1990

Ей всегда нравились вещи из кожи, как они теплели под прикосновениями, будто живые. Когда ее партнер провел рукой в перчатке по ее горлу и бедру, она отклонила голову назад; пальцы ласкали шею, смыкаясь вокруг нее так, что по ней побежали мурашки. Она снова задрожала — теплые губы коснулись ее уха, чувствовала тяжелое дыхание, когда он притянул ее к себе на колени, подняв ладонь на бедре еще выше. Он нашел, что искал – прежде, чем она сказала хоть слово, он выхватил нож и отбросил его в сторону. На фоне радио играло какую-то нежную мелодию, и ее компаньон усмехнулся, сказав, что это Nightwish. Ласки становились все медленнее, пока не совпали с ритмом мелодии — медленный, тягучий соблазн, игравший с ее нервами, когда она наклонилась к нему. — Он никогда не будет заботиться о тебе так, как этого хочешь ты. Он никогда не захочет тебя так, как хочу я, — шептал он, щекоча ее шею губами, словно пером. Она не стала отвечать. Даже сейчас, когда теплые ладони лежали на ее бедрах, она осталась верной брату. Ее упрямость стоила ей жадного укуса в плечо, в то время как ловкие пальцы уже расстегивали ее платье. Губы ласкали каждый дюйм обнаженной кожи, синяя ткань спадала все ниже. Кожаная куртка, поношенная, но бережно хранимая годами, полетела на стол рядом. Галстук был отброшен в сторону владельцем, которому не терпелось избавиться от душащей помехи. Она развернулась прежде, чем его руки снова оказались на ее бедрах. Ее губы примкнули к его, не давая протестовать. Укусы и ласки языков царили между ними, рукава платья соскользнули с белоснежной кожи, он стянул ленту с ее шеи. Атласная ткань смялась в сильных руках, оставаясь между ними. Они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. Пронзительные голубые глаза, цвета неба Вирджинии, смотрели на советскую страну. Союз России разваливался, удерживаемый лишь ресурсами его сестер и нескольких оставшихся союзников. Он не мог назвать ее тощей, но женщина была слишком худа, чтобы человеческий доктор назвал ее здоровой, намного худее, чем в последнюю их встречу. Он не тронулся с места. Теплая кожа и теплые губы ласкали ее, обрисовывая острые ключицы и заметные ребра. Тихие звуки песни подталкивали его к действиям. Женщина была так же непредсказуема, как и ее брат, так что приходилось следить за ее настроением. Осторожный толчок вынудил ее лечь на кровать, оперевшись на локти; ее партнер снял белоснежную рубашку — он уже устал менять их каждый раз после возвращения от нее. Малое движение ее бедер – и платье соскользнуло синей волной на пол, оставив ее лишь в кремовом бюстгальтере и подвязках. — Ты можешь отделиться от него, — предложил он, изучая пальцами ее грудь и бока, пробегаясь ими по чувствительной коже. – Или ты можешь объединиться со мной. Советская республика взглянула на него через дымку наслаждения, тихо простонав. Младший ухмыльнулся, поцеловал ее лицо, с нежностью проведя по носу. – Ты же меня знаешь. Я могу кое-что изменить, но я не буду угнетать твоих людей или заставлять отправлять мне все ресурсы. Для моей страны слишком важна свобода, чтобы пойти на такое, — он наклонился, их бедра терлись друг о друга. Быстрое движение – парень зарычал, стукнувшись об изголовье, вдруг обнаружив, что лежит на спине. Моментного изумления хватило женщине, чтобы привязать его руки собственным галстуком к кровати. К реальности его вернуло холодное прикосновение ножа на щеке, бывшего спрятанным в лифчике. — Ты забываешься, Америка, — вкрадчиво промурлыкала она, водя смертоносным лезвием по его щекам, губам, носу. Нож опустился по скуле, чтобы пощекотать вены на шее. Несмотря на это, парень взбрыкнулся, поведя бедрами под весом женщины. – Ты забыл, что моя преданность брату важнее для меня, чем мое желание выйти за него. Если для того, чтобы он выжил, моей стране понадобиться умереть – так оно и будет. Америка содрогнулся под смертельно опасными прикосновениями; нож обводил мускулы на его груди. Беларусь усмехнулась, поиграв с соском, прежде чем продолжила вести лезвием вниз. — Ты предлагаешь это каждый раз, и каждый раз я отказываюсь? Так почему же? Американец сдержал судорожный вздох, когда женщина переместилась на его колени, осторожно срезав пуговицу брюк. — Думаю, после всего произошедшего, — она уже стягивала его штаны цвета хаки, – я надеялся, что ты узнаешь достаточно, чтобы я тебе понравился. Беларусь засмеялась и бросила его униформу в сторону. Ее движения стали тягучими и томными, она провела рукой по своему плоскому животу и груди. Взмах ножа – и ее бюстгальтер упал, разрезанный спереди. Америка снова заворочался под ней. Может, ее грудь не так велика, как у ее сестры, но все же, Беларусь выглядела потрясающе. — Ты мне нравишься, — снова ухмыльнулась она. – Иначе меня бы здесь не было. – Нож переместился к ее подвязкам. – Если бы я тебе не доверяла, я бы исчезла в мгновение ока. — Тогда почему ты не слушаешь меня? – простонал он, когда острое лезвие проскользнуло между тканью и кожей, разрезая хлопок малейшим прикосновением. Америка облизал губы при виде гордой женщины, во всем своем великолепии представшей перед ним, и потянул галстук. Она улыбнулась, наклонившись, забыв про нож; ее руки проводили по его сильной груди, ее лицо приблизилось к нему. — Если придет время, когда я буду вынуждена оставить моего брата, это будет на моих условиях, не на твоих, — прошептала она, подняв бедра и опустив их, стон вырвался из ее груди, когда наслаждение заполнило ее. Губы соединились почти в бешеном поцелуе, бедра снова поднялись, грудь Америки задрожала из-за глухого рычания. Мир сократился до них двоих, до звука, движения и осязания. Укусы, поцелуи и ритм. Треск ткани; Америка игнорировал кусок шелка вокруг запястья, когда он обнял ее бедра. Беларусь запрокинула голову с хриплым стоном, руки парня, одетые в кожу, схватили ее, задавая темп быстрее, чувства, тепло, удовольствие становились все более сладкими и пьянящими, пока она не упала со вскриком. Спустя несколько минут, она лежала на американце, ее голова покоилась на его груди. Одна рука в перчатке лениво поглаживала ее плечо, вторая – перебирала волосы. Дрожь пробегала по ее телу каждый раз, когда он касался ленты; это была ее секретная зона, совсем как родинка Австрии или завитушки братьев-итальянцев. Проведя последний раз, он остановился; женщина поднялась с его груди. — Ты слишком хорош для меня, — начала Беларусь. – Для всех. Однажды, из-за этого твоя страна попадет в неприятности. Он приподнялся на локти. Ему всегда нравился ее акцент, то как она растягивала «р». — Может и так, но я лучше буду другом всему миру, чем вернусь к изоляции.— Он поцеловал ее, медленно и чувственно, перед тем как улыбнуться последний раз. – Когда-нибудь, Россия распадется. Все, о чем я прошу, это чтобы ты использовала здравый смысл и присматривала за своими людьми. Но в любом случае, — последний поцелуй, — я буду рядом, чтобы помочь тебе подняться на ноги.