Натурщица

Аккуратная попытка сделать одно из давно известных и хорошо натренированных движений кончается болью в ноге, от которой у Леты на глаза наворачиваются слезы. Давняя травма дает о себе знать, но девушка все еще не может смириться с тем, что больше никогда не оденет пуанты и не станцует на сцене. Врачи говорили, что все безнадежно - ей нельзя в балет. Травма, полученная в аварии, оказалась слишком серьезной. Она даже ходит, слегка прихрамывая, что уж говорить про то, чтобы танцевать? Но это она бы пережила, если бы ее отец не потерял свое состояние из-за того, что деловые партнеры решили выкинуть его из бизнеса, как лишнюю фигуру. Фамилия Адамсоны навсегда покрылась клеветой и грязно-зеленым налетом лжи, которую вешали во всех желтых газетах. Началось все с открытия борделя и кончилось - воровством в детских домах, хотя ни к тому, ни к другому ее отец не имел ни малейшего отношения. Чего только о них не судачили. А вести в маленьких городках, как известно, распространяются очень быстро. Конечно, это не маленькая деревенька, в которой каждый друг друга знает, но известные фамилии богачей, проживающих здесь, - знакомы каждому, и некогда хорошая репутация обернулась против Леты, потому что принимать ни ее, ни мать, ни отца на работу никто не хотел - все верили слухам. Устроиться не получалось никуда, даже управляющая Макдональдса выкинула ее за дверь со словами "Клиентов всех распугаешь". Раньше Лета бы пережила все с легкостью, уйдя в танцы и отдавшись с головой любимому делу, но теперь все было кончено - травма мешала, и девушке казалось, что жизнь треснула напополам. Взгляды, которые она раньше могла вынести с гордостью, потому что чего-то добилась сама, теперь ранили, словно ножи, ведь Адамсон в один момент потеряла все свои навыки. По сути, она не умела ничего, кроме балета - недаром была выпускницей одной из лучших школ, специализирующихся на этом. Танцы для нее стали давно большим, чем просто работа или любимое увлечение, но, когда у отца были деньги, можно было пережить эту потерю, а теперь казалось, что жить не для чего. Только глаза любящей матери удерживали ее от самоубийства. Та всегда держалась гордо, распрямив худенькие плечи, готовая бороться до конца и нести всю ответственность на себе, потому что отец, несмотря на свое убеждение, что он главный в семье, всегда спрашивал у нее советов и неукоснительно следовал им, не умея принять на себя ответственность. Владелец огромного бизнеса был всего лишь подкаблучником, и Лета это знала, поэтому всегда равнялась на мать, голубые глаза которой видели мир четко и ясно. В последнее время она сдала в здоровье и большую часть дня проводила в постели, что беспокоило девушку. Своих проблем было много, но Лета старалась не подкосить самочувствие человека, вырастившего ее, окончательно, поэтому мысли о самоубийстве быстро были вытеснены чувством вины, которое словно сжирало ее изнутри при каждом предложении, приходившем в голову на эту тему. Наверное, именно поэтому Адамсон хотела поскорее выскочить замуж за состоятельного человека. Деньги избавляют от проблем, когда они есть - можно укрыться, как щитом, от назойливых глаз чужих людей и их слов, похожих на змеиные клыки, пропитанные ядом. Когда у тебя в руках несколько зеленых банкнот, тебе открыты все дороги, и никто не посмеет перечить, не посмеет и слова сказать против. Тогда можно будет поправить здоровье матери, перестать волноваться и наконец-то переехать от них жить в отдельную квартиру, которую они сейчас сдают из-за нехватки финансов. Когда-то она принадлежала Лете, но потом эта жуткая ложь обрушилась на их семью и все пошло прахом, а квартиру сдали жильцам, платившим много, не став продавать из личных интересов, надеясь, что, когда богатство вновь вернется к семье в руки, поселить там единственную и любимую дочь, но вот уже несколько лет деньги не возвращались, а девушке пришлось бросить институт. Сыграло давление со стороны и издевательства одноклассников. Ее некому было защитить, ведь девушка не обзавелась друзьями, отдавая все время танцам и считая всех людей лжецами, желающими дружить с ней из-за большого количества наличных, которые она носила с собой. А после того, как их семью скомпрометировали - никого не осталось, поддержку оказывать никто не хотел, и Лета понимала это, но все равно иногда в голову прокрадывалась мысль: "Почему я?", ведь она, по идее, была красива и готова помочь своим знакомым. Да, конечно, репутация сделала свое, но в голове ее не укладывалось, почему люди не хотят иметь с ней дело. Пару лет они перебивались кое-как: отец подрабатывал грузчиком, мать несколько месяцев пробыла сиделкой, да и машину продали, чтобы как-то выжить. Лету же никто на работу брать не желал, хотя она действительно старалась устроиться, поэтому сегодня ей остался один, последний вариант, который она не хотела использовать, отторгая долгое время, но теперь объявление, виденное в газете, показалось не таким уж сомнительным, а работа натурщицей, которую ей предлагали - неплохой. Тем более, что она платили там немало и этого бы хватило для лекарств матери и содержания семьи несколько месяцев. Работа была у одного популярного испанского художника. Фамилия и имя не были указаны, но Адамсон сделала логический вывод, из которого следовало, что раз он известный, значит, богатый, и она сможет соблазнить его и выскочить замуж, сменив фамилию и лишив себя позора. Единственной надеждой ее оставалось, что по этому объявлению еще никто не пришел, иначе все ее планы на данный счет пойдут насмарку, поэтому девушка, после долгих раздумий, приведших ее к положительному ответу, пошла по указанному там адресу. В объявлении значилось, что приходить на студию к художнику можно было каждый день, помимо воскресенья с двенадцати до пять часов, и девушка добралась туда к часу, решив пройтись пешком, а не тащиться в пыльном автобусе, пребывание в котором ее, конечно, не украсит, ведь Лете требовалось затмить всех, поэтому она, вместо тринадцати остановок с двумя пересадками, потратила час на путь на "своих двоих", двигаясь спокойным шагом и никуда не торопясь. Дорога на другой конец города была длинной, но преодолелась без особых проблем, и вскоре она уже стояла у нужного здания и готовилась постучать в дверь, собирая в голове мысли и еще пока разрозненное обращение к художнику, которого девушка намеревалась покорить. После негромкого стука дверь открылась, и Лета с удивлением узнала свою одноклассницу Сандерс, сверкающую белозубой улыбкой, которая выделялась на фоне ее смуглого от природы лица. На ее внешность сильный отпечаток наложили испанские гены - темные волосы, которые слегка завивались у кончиков и выглядели так, словно их красили в черный, но абсолютно натуральные и яркие зеленые глаза с небольшими желтыми крапинками на радужке. Почему девушка улыбалась, Адамсон не знала, и первой мыслью было, что она - жена художника и денег ей здесь не получить, но Дайсон отмела все сомнения приглашающим жестом руки и словами: - Ты идеально мне подходишь, проходи. Лета прошла и с интересом оглянулась по сторонам, рассматривая обстановку. Огромное окно, чуть ли не на всю стену, под которыми был не слишком широкий подоконник, начинающееся примерно на уровне ее колена и заканчивающееся гораздо выше головы. Занавески отсутствовали, не закрывая вид и красоту самого проема, а рядом со стеклом лежали краски, уютно устроившись в творческом беспорядке, мольберт стоял напротив. В противоположной стороне были несколько столов, заваленных бумагами, и висели картины на стене, в середине же комнаты стоял красный, отдающий больше бордовым, диван, повернутый к окну, рядом с ним - несколько кресел такого же цвета, которые окружали небольшой стеклянный журнальный столик, где сейчас лежала пара кисточек. - Присаживайся, - сказала ей Сандерс, указав на диван и кресла, а сама устроилась на краешке стола около стены, усевшись на него, как дети частенько - на парты. Это чем-то оттолкнуло Лету, ведь она ждала взрослого, состоятельного человека, а встретила свою одноклассницу, которая совершенно не изменилась после школы - даже поведение это показывает. Создавалось впечатление, что это какой-то обман, иллюзия, что сейчас откуда-нибудь выйдет настоящий художник и они все вместе дружно посмеются, но этого не происходило, а Дайсон продолжала: - Я думаю, что ты пришла по объявлению, поэтому могу предложить тебе ту цену, которая там указана. Получать деньги ты будешь после законченной картины, аванс я тебе сейчас выдам. Мы договоримся о стоимости, в зависимости от сложности картины. Конечно, за рисунки в обнаженном виде ты будешь получать больше. Бумаги подписывать не будем, правда? Старые знакомые же, а это - такая ерунда, слишком долго со всем этим копаться. Ну так что, согласна? Лета слегка покраснела от мысли о том, что придется позировать обнаженной - ее светлая кожа очень легко способствовала приливу крови к щекам, да и сама она была похожа на нимфу: светловолосая и голубоглазая. Таких девушек было много, но рисовали чаще всего других - статных, высоких, чем-то похожих на воительниц и амазонок, так что сейчас было удивительным, что Адамсон нашла эту работу. Поэтому, быстро кивнув, будто удача может ускользнуть от нее, она приняла предложение. - Мне кажется, что это соглашение не на одну картину, я бы хотела нарисовать тебя в разных образах. Начнем завтра, придешь сюда к двенадцати, только не опаздывай, хорошо? Закончим не позже пяти, может, отпущу тебя раньше. Одежду я принесу сама. Вот твой аванс. - Сандерс протянула ей деньги в конверте, который Лета сразу же вскрыла, достав и пересчитав банкноты. Это - ровно столько, сколько ее отец получает за месяц. А ведь только аванс. Сколько же она может получить за неделю работы в таком случае? Конечно, когда шла на работу, девушка видела сумму, которая стояла в объявлении, но не предполагала, что ей действительно будут платить столько. Огромные деньги. Даже работа с Сандерс, чем-то раздражавшей Лету, не могла с этим всем сравниться. Удача наконец-то скользнула их семье в руки. - Пойдешь или останешься на чай? - спросила Дайсон, подойдя к окну, тряхнув черными волосами. Неприязнь к ней росла все сильнее и сильнее, хотя Лета не могла понять - почему. Что-то было в ее фигуре кошачьего, дикого, а в движениях - опасного, что Адамсон не нравилось. Может, потому, что она всегда ассоциировала себя с мышью-полевкой, и сейчас встретила настоящего хищника, который мог бы ее съесть, поэтому она поспешила отклонить предложение бывшей одноклассницы и вышла за дверь, стараясь понять, что теперь ее ждет и какие последствия могут быть у этого решения. Путь домой прошел в мыслях, которые она старалась систематизировать. Что-то волновало ее, но что именно - понять было сложно. Может, присутствие этой эксцентричной особы, которая всегда и все делала так, как хотела, не слушая никого и никогда? Ее цели всегда были четкими и ясными, а Лета же наоборот не знала, чего хочет, и это вызывало раздражение. Людям не нравится признавать, что кто-то хоть в чем-то лучше их. Адамсон всегда имела все, не думая о том, что будет дальше. Каждое ее действие начиналось с эгоистичного желания быть сильнее, красивее или умнее кого-то или прихоти, она словно ручеек, который течет случайном направлении, просачивается между камней, виляет в стороны, чтобы пробраться было легче. Он не имеет цели, но всегда в конце концов приходит к реке, с которой и сможет пойти дальше, ведь она-то знает, что хочет, и течет плавно, неторопливо, по своему пути к океану. Почему девушке казалось, что Сандерс - и есть эта река, а она - лишь несмышленый ручеек понятно не было, но эта мысль плотно укоренилась в ее голове за время пути домой и зудела, не нравясь ее обладательнице своей правдивостью и честностью, ведь это была одна из тех дум, которая не была лживой и направленной на то, чтобы успокоить саму себя. Наоборот, она волновала еще больше, начиная разрастаться вверх и в разные стороны. Именно поэтому, добравшись до собственной квартиры, Лета сразу же нырнула в ванную, пытаясь смыть с себя все назойливые мысли и просто расслабиться, и успокоиться. У нее теперь есть хорошо оплачиваемая работа и скоро будет богатство, а значит, все действительно налаживается и следующий день принесет за собой только радости, которые она должна просто принять. И думать о той художнице вовсе не надо, ведь это будет завтра, сейчас же есть просто возможность немного отдохнуть. Лета просидела в ванне несколько часов, а когда вылезла - сонная, разомлевшая, сразу отправилась спать, сочтя этот день слишком утомительным, чтобы дожидаться вечера. Теперь она была взрослой и могла позволить себе лежать в постели столько, сколько хочет. Главное, чтобы это не мешало не слишком сложной работе натурщицы. Уже назавтра девушка поняла, что позировать для картины - это очень и очень сложно, все тело после долгого стояния, сидения или лежания в одном положении болит, а сразу после того, как ты застыл, тебе начинает хотеться в туалет или почесать что-нибудь. Один раз она, убедившись, что Сандерс на нее не смотрит, легонько провела рукой по волосам, которые слишком назойливо лезли в глаза, за что тут же получила понижение зарплаты от своей работодательницы, потому что локоны теперь лежат совершенно иначе и ей надо перерисовывать, а вдохновение на один и тот же отрезок не приходит дважды, и вообще, это ужасное невежество. С тех пор Лета больше не меняла позы, стоически перенося все. Дайсон бывала иногда абсолютно невыносимой, но она была полностью предана художеству и рисовала с огромным упоением. На нее хотелось смотреть в этот момент, ведь ее глаза горели ярким огнем, а несколько локонов из забранной в хвост прически обязательно выпадали, заставляя ее нетерпеливо трясти головой, отмахиваясь от них. Иногда Лета ловила себя на мысли, что эта девушка - безумно красивая, намного красивее ее, но эгоистичность тут же прогоняла даже намек на такие размышления, ведь мысль, что она - лучшая крепко утвердилась в голове девушки, не позволяя себе сомневаться в подобном. Как-то внезапно, в один из дней, когда Сандерс рисовала ее в роли маленькой девочки, что очень удивляло Адамсон, ведь она никак не была похожа на двенадцати-тринадцатилетнего подростка и думала, что было бы лучше взять настоящего ребенка, ей в голову пришла мысль, что когда-то она собиралась соблазнить этого художника. От этого воспоминания кровь прилила к щекам, ведь она совершенно не представляла, что делать в таких случаях, а все до этого было лишь самоуверенностью, которая брала начало в деньгах и мыслях, что она все может. Лета никогда и никого не любила, считая это глупостью и посвящая все свои чувства танцу, а людей называя лицемерами, но сейчас, когда денег не осталось, она потихоньку начинала оглядываться по сторонам и наблюдать за теми, кто был близко, ища себе партнера, но не находя его в лице знакомых мужчин. Они никогда не возбуждали ее, не заставляли сердце биться, и, когда девушки вовсю носились за школьными красавчиками, она смотрела выступления известных балерин, поражаясь их легкости, хрупкости и красоте, еще не понимая, насколько сильно они ей нравятся. У нее никогда не было времени разобраться в себе и собственных эмоциях, направленных к другим людям, но сейчас, в безденежье, они появились, и Адамсон с удивлением открывала новые стороны себя, приникая в такие глубины, о которых никогда раньше не могла помыслить. И размышления о том, почему ей никогда не были интересны парни привели к одному выводу, который надо еще было доказать. Он ускорял ее пульс и заставлял безудержно краснеть, но и наполнял какой-то решимостью, ведь в случае, если ей действительно нравятся девушки, придется бороться с обществом и отстаивать свою любовь. Лета не была готова к этому, хотя считала, что способна вынести многое на своих плечах, но это - лишь иллюзия, которая потом распалась осколками. В тот день она спросила Сандерс, почему она не выбрала себе другую натурщицу для этой картины, на что получила ответ: "К тебе привыкла", который породил множество вопросов, и их можно было сгруппировать в один обширный: "Я ей нравлюсь?" и принес кучу размышлений ночью, когда, прижимаясь щекой к прохладной подушке, Лета думала о том, что принес ей этот день. Художница была абсолютно невыносима в некоторые моменты. Она издевалась над своей подчиненной, смеялась, язвила в ответ на вопросы, и причину этому ее бывшая одноклассница найти не могла. - Дорогая, у тебя такие красивые глаза. Если ты не будешь уродовать их таким макияжем, они будут действительно прекрасны. И Лета не понимала, что в этом - насмешка или комплимент, оскорбление или одобрение ее красоты. И таких случаев было множество. Вспоминался еще один, когда она никак не могла правильно положить руки и постоянно спрашивала, правильно ли делает, на что получила в ответ: - Я обожаю твои руки, положи их на видное место и заткнись, пожалуйста. Сандерс обижала ее, подзывая "иди сюда, страшная", но во время рисования могла рассыпаться лепестками душистых роз в комплиментах. Адамсон это вводило в удивление. Она действительно не понимала, что к ней чувствует Дайсон, расходясь в догадках. Ей просто было не понять эту гордую и эксцентричную девушку, которая, кажется, и не собиралась перед ней открываться, обнажая душу. За все несколько месяцев ежедневной работы над картинами, они спокойно поговорили только один раз. Так, чтобы это не кончилось руганью и хлопком закрывшейся за Летой дверью, а потом, где-нибудь в двенадцать вечера, звонком, который говорил, что на работу приходить обязательно, а если она не явится - найдут и выпотрошат всю душу, что неизменно заставляло улыбаться. Тот раз был уже после работы, когда художница устроилась на подоконнике, подвинув краски, тогда как натурщица сидела на диване. В комнате стояла приятная пустота. И тишина. Не гнетущая и раздражающая, а легкая и чем-то приятная. - Знаешь, а я всегда хотела нарисовать кого-нибудь из королевской семьи, - произнесла Сандерс, прижавшись виском к стеклу и выводя пальцем узоры, чем-то похожие на буквы, но какими они были - разобрать невозможно. Чуть-чуть помолчав, она продолжила: - Потому что это почетно. Я даже сама не до конца понимаю почему. Лета не прерывала ее, сама задумавшись. Ее удивляло это спокойствие обычно похожей на огонь девушки. Гордая, фанатичная, с высоко поднятой головой, сейчас она выглядела какой-от потухшей и усталой. Потом Адамсон поняла, что даже огонь со временем снова становится лишь язычком пламени, чтобы потом вернуться к огромному костру. Домой она возвращалась снова в раздумии. Но однажды все сменилось, когда Сандерс сказала, что она будет позировать обнаженной. Лета вспыхнула при одной мысли об этом. Она, конечно, предполагала, что, раз они это обговаривали, то все будет, но надежда, что все останется так, как прежде, пожирала ее изнутри. Теперь от веры не осталось и следа, а она взглянула на свою работодательницу и спросила: - Мы здесь будем рисовать? Смущало ее огромное окно, в которое мог заглянуть каждый. Если ее заставят это сделать - она умрет от стыда, а заодно сделает свою репутацию еще более ужасной. Хотя, вроде, куда уж хуже? Но Дайсон успокоила ее, рассмеявшись и закинув голову вверх, обнажая шею и открывая ключицы. - Нет, конечно. Видишь дверь? Мы там будем... Лета покраснела еще больше. Что они там будут? Почему она не закончила предложение и вдруг стала такой серьезной? В чем дело? Куча вопросов роились у нее в голове, отчего она не сразу поняла, куда нужно идти. Эта дверь находилась в самом углу комнаты, поэтому в первый день она ее не заметила. Туда она никогда не заходила, но предполагала, что Сандерс хранила там свои краски и приспособления для рисования, в которых девушка все еще абсолютно не разбиралась. - Иди, готовься. Я сейчас подойду. Все еще красная, с кучей мыслей в голове и каким-то неудержимым страхом, девушка открыла дверь и проследовала в помещение с небольшим окошком, столом и парой шкафов. Место посередине было приготовлено, там лежала голубая ткань, в которую Лете, скорее всего, предстояло завернуться. Девушка начала медленно раздеваться, ощущая неизбежность. Хлопнула дверь, и вошла Сандерс. Она несла несколько баночек с краской и в зубах держала кисточку. Окинув обнаженную натурщицу удовлетворенным взглядом, она поставила на стол свою ношу и аккуратно приблизилась, дав ей ткань и самолично завернув в нее так, как того требовала задумка, а потом нежно дотронулась до волос, заправляя их за ухо. Лета почувствовала, как в животе все ухнуло вниз, а потом лицо ее бывшей одноклассницы оказалось слишком близко. Поцелуй получился рваным, длинным и наполненным трепетом этого момента, когда все ощущалось слишком реальным, будто жизнь текла через пальцы, касаясь своими шелками их обоих. Что было дальше, Лета запомнила смутно. Жаркие поцелуи, объятия и, кажется, самая настоящая любовь. Ее разрывало от нехватки воздуха и чувства, струящегося внутри, потоком воздуха выходя наружу, стараясь подарить любимой как можно больше ласки. Дикое желание, животное, звериное, было наполнено нежностью, на которую способны только две девушки - и никто больше. Черные волосы Сандерс мешались со светлыми - Леты, и трепет этого моменты находился у обоих внутри, похожий на теплый глинтвейн, влитый в себя. Уже потом, лежа обессиленными на это ткани, она, осторожно, еще чуть-чуть боясь, спросила: - Мы вместе, да? На что получила смех и слова в ответ: - Нет. Заберешь деньги и больше не приходи.