка была спрятана в Гоголе. Точнее Гоголь и был ею. Мастер в тату-салоне сказал, что Гоголь мёртв, и, что все образованные люди это знают, но П говорил о нём как о живом человеке, значит тут что-то нечисто. - П! А П! - Я слушаю вас Порфирий Петрович, - отозвался приёмник-телепат. - Вы следили за ходом моих последних мыслей? - Да. - Тогда что вы думаете по поводу моих мыслей? - То, что мастер из тату-салона плохо информирован. - В смысле… - Реинкарнация завершилась в пятницу двадцать четвёртого, кажется в пол… э… - В пол третьего по полудни, - подсказала П Гиена Огненная. У Порфирия отвила челюсть от удивления. Он еле сдержал себя в руках, а то вся сумасшедшая компания могла улететь в кювет и разбиться о ближайший кактус. Ведь всем известно, что внутри кактуса спрятан толстый стальной штырь. Из кактусов ещё арматуру добывают – это Порфирий помнил отчётливо. - Вы удивляетесь, Порфирий Петрович, я точно знаю, что удивляетесь, - сказал П. – Наверное, вы удивились, узнав, что Реинкарнация существует. Или, что реинкарнация завершилась на час раньше? - Нет, он, наверное, удивился, узнав, что я разговариваю, - зевнув, сказала Гиена и глядя Порфирию в глаза, положила морду на спинку соседнего кресла. - Нет, - сказал Порфирий. – Я огорчился, узнав, что теперь моя татуировка с Гоголем стала полным отстоем, так как он живой и живёт в Мексике. - Это правда?! – одновременно удивились гиена и П. - Вы что, охренели! – взвизгнул Порфирий. – Нет, это не правда, это я охренел. Мне тут всё охренело, даже моё имя. - И чем так необычно твоё имя, - заинтересованно спросил П. - Никакой нормальный человек не назовёт своего сына Порфирием Петровичем. - А может вас так назвал не человек, или человек, но не совсем нормальный? – предположила Гиена. - Знаете, я сам себя сейчас чувствую человеком не совсем нормальным, понимаете? – воскликнул Порфирий, глаза его бегали в разные стороны, а уголки губ то поднимались, придавая лицу шальной и истерический вид, то опускались, тогда лицо Порфирия становилось нервным и очень уставшим. - У, да ты у нас нервный и уставший! – растягивая слова, сказал П. - Не, он, скорее всего шальной и истерический, - проговорила Гиена Огненная. Порфирий нервно улыбнулся. - Слушайте, а может я с ума схожу? Как вы думаете? – спросил он. - Знаешь, а мы думаем, что ты с ума сходишь, - сказал П. - Да, нам кажется, что с ума ты сходишь, - сказала Гиена Огненная. - Я тоже так думаю, - сказала Живой Гоголь прямо с лоснящегося потом тела Порфирия Петровича. Машина резко затормозила. Приёмник затрещал помехами, гиена упала в проём между передними сидениями, ударилась лбом о рычаг переключения скоростей и заскулила. Сам Порфирий усидел на месте, хотя и мог удариться рулём о лоб (лбом о руль). Уж очень резко он затормозил. - Что ты творишь, паразит! – закричал П. - Паразит, творишь ты что! – закричал Живой Гоголь. Порфирий затравленным взглядом посмотрел в зеркало заднего вида. Оттуда на него пялился худой бледный человек с серенькими редкими волосиками и жиденькой бородкой. Глаза у человека были большие, а вокруг них были большие чёрные круги. Панда, только тощая и небритая. Себя в этом невзрачном человеке Порфирий Петрович не узнал. - Я точно с ума схожу, - сказал Порфирий своему пандовидному отражению в зеркале. И потерял сознание. - Сходишь с ума точно ты! – громко, по-маяковски делая смачные ударения, крикнул живой Гоголь. – Бодро, несгибаемо идёшь ты по лестнице вперёд к безумию, души переживания, скорбят друзья-коллеги, и мысли бодрым бегом, напролом как Ленин-ледокол, ломая, белый строй замёрзшей влаги пелену, ты к цели преступленья, и не взирая на всех сук и гадов мира, не признавая искупленья и пошлых их обрядов! Идёшь к вершине пустоты сознания! О, сумасшедшие, вы божьи люди, благие создания! Вы маршем отворите двери мирозданья! И повторите подвиг тех сынов Земли, что поняли все смыслы и все мысли! Все помыслы и истинное Знанье! А под уродливым созданием напишут наши имена… - К чему это он, - в тишине прошептала Гиена Огненная. Ей никто не ответил. - А вы точно не знакомы с Фёдором Михайловичем? - Я же повторял вам, милостивый государь, что никакого Фёдора Михайловича я никогда в жизни не встречал. - Тогда будьте добры подать мне свой пачпорт. - Вот возьмите-с. - Ага. Так. А фамилия ваша… - Нету-с. - И все-таки, Фёдор Михайлович вам не знаком? - Михаил Юрьевич, да? Так вот, я очень спешу, Михаил Юрьевич, меня ждут в машине. Извольте побыстрее, пожалуйста. - Хорошо, хорошо. Можете идти. - Благодарю-с. - Счастливого пути. Лев Николаевич с горечью смотрел на ужимки двух сумасшедших и сокрушённо качал головой. Молодой доктор, из новеньких, стоял рядом и переживал за своего кумира и учителя. У профессора последнее время всё хуже с сердцем, а тут столько тяжёлых пациентов. - Какой тяжёлый случай, - хрипло сказал Лев Николаевич. – У меня сердце кровью обливается, – при этих словах молодой доктор вздрогнул и схватился за облачённый в белый халат локоть профессора, дабы показать, как он за него волнуется. – Просто сил нет глядеть, Миша, ой нет… - профессор откашлялся. – Представляешь, он адекватен, спокоен, всё понимает, но одновременно, говорит, что все несут абсурд, что ничего реального вокруг нет, и, что он сходит с ума, но так же и не сходит с ума, потому что это мы все вокруг сошли с ума или пытаемся его свести с ума… Это самый наш тяжёлый случай. А этот, - Лев Николаевич указал на Михаила Юрьевича. – Говорит, что он таможенник. Что вы на это скажете? Молодой доктор Миша только пожал плечами. - Вот, и я тоже ничего сказать не могу. Кто такой таможенник? А? Таможня, пошлина, контрабанда, миграционная карта – что это такое? Слов таких я не знаю. Единственное, что мы поняли, так это то, что таможенник проверяет какой-то странный документ – пачпорт. Дичь! А знаете, что в этом самое странное? - профессор повернулся и с высоты своего огромного роста вопросительно посмотрел на Мишу. Миша лишь оторопело хлопал глазами и тупо пялился в роскошную бороду патриарха мировой медицины. – А то, что Порфирий Петрович превосходно понимает бред Михаила Юрьевича, хотя знаком с ним всего пару дней и за эти дни они обмолвились всего лишь парой фраз. Миша попытался сделать умное лицо. Профессор явно ждал от него каких-то умных замечаний или гипотез, но голова была пуста. Единственное, что вертелось на языке это фраза «множественные ножевые ранения», которую он услышал намедни по телевизору. Фраза ему очень понравилась, как и ещё одна фраза: «подкалиберный снаряд для подствольного гранатомёта». - Э… - начал, было, Миша, но его спасла медсестра. Та бесцеремонно оттолкнула хлипкого еврейского юношу и вручила Льву Николаевичу планшет с какими-то записями по больным. - Так-так-так, посмотрим, - забормотал профессор, окидывая близоруким взглядом потрёпанные бумаженции. Все знали, что профессор был подслеповат, а точнее слеп как крот, но стеснялся носить очки, в отличие от своих коллег. - Всё как вы и просили. Порфирию – оксикодон, меперидин, ремифентанил, буторфанол, и как вы просили, немного деацетилморфина, разбавленного отваром сырого корня Аыея. Шышечкину как всегда паркопан и пиритрамид. Остальные сейчас идут по Пелевинской методике. - А наш таможенник? – спросил профессор, вручая планшет обратно медсестре. - По вашему совету жуёт сырые макароны. - Добавьте ему в них пару изолированных проводов, - сказал профессор, и медсестра ушла. Дождавшись, пока она уйдёт на достаточно большое расстояние Лев Николаевич сказал: - Нет, это никуда не годится. Диацетилморфин и корень Аыея Порфирию не помогут! Тут нужны более действенные средства! Вызывайте Преображенского, Миша. Если с ним ещё крутится этот прохвост Борменталь, пусть профессор берёт его с собой! Вот вам копеечка на телефон. Миша принял копеечку в свою вспотевшую ладошку. Перед Преображенским он робел даже больше, чем перед Львом Николаевичем. - Идите, - сказал профессор, и Миша со всех ног побежал к телефону, что стоял на первом этаже клиники. Телефон был не занят и явно скучал. Он сонным движением принял копеечку и вручил Мише трубку. - Ало, оператор! – заорал в трубку Миша. – Мне квартиру Преображенского! - Соединяю… - послышалось из трубки. - Ало. - Здравствуйте! Мне господина Преображенского! - Преображенский у аппарата. Миша немного замялся. - Э, это вас Миша беспокоит, Веллер, Миша Веллер помните, вы меня ещё тогда с лестницы спустили. Я от Льва Николаевича… - Я вас слушаю. - Он просил, что бы вы… Часть вторая, первую поясняющая. Он был хорошим Вождём. Чиаану Мудрый Лосось из «Воспоминаний об Ильиче» том 1. - Мы уж заждались тебя, думали вечно там будешь париться, проняло наконец? - Псинам разговаривать не положено. - Не положено, не положено. Куда хоть положено? И я не псина, интилихент блохастый, - огрызнулась Гиена Огненная. Огненная по фамилии, виду и темпераменту. - Ты бы лучше слюни подобрала, Гиена, а то всю обивку в машине испортила, - более ласково сказал Порфирий Петрович. – Ехать ведь далеко. Ты башку в окно высунь, там и пускай свои слюни. - Раскомандовался, - проворчала Гиена, но башку в окно высунула, и тонкая нить серебристой слюны тягуче устремилась к пыльной земле. - С возвращением, дорогой Порфирий Петрович, - весело зазвенел приёмник П-2834. – Я и не сомневался. Лев Николаевич настоящий гений! Он мой кумир с упаковочной фабрики, где я работал в кабине грузовика. Потрясающий человек, а как он любит детей. Поймает и гладит, гладит, гладит… - Господа, - провозгласил Гоголь через тонкую ткань майки Порфирия Петровича где был изображён молодой Ленин в коротеньких штанишках на фоне берёзовой рощи. – Я, конечно, как и вы, очень рад выздоровлению Порфирия, но мы ужа опаздываем на несколько месяцев и нам нужно торопиться. Поговорим по дороге. Порфирий кивнул, почесал свою жиденькую бородку и завёл двигатель старенького «фольцвагена» «жука». - Вперёд, в стольный град Старогвардейск! – завопил П и включил какую-то задорную «битловскую» мелодию. Кажется, это было «Back in USSR». Порфирий бросил последний взгляд на светлое здание больницы, окружённое высокими тополями. Порфирий разбросал свои последние взгляды и на дворника Герасима, и на вишнёвый сад, где он частенько бродил с Антоном Павловичем и спорил о роли буддизма в истории Тибетского царства. Он последний раз взглянул на большое окно кабинета доброго Льва Николаевича. Этот человек так много сделал для Порфирия. И этот его шигутной помощник. Мишка Веллер. Всё время где-то бегающий с распечатками криминальных сводок, учебником грамматики и томиком Бабеля. Всё пропадал по четвергам на тайных дуэлях вместе с Владимиром Вольфовичем, тот ещё пациент… Прощай светлый дом излечивший меня. С такими мыслями Порфирий отвёл свой грустный взор от больницы и устремил его на гладкое полотно дороги. На выезде с территории машину остановил высокий милиционер в белой форме и с огромным револьвером на поясе. - Так, куда направляемся, гражданин? – спросил милиционер, склоняя высоту своего тела к низко посаженому окну малолитражки. - В Старогвардейск, - заявила Гиена. - С собаками не разговариваю, - бодро отрапортовал милиционер и уставился на Порфирия. Порфирий, до этого никогда с властными структурами не сталкивавшийся, заёрзал на сиденье и глупо моргал медальному лицу стража порядка. П и Гоголь молчали, Гиена Огненная, что-то ворчала себе под мышку, и Порфирий выдавил из себя: - В Лиманск. - Так, и кто у нас тут едет в Старогвардейск? – поинтересовался милиционер. - Мы, - ответил Порфирий и пожал плечами. Милиционер достал блокнот и стал перечислять: - Значится так, едет Гиена… Огненная? Огненная – одна штука. Радиоприёмник П-2834 – одна штука. Татуировка Гоголя – одна штука. - Живого Гоголя, - крикнул Гоголь. - Живого Гоголя – одна штука. А вы, молодой человек, кем будете? - Порфирий я, - смутился Порфирий. Всех знает, а меня не знает – чудно. - Просто Порфирий? – спросил милиционер. - Петрович, - ответил Порфирий. - Так Порфирий или Петрович? – снова спросил милиционер. - И то и то, - ответил Порфирий. – Порфирий Петрович я. - Ах, Порфирий Петрович. А можно узнать вашу фамилию? - Спросите у учителя литературы, - крикнул Живой Гоголь. – Пристали к человеку, у самого фамилии нет, теперь приклеился, ирод. - Попрошу всяких нататуированных личностей не лезть в следственный процесс, я разговариваю с Порфирием Петровичем. Итак, ваша фамилия. Порфирий смутился и покраснел. Может в первой части у него и была фамилия, но теперь он её не помнил. Да и была ли она у него вообще. И Порфирий решил соврать. - Достоевский, - сказал Порфирий. Милиционер, П, Гоголь и Гиена громко присвистнули. - Царствие вам небесное, неужто Достоевский? – сказали они почти хором. - А вроде похож, - тихонько сказала Гиена. - Да, не, не похож, я гравюры видал. Не такой, - сказал милиционер, хмуро вглядываясь Порфирию в лицо. - Какие гравюры, ты ж неграмотный, - подал голос Гоголь. Тут пришёл черёд смущаться милиционеру. Он даже как буд-то уменьшился на глазах. Да не просто уменьшился, а реально стал меньше ростом. - Вот скотина нарисованная, - проворчал милиционер, держа одной рукой блокнот, а второй рукой придерживая тяжёлый ремень с револьвером, чтобы брюки не спали с тощего тазобедренного сустава. Рукава длинные, фуражка на глаза наехала. Сдулся страж порядка. - Ха-ха! – заржала Гиена. - Извините, товарищ милиционер, я соврал, что я Достоевский. Нет у меня никакой фамилии. Я просто – Порфирий Петрович и всё. Все сразу загалдели, обсуждая слова Порфирия. - Ладно, - через минуту сказал невысокий милиционер. – Езжайте, и без вас проблем много. - А как звать-то тебя служивый, - хихикая спросила Гиена. - Дядей Стёпой зовут эту бестолочь, - оповестил всех Гоголь. – Самый крутой мент. Да, Степан? Степан буркнул что-то неразборчиво. - Да, вот имена у существ – Дядя Стёпа, Дядя Фёдор. Один у них – Дедушка Ленин, и тот Ильич. Вова – Вождь Краснокожих, - сокрушался Живой Гоголь. – Трогай Порфирий, трогай. И оставим этого Дядю думать о вечном. Автомобиль вырулил на трассу до Старогвардейска, и скоро скрюченная фигурка Дяди Стёпы скрылась на горизонте в отражении зеркала заднего вида. Широка Мексика-матушка. Велики её просторы бескрайние. Пустыни распустынные, каньоны расканьонистые. Густы её поля конопляные и высоки кактусы арматурные, остры горы угрюмые и тупы селяне безмозглые. До стольного глада Старогвардейска оставалось Порфирию сто вёрст хайвейных. Ночевали в придорожных отелях. Там с клопами воевали, спорили о процентном соотношении сои и мяса в местных хот-догах. Решили, что мяса нет совсем, а сои всего процентов семь – восемь, остальное полимеры съедобных сортов. В дороге пришлось пить Кока-Колу, но после того как сей напиток растворил чугунный котелок, в котором его продавали Порфирий пожелал перейти на простую воду. - Да чего ты дрейфишь, - махнула лапой Гиена. – Пей смело, от жажды умерло больше человек, чем от Кока-Колы. И правда, подумал Порфирий. Некая логика в ловах говорящего животного присутствовала. Почек всё равно семь, а жизнь одна. На худой конец можно сделать пересадку. Пять рублей в любой клинике и чё хочешь впихнут. Старогвардейск 77 Ыжиславль 1001 Старые Ходули 160 --> - Я однажды бывал в Ыжиславле, - сказал П, когда щит уже был в метрах ста позади. – У меня был тогда хозяином один сумасшедший тип из породы крупнозернистых. Любил покрасоваться перед всеми, показать как он быстро и лихо водит свой спортивный автомобиль. Превышает скорость, лихо входит в повороты. Но когда на него никто не смотрит, он водит машину как самый обычный бюргер. Позже он сказал мне, что Бог смотрит на него через глаза других людей. Я возразил и сказал, что Бог смотрит на нас всех с небес всегда и везде. Итог: он разбился ночью на безлюдной трассе об телеграфный столб. - Насмерть? – спросил Гоголь. - Не, - ответил П. – Не насмерть. Но жить ему всё равно оставалось два года. Он упал с крыши недостроенного дома, куда забрался, чтобы Бог его лучше рассмотрел. - М-да, значит, Богу захотелось его увидеть ещё ближе, - пожал плечами нататуированый писатель. – Эти крупнозернистые всегда отличались набожностью и глупостью. В какого он хоть бога верил? В своего Первоединого? - Угу, - ответил П и включил медленную и расслабляющую песню Фрэнка Синатры. - Добро пожаловать в наш город, молодой человек, - приветствовал Порфирия невысокий человек в светлой тройке и галстуке, на голове у человека была тюбетейка, а в руках он держал маленький томик Ахматовой. – Вас уже заждались. Леонид Ильич уже весь извёлся, разругался почти со всеми жителями. Очень, очень переживает, видите ли… Тут ведь такое дело. Без вас не обойтись, молодой человек. Все прям как на иголках. Давно такого не было. Феликс уже пьёт валерьянку, а Изя ни с кем не разговаривает. Порфирий с надеждой посмотрел в глаза Гиене, но та лишь ухмыльнулась и медленно, вразвалочку, ушла в кусты. Гадить, скорее всего, подумал Порфирий. А тем временем человек в тройке с Ахматовой уже схватил Порфирия за руку и потянул в сторону невысокого двухэтажного здания, возле которого Порфирий припарковал свой автомобиль. - За машиной я присмотрю! – крикнул П вслед Порфирию. Гоголь хранил молчание. Порфирий специально, по просьбе самого Гоголя надел куртку, чтобы никто о говорящей татуировке не знал, до поры до времени. - Вы ведь понимаете какое сейчас время, молодой человек, - без устали говорил человек, таща Порфирия и размахивая Ахматовой в разные стороны. – Никто не ожидал, ах, какой резонанс. Общество трепещет и ждёт действий, ха! Да какие тут действия! Городовой мот и пьяница, полицейские все обозвали себя милиционерами и укатили кто в Ыжиславль, а кто и в Старые Холуи… - Старые Ходули, - поправил человека Порфирий. - А о чём я и говорю, - с жаром затряс головой человек, от чего его тюбетейка чуть не упала на землю. – Нету полицейских, нету. Леонид Ильич совсем растерялся. Что делать? Вот ещё вопросик, а? Ну, теперь, когда вы приехали, все должны успокоиться. Подумать только… Вы случаем не еврей? Задав этот вопрос, человек остановился и уставился прямо в глаза Порфирию Петровичу. Взгляд был строгий и выжидательный. Странно, но Порфирий не знал что такое еврей, или кто такой еврей. Вряд ли он им был, тогда бы Лев Николаевич ему обязательно сообщил. - Нет, - на всякий случай сказал Порфирий, слегка смущаясь и краснея. - Хорошо, - сладко улыбнулся человек и снова поволок озадаченного Порфирия к двухэтажному зданию. На здании была вывеска: «Всеяком Старогвардейска». Неизвестное слово было написано старославянским шрифтом, причём над первой букве «В» была очень красиво изображена волшебная птица с длинным хвостом и кручёным хохолком. Что-то вроде павлина или феникса. - Это Жар-Птица, - пояснил человек. – Леонид Ильич очень любит сказки. Знает все наизусть, иногда собирает всех у себя дома под вечер и вслух читает. Про Колобка, Волка, Ивана-Дурака, Горыныча… - Дурака? – переспросил Порфирий. - Дурака, дурака, совсем дурака, - весело ответил человек. Порфирий и человек в тюбетейке вошли в залитую солнцем через большие окна комнату, оказавшуюся небольшой приёмной некоего учреждения. Всеякома, наверное. Тут были зелёные стены, красный деревенский половик-дорожка стол из ДСП и сухая секретарша за ним. У секретарши были длинные и острые пальцы, большие очки с сумасшедшими диоптриями из за которых она немного походила на акулу-молот, так же у секретарши имелся на затылке пучок волос и толстый журнал выкроек в руках. - Это Света, - представил её человек. – Света – это Порфирий Петрович, он к Леониду Ильичу. Взгляд Светы был взглядом ядовитого насекомого, настолько ядовитого, что его самого тошнило от своего яда на жвалах. Определённо у этой самки было жало, подумал Порфирий и постарался улыбнуться. Насекомое Света сказало: - Он у Феликса, остальные тоже. Человек встревожился и заторопил Порфирия вон из здания. Насекомое проводило обоих мужчин своим фасеточным взглядом и снова уткнулось в журнал по выкройке нового панциря. Если бы они остались в приёмной ещё хоть пару лишних секунд, то секретарша бы на них набросилась и отложила бы в их трупах свои склизкие личинки, подумал Порфирий. - Это и к лучшему, к лучшему, молодой человек. Раз все у Феликса, вы можете сразу со всеми познакомиться и приступить к работе. Это очень важно. Вы же меня понимаете? Порфирий кивнул, но подумал, что ничего не понимает. Городок был явно провинциальный, тихий, сонный даже. На солнышке грелись ленивые коты, сухонькие старички сидели в беседке и играли в домино, машин не было. Асфальтом была уложена только главная улица. Человек с Ахматовой свернул на какую-то неприметную тропку между приземистым зданием почты и косым деревянным забором. Потом Порфирию пришлось нагибаться и пролезать под здоровенной трубой теплотрассы, которая вела из котельной куда-то в заводской район города. - Пытаются наладить машиностроение, - сказал человек. – Закупили где-то чертежи одномоторной мотоколяски у немцев и что-то мастерят. Гнилое дело, они даже велосипеда не изобретут. Какое там мотоколяску! - А почему именно одномоторную? – почему-то задал вопрос Порфирий. Человек остановился, ещё раз пристально взглянул Порфирию в глаза. - Вы точно не еврей? - Нет. И они продолжили путь. Дом Феликса напомнил Порфирию психиатрическую клинику имени Шарикова, где он недавно пребывал в качестве пациента. У него сразу улучшилось настроение, и даже не смутил отряд пионеров (то, что они пионеры он узнал позже) в синих шортах и с красными галстуками, промаршировавших мимо, из ворот усадьбы. - Рубянка, - сказал человек и взмахнул стихами. - А? – не понял Порфирий. - Рубянка, говорю. Так усадьба называется. Большая прихожая, множество жёваных галош под вешалкой, два зонтика. Порфирия встретил высокий седой привратник. Он оглядел вошедших мутным британским взглядом, молча кивнул человеку и ушёл в глубь дома. Порфирий вопросительно посмотрел на человека с томиком Ахматовой. - Сейчас нас объявят и войдём. - Порфирий Петрович! – прозвучал громогласный глас привратника. Зазвучали аплодисменты, и человек подтолкнул Порфирия в сторону двери. За дверью был большой зал и общество. Лиц было много. И старых и молодых, всяких. - Добро пожаловать в Старогвардейск господин Порфирий Петрович, - поздоровался петровского роста джентльмен в твидовом пиджаке и с огромными кустистыми бровями над соколиным взором. – Мы все вас так ждали, боже правый, как мы вас ждали. - Ах! Как ждали. - Очень сильно. - Ну, наконец-то. - Ох-ох. - Хо-хо! Радостные крики лились отовсюду. - Рад представиться, мер города Леонид Ильич, - сказал петровского роста джентльмен и протянул Порфирию свою огромную мозолистую ладонь. – Хоть все меня считают председателем Всеякома, я больше предпочитаю называться мэром. Тем более цепь и ключ от города у меня есть. Несколько дам рассмеялись. Порфирий чувствовал себя плохим актёром, не знающим текст. Спектакль ему не известен, а все партнёры – черти. Фамилии, титулы, должности и прочие премудрости при знакомстве с высшим светом вынули из грудной клетки Порфирия всю душу. Вот княжна Варвара Семёновна, она глуха, стара, плохо видит и болеет пикантной болезнью. Очень приятно сударыня. Вот Настасья Филипповна. Вы, кажется, знакомы? Отнюдь… Вот Иван Сергеевич, охотник. Очень приятно. Вот Владимир Владимирович, узнаёте? Не совсем, простите. Вы король? Что вы. Всего лишь поэт. И т. д. и т. п. Пока не появилось одно знакомое лицо: - Миша! - Порфирий! Тут должно было быть, «какимисудьбами» и «скольколетсколькозим», но Порфирий был так смущён, да и рад был изрядно. Миша Веллер ему был очень знаком и приятен. Как камень с души. Сухонький, горбатенький старичок с пышными усами и печальным взором, которого все называли Максим, ухмыльнулся. Все стали шумно обсуждать знакомство Порфирия и Миши. Кто-то пересказывал историю болезни Порфирия, кто-то читал вслух какие-то стихи. Хаос как до разделенья мира на свет и тьму. Кто-то взял Порфирия под локоть. Это был Феликс – хозяин усадьбы. Рядом с ним стоял человек с Ахматовой, неизвестная бледная женщина, Леонид Ильич, подозрительный человек в солдатской шинели и поэт Владимир Владимирович. - Пройдёмте в мой кабинет, - сказал Феликс. В кабинете стояла абсолютная тишина, прерываемая только тиканьем настенных чесов с маятником и кукушкой. В окно лились чудные солнечные лучи и не менее чудные ароматы диких сортов конопли. Мизансцена: Леонид Ильич за большим столом, справа от него Феликс, слева человек в шинели. Бледная девушка и поэт уселись на диван у окна, человек застыл у камина. - Вы прибыли сюда по чрезвычайно важному делу, господин Порфирий Петрович, - сказал Леонид Ильич и достал из деревянной коробочки длинную сигару. – Вы известны как мастер раскрывать тайны и ловить преступников. Не перебивайте! Это все знают. Даже Енот, жалко он не присутствует… Так вот. У нас убийство. Пауза, чтобы понять всю важность сказанного. - Убийство, - повторил Леонид Ильич и отрезал специальными ножничками кончик сигары. – Впервые за многие годы. И убит человек очень для нас важный и практически незаменимый. Поэт хмыкнул и улыбнулся бледной даме, та проигнорировала улыбку. - Погиб Владимир Ильич… Стук в дверь. - Войдите, - сказал Феликс, так как Леонид Ильич прикуривал сигару. В дверь вошёл Миша и ещё один человек, ранее представленный Порфирию как Борис Николаевич. Высокий и полноватый человек, с седой гривой на красной голове, серый пиджак. Оба осторожно встали у стеночки и уткнулись взорами в Леонида Ильича. В голове Миши крутилось весёлое словосочетание «нелегальное бандформирование». Борису Николаевичу требовалось выпить. Оба были нужны здесь. Леонид Ильич продолжил. Он говорил, что Владимир Ильич был великолепным человеком, олицетворением мудрости и благородства, настоящим товарищем и другом детей. С его уходом жизнь Старогвардейска потускнела, всех охватило уныние и поэтому Порфирий Петрович здесь, чтобы найти и покарать убийцу. Главное найти, а чтобы покарать есть Изя и товарищ Ежов, да и Лаврентий Палыч может подсобить, если ещё из отпуска не вернулся. - Главное – найти этого мерзавца, это чудовище, - Леонид Ильич был внушителен и прекрасен. Порфирий был впечатлён. – Понимаете господин Порфирий Петрович! Порфирий кивнул. В голове его вырисовывался план действия. - Мне… э… Нужно осмотреть дом убитого, личные вещи там… - в горле у Порфирия пересохло, потом началось заикание. – Допросить свидет-телей. П-потом я т-труп осмотрю… и… уже буду д-делать к-каие-нибудь выводы. Вот. - Вот и прекрасно, - радостно воскликнул Леонид Ильич и хлопнув в ладоши растаял. Взял и исчез. Прямо в воздухе. Судя по реакции присутствующих в кабинете, такое поведение Леонида Ильича было нормой. Поэтому Порфирий не дёргался, просто достал платочек и стёр со лба холодный пот. Я выздоровел, я нормальный – повторял он про себя. - Ага, нормальный он, - проворчал сгорбленный человек в солдатской шинели и направился к выходу. На спине его мелом было написано «Изя – дурак». - Господин, - обратился Порфирий к Изе. – У вас вся спина белая. Изя медленно повернулся к Порфирию, цыкнул зубом и вышел вон, громко хлопнув дверью. Поэт ухмыльнулся, человек с Ахматовой прыснул в кулак и тоже растворился. В комнате остались только парочка на диване, Миша, Борис Николаевич, Феликс и сам Порфирий. Он так и оставался топтаться посреди комнаты, не зная, что предпринять. Он ожидал, что с уходом Леонида Ильича все покинут комнату, но, видя, что остальные непринуждённо сидят-стоят, как им вздумается, и пялятся на Порфирия, наш герой не решался что-либо предпринять. Спас его Гоголь. - Из комнаты, болван, - прошипел он из складок ткани. Порфирий резко развернулся и на деревянных ногах вылетел из кабинета. Следом за ним увязался Миша. Краем глаза Порфирий заметил, как поэт склонился к девушке, а Борис Николаевич воровато, бочком подбирался к бару, пока Феликс смотрел в окно на галок. Миша Веллер проводил Порфирия к дому, где жил покойный. Это оказался новый дом-кондоминиум со спутниковым телевидением, магазином на первом этаже и стоянкой для автомобилей в подвале. - А ты что ожидал увидеть? Шалаш? – усмехнулся Миша. – Ильич любил комфорт и удобства во всём. В конце концов, это его и сгубило… - Что? Что его сгубило? – удивился Порфирий. - Крепкий кофе, - буркнул Миша и углубился в свои мрачные мысли, среди которых была одна особенно занимательная: «кража со взломом отягощённая внебрачной связью подсудимого с членом правительства». Это была одна из тех длинных мыслей, что порой появлялась в голове Миши, он такими мыслями потом очень гордился и записывал на бумажке. Порфирий подумал, что Миша шутит, и не стал больше расспрашивать, решил подождать до допроса. За дверью квартиры Миша Порфирия оставил. - Если, что звони Леониду Ильичу, - сказал Миша и ушёл. Телефон он оставил на тумбочке. Это был древний аппарат с трубкой из слоновой кости и катушкой вместо привычных кнопок. В каждой дырочке катушки была нарисована забавная рожица, и никаких цифр. Порфирий в недоумении почесал голову в нескольких местах и прошёл по коридору квартиры в кабинет Ильича. - Перво-наперво проверь его компьютер, - подсказал Гоголь. - У него есть компьютер? – удивился Порфирий. - Ха! А ты думал Ильич писал свои книги на берёзовой коре чернилами из молока с помощью ручки из хлебного мякиша? – воскликнул Гоголь. – Глупый ты человече. Думай резче и соображай быстрее. Тебе нужно найти коварного преступника, а не сумасшедшего студента с блошиным сердцем. - Верно, - сказал Порфирий и подошёл к дубовому столу, где среди фантиков от конфет, флешнакопителей и разломанных компакт-дисков лежал серебристый «мак». - Я с такими не умею, - признался Порфирий своей татуировке. - Дурень, это ещё проще, чем наш PC. Жми на кнопку, дальше всё элементарно. Ноутбук заморгал покусанным яблоком (украинский небось компьютер – подумал Порфирий) и выдал вполне вменяемый рабочий стол. - Сначала почту проверь, - вновь подал совет Гоголь. Но от почты толку было мало. В основном она велась на английском и французском. Мелькали какие-то немецкие предложения и несколько китайских сообщений. Хотя все китайские были поставлены в игнор. Наверное, Ильич думал, что над ним издеваются. Всего одно русское письмо оказалось спамом и предлагало за приемлемую сумму и за короткий срок увеличить кожный бивень до размеров лошадиного. - Похабщина какая-то, - сказал Порфирий кликая по рекламной картинке с объектом наращивания. Гоголь захихикал. - Чего ржёшь? – спросил Порфирий. - Да так… Ничего. - Ну-ну. Больше просмотр почты никаких результатов не дал. И Порфирий зашёл к Ильичу в блог. - «Суета суёт» - это ещё что? – удивился Порфирий. - Это плагиат, - ответил Гоголь. – Эту фразу впервые сказал один корнет на приёме у Шершневых, когда был, как бы мягко выразиться, в гавно пьяный. - Да вы что? – удивился Порфирий. – А этот Владимир Ильич, любит собирать всякие фразы и предложения. Вот слушай: «Количество служащих достигло критической котлетки!!! Спасайте котлетку!!!». Лихо он с этой критической котлеткой. - В тысяча восемьсот пятом мы называли её еретической котлеткой. - Кого? - Не кого, а что. Диэтиламид лизергиновой кислоты, ты это знаешь как ЛСД. Можно говорить марка или промокашка, всё равно. Лизнёшь и пять часов мультфильма про Витю и снежного человека Степана Сорокина тебе обеспечены. - Так ведь его получили только в 1938 году. - Ха, - только и ответил Гоголь. Порфирий продолжил чтение. - Вот ещё: «Всё вышеперечисленное – ниже обозначено». Как это понимать? - Как хочешь, так и понимай? - Тоже верно, а вот смотри – мысли-скакуны. - Читай. - «Чем отличаются крылатые фразы от обычных афоризмов? Первые короче и их сразу хочется присвоить себе». - Не совсем согласен, - важным голосом сказал Гоголь. – Крылатые фразы мы слышим в кино и на телевидении, их произносят актёры, которых любим. Массовая культура. Народу понравилось. Крылатые фразы – афоризмы для пролетариата. Афоризмы и высказывания древнеримских правителей – это для политиков и интеллигенции. Говоря крылатую фразу, ты лишь показываешь, что у тебя хорошая память и тебе не жалко тратить деньги на кино и время на ящик. Говоря афоризмами, ты показываешь уровень своего интеллекта, начитанность…, если конечно фраза пришлась к месту. - Ты столько сказал и не привёл ни одного афоризма в своей речи, - сказал Порфирий. Гоголь промолчал. - Ладно, не дуйся, тут ещё есть. Читаю: «Когда я вижу, что прорвало навозохранилище, я не говорю: по земле растеклось удобрение. Я говорю – мы по уши в дерьме, господа». - Вполне актуально, - согласился Гоголь. – А что-нибудь короткое там есть? - Есть. «Лечиться, лечиться и лечиться», - прочитал Порфирий. - Думаю, потомки потом переправят, - печальным голосом сказа Гоголь. Два часа Порфирий и Гоголь осматривали квартиру Ильича, но так ничего интересного и не нашли. Вся квартира была довольно просто обставлена. Минимум мебели, только всё необходимое, но всегда очень качественное. Вся мебель финского дизайна, санфаянс – Германия, кухня – Швеция, японская техника и русские половички в коридорах. Была одна картина, Айвазовский, что-то про море. Гоголь этого художника не знал, а Порфирий вовсе живописью не увлекался. Комиксы любил, картинки в журналах, если живопись, то сцены батальные. - Нужно осмотреть тело и допросить свидетелей, - сказал Гоголь. – звони Леониду Ильичу. Порфирий подошёл к странному телефону. Пожал плечами и снял трубку. В трубке кто-то чихнул и по-французски извинился. Голос был женский и очень молодой. - Мадам, соедините-с менья с месье Льеонидом, - с «деланным» акцентом проговорил Порфирий. - Yi, - ответили в трубке, после чего послышался громкий крик, кричала та же девушка: - Галка, тут какой-то иностранец, какого-то месье Леонида требует, чо делать-то, а? – выговор был чисто-поволжский, с оканьем. - Ах, батюшки! – послышался ответ Галки и после какой-то непонятной возни Порфирий мог слышать только мёртвые гудки. - Странные они какие-то, - проговорил Порфирий и повесил трубку. Телефон тут же затрезвонил. - Альё, - сказал Порфирий в трубку. - Это Феликс. Как у вас дела? - Всё нормально, квартиру осмотрел. Мне бы тело… - Понятно. За вами зайдёт Миша. Боря не трожь, хватит, Боря. Простите меня, Порфирий, ждите Веллера. - До свиданья. В ожидании Миши, Порфирий смотрел телевизор. Большой и плоский. Показывали ерунду. По первому катались на льду неуклюжие люди, по второму мелькали какие-то политики и танки, по третьему кого-то толи насиловали, толи убивали. - А вот и я, - послышался голос Миши из коридора. - Рад вас снова видеть, - ни с того ни с сего сказал Порфирий. – Пройдёмте к покойному. Миша замялся: - Видите ли, к нему пока нельзя. Ситуация непростая, Леонид Ильич просил вас предупредить, вы должны войти в положение, понять. Э… Мавзолей ещё не достроен, земляки Леонида Ильича трудятся не покладая рук, так сказать. И когда достроят, можете пройти ознакомиться, возложить и всё такое. - Не городите чушь, - неожиданно выпалил Порфирий, сам не ожидая от себя таких резких речей. – Какой мавзолей? Какие извинения и возложения. Мне нужно в морг, нужно заключение эксперта по результату вскрытия. Как же мне работать без улик? Вы мне это можете объяснить? Или Лев Николаевич никогда не рассказывал об основах криминалистики, о судмедэкспертизе, следственных мероприятиях. - Следственные мероприятия? – переспросил Миша. И подумал: «Хорошая фраза, надобно записать где-нибудь», и стал рыться в карманах брюк в поисках клочка бумаги. - Вы меня слышите, Михаил? – Порфирий глядел Веллеру прямо в глаза, но тот всё пытался ускользнуть от ясного взора следователя. Бумагу Миша не нашёл, поэтому начеркал ручкой словосочетание на ладошке. - Я вас прекрасно понимаю, но вы действительно не можете осмотреть тело, - сказал он Порфирию. Тут уже Гоголь не выдержал. - Какая задница нам мешает, Миша, скажите таки честно, ей Богу. - Фу, что за одесский выговор, - пробормотал Порфирий. - Да шо мы его слушаем, он таки нам ничего не расскажет, я вам говорю, - продолжал Гоголь. – Порфя, выходи из этого чудного здания, мы поймаем извозчика. Порфирий оставил Мишу в квартире Ильича и спустился на первый этаж. Там его встретил дежурный и попросил предъявить документы. - Забыл, - ответил Порфирий Петрович и ужом прошмыгнул в дверь. Дежурный засунул указательный палец в нос, ища там пещерных коз. - Гоголь, чего это на тебя нашло? – на улице спросил товарища Порфирий. - На тебя тоже нашло, товарищ следователь, - ответил Гоголь. - Верно. Наверное, от избытка чувств. - Или от недостатка. - Или от недостатка. Ниже по улице Порфирий увидел такси. - Порфирий, думаю, следует всё-таки ехать к мавзолею, а не в морг, - посоветовал Гоголь. – Если Миша прав, то труп должен быть там. - Так ведь мавзолей ещё не достроен. - Так я и говорю. - Хорошо. Капитан, до мавзолея добросишь? – уже к таксисту. - Не спортсмен, не доброшу, а довести довезу, - ответил таксист. Через семь минут Порфирий стоял около мавзолея. Там он встретил Гиену, важно обнюхивающую груду красного кирпича у забора стройки. - О, и ты здесь, - обрадовался Порфирий. - Вспомни г… - невнятно проворчала Гиена, но пошла рядом с Порфирием. А тот направился прямиком к вагончику прораба. «СМУ-ТА» - гласила табличка над входом в вагончик. - Почему «СМУ-ТА»? – удивился Порфирий. - Потому, что Строительно-Монтажное Управление Товарища Аболенского», - ответил важный дядька в рваном тулупе и оранжевой каске. - Так ведь Оболенский пишется через «О», - возразил Порфирий. - И правда, - удивился дядька, глядя на табличку, потом плюнул себе под ноги. – Ничё, сменить фамилию – раз плюнуть, не обеднеем. - А вы заведуете строительством мавзолея? – поинтересовался Порфирий. - Ну я, - ответил дядька и выпятил грудь, пардон, живот. Дядька был толст. - Мне бы хотелось взглянуть на труп, - сказал Порфирий. Дядька рассмеялся. - Ладно, хлопец, ходи за мной. Порфирий с интересом последовал за прорабом. - Во, смотри на свой труп. И показал на скорченное тело позади зелёного строительского вагончика. Первое чувство Порфирия был ужас. Потом, когда в трупе Порфирий Ильича не признал (а кто не знает как выглядит Владимир Ильич?), было чувство облегчения. Но это чувство быстро сменилось на ещё большее чувство ужаса. Тогда кто же это? - Тогда кто же это? – вслух спросил Порфирий. - Был тут один, Ридикюлем звали. Или Эркюлем, чёрт его знает, - пробормотал прораб. - Это тот, который Пуаро? – попытался задать ещё один вопрос Порфирий, но получил жестокий удар ломом по затылку. - Который раз прокатывает, - захихикала Гиена. - Пошла прочь, дурная псина! - шуганул Гиену прораб. Порфирия разбудил яростный спор. Говорило одновременно множество разгорячённых голосов. Среди общего хора ясно выделялся голос Гоголя, охрипнуть он не мог, поэтому орал громче всех. Единственный голос, который мог поспорить с голосом Гоголя в темпераментности и количестве децибелов, был неизвестный Порфирию мягкий, чуть картавый, голос. Слов было не разобрать, в голове у Порфирия гудело, да он и не пытался. Порфирий открыл глаза. Всё было мутно. Посмотрел направо: на небольшом кожаном диванчике, который Порфирий где-то уже видел, сидел поэт с двумя бледными барышнями по бокам. Странно, но поэт был почти лыс, то есть обрит. Или раньше на нём был парик? Поэт читал стихи: Хочешь жить красиво? Бей фашиста в рыло. Больше Порфирий не разобрал. Поэтому повернул голову и после недолгого наведения резкости смог разглядеть телевизор. По телевизору шла реклама примерного содержания: молодой тощий парень идёт по улице, поскальзывается, падает в лужу, мимо проезжает машина и окатывает героя грязью, потом на него падает с крыши кирпич, начинается гроза и молния добивает подростка. Надпись на экране: «Страховая компания «Святой Пётр» - как у Христа за пазухой». Показывают поднимающегося подростка, который показывает большой палец и в другой руке держит свою «святую» страховку. Порфирию стало дурно, и он подал звук. Все затихли. - Очнулся, - сказал кто-то. - Добро пожаловать в реальный мир, Порфирий, - сказал кто-то голосом Леонида Ильича. - Не лицемерь, номенклатура, - буркнул Гоголь. - Что происходит? – спросил Порфирий, пытаясь встать с жёсткой раскладушки, на которой он лежал посреди кабинета на Рубянке. – Почему меня ударили? Этот прораб. - Это не прораб, - сказал Феликс. – Это наш деятель, а зовут его Кузьма. - Друг Герасима, - подсказал Миша. – Он пару раз заходил в клинику, наверное, вы не помните. Порфирий не помнил. Но зато вспомнил другое. - Мне надо выйти, - сказал он. – Поднимите меня. Все молчали и в недоумении глазели на Порфирия. - Чего, оглохли, враги народа? – заорал Гоголь. – Поднимите человека, он можно сказать, единственный здесь человек. - Я тоже человек, - сказал человек. - Ты по фамилии Человек, а по сути ты дерьмо, - резко сказал Гоголь. - Вы резкий как серп, - проговорил Человек. - А вы туп как молот, - отреагировал Гоголь. – Так поднимите его! Порфирия взяли несколько рук и поставили на пол. Плоскость под ногами поставленного немного покачнулась, но упасть не дала крепкая хватка Леонида Ильича. - Вам куда? - Вперёд. Леонид Ильич ласково подтолкнул Порфирия и тот камнем ухнул в белоснежную пустоту, где стояли лишь два кресла и небольшой аналоговый телевизор. В одном из кресел сидел невысокий человек в красном шёлковом халате и тапочках. На голове у человека была лысина, а на лице рыжая бородёнка, глаза с хищным прищуром смотрели сразу в нескольких направлениях. Человек поднял правую руку и выставил перед собой указательный палец, как буд-то хотел им погрозить Порфирию. Но он всего лишь сфокусировал взгляд на прибывшем и мило улыбнулся. На коленях у человека спал маленький котёнок, которого он нежно гладил левой рукой. Ещё Порфирий заметил, повешенную на высокую спинку мягкого кресла казачью шашку. - Сдгавствуйте, дорогой товарищ, гад вас видеть в добром здравии, - сказал Ильич. – пгисаживайтесь. Мы с вами обсудим пагу вопросов, и продолжите свой нелёгкий путь, а он у вас нелёгок. - Премного благодарен, - ответил Порфирий и сел в другое кресло напротив. Тут же на спинке его кресла материализовалась кавалерийская сабля с кистями наполеоновских времён. – Давайте начнём. - Давайте, - радостно сказал Ильич и снова улыбнулся. – Вам нгавится этот котёнок? - Да, он чрезвычайно мил, - ответил Порфирий. - Он прелестен, у ты, моя киса, - Владимир Ильич почесал котёнка за ушком. – Я очень люблю кошек. Но не в этом дело. Видите ли, вы настолько странный человек, что даже себе представить не можете. - И в чём заключается моя странность? - Вы не удивляетесь. - Как это так? Конечно, удивляюсь, всему удивляюсь. - Нет. Нормальный человек был бы в шоке и от сотой доли процента всего необычного, что произошло с вами за последние несколько месяцев. Вы же даже с ума не сошли. А люди лишались рассудка по совсем пустячным причинам. - Но, постойте. Я ведь лечился. Меня содержали в клинике. Осматривали. Я проходил терапию у господина Льва Николаевича, может спросить Мишу, он подтвердит. - Да вас и лечили, потому, что вы воспринимали всё настолько реально и легко! Вы вселяли во всех ужас! - Но та авария! Я сам был в панике, пытаясь осознать реальность! - А что такое реальность? - Оставьте свои штучки, не пытайтесь меня запутать и увильнуть от основной темы разговора. Рассказывали о моей феноменальной нормальности, так продолжайте далее, мне очень интересно. - Ваша паника была вызвана искусственно, дабы проверить вас. Вы разрушили эксперимент своим стихотворением. Это было заклинание и именно этим вы вселили в нас ещё больший ужас. - Постойте, господин Ульянов, да я знаю вашу фамилию. Но стихотворение, хотя там и рифмы толком не было, читал не я. Её читал Гоголь, Живой Гоголь. - А кто есть Гоголь? - Татуировка… - Чушь! Чушь! Это – вы! Это ваш защитный механизм, ваше второе я. - А Гиена. - Ваши грехи. - А приёмник? - Ваша Память. - А кто же вы? Ленин замолчал. Руки его автоматически перебирали мягкую шёрстку котёнка. Тот сладко дрых и во сне урчал. - Кто я? Вождь миро… - Оставьте, сударь. Кто – вы? - Всего лишь раб стихии. Слепое орудие, которое, наконец, само захотело что-то сделать помимо дел предначертанных кукловодом свыше. Неужели это не является достойным делом. Мы строим утопию, но я не вижу в ней смысла. - Поверьте, в ней есть смысл. - Да? - Ведь это единственное к чему мы должны стремиться, - чем больше Порфирий говорил, тем больше вспоминал. – Само стремление к совершенству и есть совершенство. Тут главное не результат. Бог с ним, он может разочаровать, как может разочаровать художника его картина. Ведь её всегда хочется дополнить, дописать, и этим усовершенствованиям несть числа. И в этом счастье! - Что ж, вы готовы нас покинуть, - вздохнул Ильич. – Могу сказать вам до свидания, но боюсь, мы уже никогда не встретимся. - Прощайте. - Прощайте. Порфирий поднялся из кресла. Ильич медленно растворялся вместе с котёнком. Потом он и вовсе исчез. Осталась только казачья шашка. Ну и телевизор. Порфирий снял майку. Гоголя Небыло. Трансформация почти завершилась, нужно было скорей покидать этот мир. Синяя таблетка. И нет стакана запить, но ничего, Порфирий был готов к этому. Хотя почему Порфирий? Виктор! Младший научный сотрудник Виктор П… Какая у меня фамилия? Чёрт! Забыл. Ну, ничего, скоро вспомню. Итак. Синяя таблетка. Во рту. В горле. В пищеводе. В желудке. Теперь у меня есть десять секунд. Быстро беру обе сабли в руки и включаю телевизор. По телевизору «белый шум», но так оно и надо. Начинаю всплытие через: Четыре. Три. Два. Один. - А! Вырвался ликующий крик из груди Виктора. Профессор, вы не поверите моему рассказу. Я был там. Я был там и всё видел. Как по теории, по вашей теории. Параллельный мир. Чужая логика, все ответы. Я видел Пушкина, профессор. Я разговаривал с Чеховым, Брежневым, Лениным. Профессор. Профессор? - Заткнись, Витек. И так тошно с твоих мухоморов. Какой я тебе профессор? Тоже мне, академик вшивый. Где вас таких обучают. В каком бурсатории? Ты тут такие кренделя выделывал, страшно смотреть. Митёк от страха в лес убежал. Я насилу тебя сюда на сеновал затащил, чтобы ты не убился случаем. Порфирий Петрович Гоголь. Вот ты кто. Так себя и называл. И всё норовил у меня денег занять. Но я тебя, шельму знаю. Вот, читай. - Что это? – спросил удивлённый Витёк. - Сам писал, сам и разбирай свои каракули, нарик экологический, - буркнул Серёга и слез с сеновала. В ярком свете луны Виктор прочитал небольшой текст, написанный простым карандашом на небольшом клочке тетрадного листа в клеточку. Буквы были неровные, но Виктор превосходно всё прочитал. Вот что там было написано: «Вереницей почестей он удостоен был. И брови кустистые над дугами стёкол запотевших, а за ними глаза, по-собачьи добрые и грустные. И взирал он со стен на спины людей властолюбивых. И было что-то в его взгляде... Ребёнок, старый, старый ребёнок. Просто он заболел. Власть разъела его изнутри. Медали уже давно вросли в грудь. Почему? - спрашивает его взгляд. Партия! - отвечает алчущая масса. Партия? Ленин! Партия! Коммунизм! Ты! Я? - снова вопрос. И медленный сгорбленный старик снова забирается за гранитный барьер и смотрит на ряды проезжающих мимо крылатых ракет с буквами СССР на алом боку... Леонид Ильич ты знал это ещё задолго до…» The End. Гоголь, Порфирий Петрович и другие.