На любителя

01. Он добровольно поддерживает тяжкое злоупотребление приправами — К твоему сведению, — с благоговейным ужасом произносит Джим, — сейчас я тебя категорически осуждаю. Маккой одаривает его взглядом, полным презрительной жалости. Этот взгляд – направленный на вашу самую заурядную персону – вызывает почти инстинктивный страх, что обычно выливается в непреодолимое желание немедленно прервать беседу с Маккоем и заняться чем-нибудь менее душераздирающим, например, инвентаризацией ресурсов или заполнением пары тонн документов. Но Джим отнюдь не заурядная личность и не станет пасовать перед лицом столь явного презрения. Он просто поглощает его, использует как топливо – и отражает Маккою в виде ослепительной улыбки. Видя, что хорошее настроение Джима остаётся при нём, Маккой возвращается к своему чудовищному занятию: выливает слишком много кетчупа в тарелку с макаронами и сыром (ведь право слово, даже капля кетчупа в макаронах с сыром – это слишком). Под конец он яростно трясёт почти пустую бутылку, желая увериться, что ухнул в тарелку весь чёртов соус, а затем приступает к перемешиванию, превращая отвратительную смесь в липкий конгломерат окровавленной пасты. Ещё минуту назад Джим испытывал голод, но сейчас тот неохотно отступает перед лёгкой тошнотой и неосознанным увлечением. Между бровями Маккоя пролегла морщинка, и линия рта стала жёстче; этот взгляд (как выяснил Джим за пару месяцев их знакомства) появлялся в ситуациях, требующих предельного внимания и собранности. Хирургия. Полёты на симуляторах. Письменные экзамены. Практика полевой медицины. Вскрытие. …поедание макарон с сыром, быстро и безжалостно утопленных в кетчупе. Маккой успокаивается, лишь когда содержимое тарелки приобретает цвет и консистенцию шершавого, кроваво-рыжего цемента. Джим и не догадывается, как вытаращился на действо – рот открыт, вилка замерла в руке – но тут Маккой вскидывает взгляд, рыкнув: — Что? — после чего подцепляет – нет, это уже больше не паста, что угодно, только не паста – часть этого месива, отправляет в рот и пережёвывает с таким ожесточением, точно сражается с рутинной работой. — Боунз, это омерзительно, — Джим преодолевает неверие пополам с отвращением. — Господи Боже. Ты только что испортил макароны с сыром. Как вообще? — Не зови меня так, — машинально огрызается Боунз. — И закройся. Я видел, как ты потрошил пиццу и ел ингредиенты по отдельности. Вот это порча еды. — Паста и сыр, — Джим пропускает всё мимо ушей, — это же так просто. Тепло. Тягуче. Умиротворяюще. А ты добавил кетчуп. — И что? — воинственно отзывается Маккой. Метко ухватив очередной кусок, напряжённо жуёт и орудует приборами так, точно это оружие. В умелых руках Маккоя, наверно, даже зефирка станет смертельно опасной. Джим морщится: — Кетчуп не ингредиент. — Нет, — соглашается Маккой, довольно ковыряясь в быстро застывающей пасте. — Это продовольственная группа. Но и это ещё не всё. Некоторые продукты счастливо избежали кетчуповой атаки Боунза – благословенно нетронутыми остаются десерты, хлопья для завтрака (в холодном и горячем виде), фрукты и крекеры. Боунз не добавляет кетчуп в пиццу, суп и – просто изумительно – в картошку фри. — Да что за чёрт, Боунз? Кетчупом заливают картошку, вот зачем он нужен! А с гамбургеров ты его тоже счищаешь? …Какого дьявола ты вытворяешь с этим сыром? Он тебе что, подливка? …но большая часть того, что исчезает во рту Маккоя, сперва покрывается толстым слоем синтезированного томатного соуса. Морковные палочки и овощные нарезки? Маккой не окунает – заливает их кетчупом. Отличный стейк средней прожарки? К чёрту деликатесное ароматное масло – у Маккоя есть Хайнц. Китайский салат? Добавь немного кетчупа, дружище! Варёная капуста? Господи, Джим, это просто кошмар – передай сюда кетчуп. Лазанья? Курица с пармезаном? Феттучини Альфредо? Фрикадельки? ДОБАВЬ КЕТЧУП. Рыба с картошкой? Определённо не тартар, чёрт возьми, это слишком нормально – кетчуп. Китайская еда на вынос? Ради всех святых, Боунз, ты это не всерьёз! Джим старается попробовать как можно больше блюд вместе с Маккоем, и если ради этого приходится прогулять лекцию или встать раньше обычного, подстраиваясь под расписание Боунза, – что ж, Джим пойдёт на эти жертвы. Если так ему откроется новая чудовищная комбинация продукта и кетчупа, он должен увидеть это своими глазами. Как-то раз после ночи, от которой осталось лишь воспоминание о глупом споре «кто кого перепьёт», подёрнутое успокоительной дымкой похмелья, Джим, полностью одетый, просыпается на кровати Маккоя, учуяв запах жареной яичницы. Мгновение он страдает от неизвестности, гадая: урчание в животе – тошнота или голод, останавливается на чудовищном чёртовом голоде и садится, протирая глаза костяшками пальцев. Он трёт до разноцветных вспышек под веками, после чего терпеливо ждёт, пока зрение вернётся на поверхность из глубин его черепа. Глаза наконец начинают функционировать, и первое, что видит Джим – Маккоя, на мини-кухне, тот тычет лопаткой в шипящую сковородку над походной плитой. — Как тебе поджарить? — спрашивает Боунз; даже не оборачиваясь, он откуда-то знает, что Джим проснулся. Зарождающаяся теория Джима о жутковатом маккоевском шестом чувстве получает ещё одно маленькое доказательство. — Желтком вверх, — хрипато отзывается Джим. Маккой хрюкает, и Джим падает обратно в постель до тех пор, пока Боунз не орёт ему «к столу!» – им служит лист оргстекла, брошенный на ящик перед крохотной, на двоих, кушеткой, которую Маккой нашёл на обочине и приволок в свою самодельную гостиную. Джим плюхается на место, которое тут же становится персональным, и в изумлении принимает тарелку. Маккой предупредительно порезал тосты на квадратики, чтобы Джим мог собрать ими непрожаренный желток, и на несколько секунд Джим так заворожен этим, что не замечает: тарелка Маккоя с яичницей-болтуньей до краёв залита кетчупом. Вилка со звоном летит на пол, а тост на колени, желтком вниз; Джим хохочет до тошноты. 02. Явно считает вандализм над криво брошенными машинами удачным занятием Когда это случается впервые, Джим думает: спонтанная выходка. Он знает Маккоя уже шесть месяцев и убеждён, что составил о нём верное мнение – Маккой один из самых прямолинейных людей, кого только встречал Джим. Он не задумываясь выкладывает Джиму всё, что у него на уме (обычно излишне детально и шумно), он грубо интересуется, но никогда не подглядывает, и умудряется с такой потешной жёсткостью присматривать за Джимом, что в глубине души Джим просто не может разозлиться и отвадить его. К тому же, Маккой совершенно не утруждается соблюдением стандартных норм вежливости. Однажды Боунз довёл кадета до слёз, устроив тому разгромную лекцию по технике безопасности, а потом, почувствовав себя ужасно (ещё одна штука, которую Джим понял о Боунзе: тот лает, но никогда не кусает), купил пострадавшему выпивку в неловкой попытке извиниться. Боунз ему в самом деле нравится. Подчас Джим ловит себя на том, что говорит и делает что-то лишь затем, чтобы взбодрить или повеселить Маккоя. Джиму всегда лучше удавалось поддерживать знакомство, чем дружбу, он помнил людей по индивидуальным особенностям, вроде Джон-скучный-дантист или Саманта-биохимик, но Маккой так быстро и легко обосновался в мозгах Джима, в заросшем паутиной углу «Для друзей», что Джим едва сообразил, когда тот успел туда пробраться, вымести дохлых пауков и между делом разбить лагерь. Было бы ошибкой считать, что странная приверженность к кетчупу стала единственной отметкой на Джимовом радаре заморочек. Как-то ночью, после 2300, они идут через краткосрочную парковку Академии; в это сумеречное время стоянка всегда полупуста и пугающе безлюдна. Маккой быстро идёт на шаг впереди Джима, спрятав руки в карманах и пригнув голову под холодным февральским ветром, который Джиму кажется мягким и категорически неотличимым от любой другой погоды в Сан-Франциско и который Маккой уже охарактеризовал со всей своей ликующей язвительностью. Внезапно Маккой замирает как вкопанный. Джим, прихвативший из бара пару коктейлей средней крепости (что ухудшает баланс и способность свободного движения как раз настолько, чтобы не успеть затормозить), врезается в его широкую спину. — Ради всех святых! — восклицает Джим, потирая лоб, которым только что впечатался Боунзу в затылок. — Чёрт возьми, у тебя голова кирпичная. Что, обострились твои шпионские чувства? Поблизости кто-то валяет дурака? — Тихо, — шипит Маккой, замерев столбом, и Джиму остаётся лишь гадать: должно быть, они столкнулись с изумительным диким созданием прямо посреди парковки и Боунз испугался, или напугал это чудище, или не хочет быть замечен. Но Маккой вдруг тянется в карман и шарит там пару мгновений. Джим не видит, что тот достаёт, но видит наконец, что заставило Маккоя остановиться, – машина. Джим с тихой завистью оглядывает последнюю модель: глянцевый купе-кабриолет с выставленными напоказ не очень законными турбо-ускорителями и системой охлаждения движка – определённо, не старше двух месяцев. От этой гладкой, вишнёво-красной пташки у Джима сладко ноет под рёбрами, такая притягивает копов, даже оставаясь на месте; она любовно прокачана и отполирована, ни пылинки, ни птичьего пятнышка на низком капоте. Но при всей своей красоте и элегантности, малышка припаркована так скверно, что Джим содрогается. С неприятным самодовольством она распласталась на два места, заставив потесниться пару соседних машин, а задним бампером ушла так далеко, что почти свободное третье место оказалось совершенно непригодно к использованию. — Тут нужен талант, — озадачено замечает Джим. Маккой же направляется к машине, зажав в руке перманентный маркер. — Ага, талант сводить людей с ума, — бормочет он. Нерешительно толкает автомобиль, расслабляется, поняв, что сигнализации нет, и, открыв маркер и перегнувшись через капот, карябает злыми серебряными буквами: «ЧТОБ ТЫ УТОПИЛСЯ, КРЕТИНИЩЕ». Джим давит смех в кулаке и блестит глазами: — Господи, Боунз, ты ведь даже не водишь… — Мать его, это дело принципа, Джим, — отрубает Маккой, медленно и сознательно вырисовывая нелепо счастливую рожицу прямо под выплеском своего гнева. — Да, сейчас я не вожу, но я водил раньше, и знаю, как загнать чёртову машину на чёртово место, не мешая другим припарковаться! Ведь я не идиот, уверенный, что новая блестящая тачка даёт право показать всему миру, какой ты обсосок. — Обсосок? — в лёгком удивлении повторяет Джим. — Хочешь сказать, что сам случайно не заезжал за линии? — Случайно?! — взрывается Маккой, развернувшись к Джиму, и яростно машет на автомобиль. — Если это случайность, я найду этого упыря и устрою ему проверку зрения, потому что любой, кто сделал это случайно, потерял один глаз и ещё не знает об этом! Или страдает от тяжкой черепно-мозговой травмы, отчего весь мир поплыл волнистыми линиями! Джим не должен его поощрять. Знает, что не должен. — Тот парень на обочине. Он въехал в куст. В этот раз Маккой окружает своё послание порядочного гражданина («А ТЫ ЗАМЕТИЛ НЕЖНЫЙ ХРУСТ, КОГДА СЪЕЗЖАЛ НА ЧЁРТОВУ ОБОЧИНУ?») пузатыми сердечками. Это лучшая ночь, что была у Джима за долгое, долгое время. Но Джим не сознаёт, что это одна из фишечек Маккоя, до тех пор, пока глубокой ночью, спотыкаясь после семинара по картографии, прорисовав на крыше звёздные карты три часа кряду, не получает смс. Сообщение от Маккоя содержит самый невинный вопрос: «можешь забрать меня?» – и адрес. Штука в том, что Джим знает этот адрес. Улыбка, озарившая его лицо, сияет как рассвет апокалипсиса. Когда офицер открывает решетчатую дверь, Маккой угрюмо сидит на краю койки, упершись локтями в колени и спрятав в ладонях лицо. — Боунз, — с нескрываемым довольством тянет Джим, — Боунз, Боунз, Боунз. Вот она, смена ролей во всей красе. Что же мне с тобой делать? — Вытащи меня или заткнись, — не поднимая головы, рычит Маккой. — Вандализм, — Джим цокает, — мелкий вандализм и сопротивление аресту. Маккой сверлит его мутными, покрасневшими глазами. Сердитый, пьяный, великолепный. — Я сделал им одолжение. Ты бы видел этих ослов. Бросили машину в полкорпуса на проезжей части… — Уверен, они получили по заслугам, — мирно соглашается Джим. — Но оно того стоило? Маккой корчит рожу и поднимается. — Теперь я должен три месяца вести практику анатомической и судебной патологии. Спроси после того, как кто-нибудь облюёт меня на первом же вскрытии. — Погоди, — говорит Джим, складывает рамочку из пальцев и, прищурив один глаз, запечатляет в ней на редкость безвыразительное лицо Маккоя. — Дай мне запомнить этот миг. Я собираюсь вспоминать его в мельчайших подробностях, когда понадобится развеселиться. — А я собираюсь дать тебе в челюсть, если ты ещё хоть раз помянешь это, — бухтит Маккой. — Я вспомню тебя за решёткой, пока ты будешь ровнять мне зубы, и боль отступит. — Как я тебя сейчас ненавижу. — Знаю. Я вижу твоё презрение и принимаю его. 03. Для столь сварливого человека он удивительно щедро делится временем и ресурсами В первую же неделю второго курса сосед Джима сваливает и по взаимному молчаливому решению (которое даётся так легко, что Джим гадает: не стоит ли встревожиться сильней?) Маккой переселяется к нему. Следующие две недели Джим проводит в ужасе: они совершили чудовищную ошибку и это начало конца – их дружба не переживёт стресса совместной жизни, равно как и постоянного пребывания рядом каждую свободную секунду их бодрствования. Ведь что если Боунз из тех чудаков, кто подписывает свои продукты в холодильнике? Кстати говоря, нет, не подписывает. Но в их дружбе ничего не меняется к худшему, больше того, они умудряются срастись ещё крепче. Но и помимо этого эпического везения, Маккой оказывается во многих смыслах потрясающе полезный парень. Джим точно будет за него держаться. — Всё плохо, всё очень-очень плохо, — Джим неверяще моргает на падд, который радостно возвестил ему: пациент мёртв. Опять. — У меня третий раз дохнет виртуальная морская свинка. Сидя за столом в другом конце комнаты, Маккой издаёт тихий сочувственный звук, тщательно разработанный, чтобы обозначить участие, но не вступать в нежелательную беседу. Пора бы уже догадаться: с Джимом этот номер не пройдёт. — Эй, Боунз, — окликает он. Подавив вздох и смирившись с неизбежным, Маккой разворачивается и утомлённо глядит на Джима, и вот теперь-то Джим всецело завладел его вниманием. — Чего тебе, Джим? Я в курсе, что ты играешь в Операцию, но если только тебе не нужна помощь, я не стану участвовать. — Я уверен, это разрыв лёгкого, — отзывается Джим с улыбкой «ты-от-меня-без-ума», Маккой хмурится. — Но это симулятор полевых условий, а значит, у меня ограничены инструменты, я прав? — Прав, — соглашается Маккой. Поднимается – как Джим и предполагал – подходит и садится рядом, так, чтобы видеть падд в руках Джима. Наконец осознаёт, что припал к Джимову плечу как домашняя собака, которая видит сэндвич в руках хозяина, но не может достать, бормочет некое подобие извинений и выдирает падд из его рук. Сдвинув брови, просматривает предыдущие шаги на симуляторе и поднимает глаза: — Я нашёл твою проблему. Эту ошибку легко допустить, но учитывая, что она может привести к смерти, едва ли ты захочешь так ошибиться в сложной ситуации. — Именно, — отвечает Джим, — я делаю разрез между неправильными рёбрами? Слишком высоко?.. нет, слишком низко? Маккой медленно кивает, не сводя с него глаз. Джим секунду размышляет над этим. — Снимай рубашку, — вдруг командует он, с ногами забираясь на кровать и откидывая в сторону падд. Маккой неосознанно зеркалит его движение, садясь по-турецки, пусть даже в ответ закатывает глаза и всем своим видом выражает «ты, должно быть, шутишь». — Решил меня убить? — бодро уточняет он, даже не пытаясь раздеться. — Не скальпелем, — хитро отзывается Джим. Маккой фыркает… и случается чудо – прогнувшись в спине, через голову стаскивает рубашку. Волосы остаются встрёпанными, и у Джима начинает покалывать в пальцах от желания растрепать их сильней. — И как ты хочешь?.. — осторожно спрашивает Маккой, встречаясь с ним взглядом; повисает тяжёлое напряжение. Это что-то новенькое. Очень новенькое, но не сказать чтобы нежеланное. Джим быстро сглатывает: — Просто ложись. И вытяни руку над головой, — и Маккой послушно устраивается в этом положении, которое – ух ты! – точно не должно быть таким соблазнительным. Поколебавшись мгновение, Джим располагается над талией Маккоя, стоя на коленях так близко, как только возможно, не садясь на него. Маккой вскидывает глаза и ловит взгляд Джима, уверенный, знающий. — Похоже, твой диагноз верен, — произносит он наконец, поняв, что именно ему суждено прервать застенчивое молчание. — Симптомы определённо указывают на пневмоторакс, судя по сценарию, что тебе дан. Итак, куда ты собираешься ввести дыхательную трубку? Джим тянется вниз, прослеживает линию от подмышки – Маккой, вздрогнув, глушит тихий вздох, а Джим немедленно фиксирует информацию о щекотке для будущего применения – и спускается ниже, по рёбрам, рассеянно считая их по пути. — Слишком далеко, — замечает Маккой. Джим скользит рукой обратно, раскрытой ладонью гладя тёплую кожу. Задевает сосок, и Маккой снова вздрагивает, язык проворно пробегает по губам. — Близко. Чуть правее. Джим послушно сдвигает руку, до тех пор, пока пальцы не оказываются на двух рёбрах справа от соска Маккоя. Он чуть надавливает, и дыхание Боунза срывается от касания. — Здесь? — спрашивает Джим. — Да, — глухо отзывается Боунз. — Ты был в правильной области, но слишком далеко от идеальной позиции. На первых двух попытках ты разрезал межрёберную артерию, а в третий раз случайно передавил сердце. — Так вот оно как… — мурлычет Джим. И поймав взгляд Маккоя, следит за реакцией: ведь сам он не отстраняется, напротив, продолжает изучать топографию его торса, исследует поверхность живота и груди, прослеживает изгиб рёбер и впадинку пупка, возвращается к соскам и видит, как Боунз, чуть прогнувшись, со свистом выдыхает сквозь зубы. — Джим… — произносит он хрипло, заёрзав в свободной клетке между его колен. Вскидывает бёдра, касаясь задницы Джима, и Джим тут же понимает: у Маккоя почти стоит. Ну, это многое проясняет. Джим упирается ладонями по обе стороны от его головы и склоняется вниз: задевает губами губы, обрушивается стремительным штормом мягких, сухих поцелуев, а потом нагло облизывает нижнюю губу Маккоя и, прихватив губами, чуть посасывает её. Маккой стонет и, подняв из-за головы руку, обхватывает ей бедро Джима, задрав футболку, большим пальцем очерчивает резкую линию тазовой кости, оставляя на коже синяки. — Ты самый лучший помощник в учёбе, — нахально бормочет Джим, обнимая его за челюсть и целуя уголок рта. — Почему ты не помогал мне с домашкой так долго? Маккой мягко фыркает и тут же толкается к нему эрекцией, стискивая бедро: — Стоило только попросить, — напоминает он. И с поразившим Джима деловитым милосердием поднимает одно колено для баланса, обеими руками обхватывает его зад и переворачивает их обоих, укладывая на бок, лицом друг к другу: — Снимай уже эти проклятые штаны, Джим. К тому моменту, когда Джим, извернувшись, стаскивает брюки до колен, Маккой выуживает любрикант из прикроватной тумбочки. Устроив руку на пояснице Джима, он притягивает его ближе, сталкиваясь напряжёнными членами и вырывая у Джима хриплый стон. Джим собирается спросить, какого чёрта тот задумал, но тут Боунз, чёрт, о чёрт возьми, Боунз проклятый гений, он обхватывает оба члена ловкими пальцами и широкой и скользкой ладонью. — О мой бог, — безголосо выдыхает Джим, толкаясь в плотную хватку Маккоя, и тут же впивается пальцами ему в плечи. — Боунз. Ты… — Тихо, — бормочет Маккой, прикусывая нижнюю губу; его ресницы дрожат, он сжимает их члены сильнее и гладко проходится от корней до головок, рисуя перед глазами Джима дорожку из разноцветных искр. — Я концентрируюсь. — Угу, — отзывается Джим, забрасывая ногу на узкое бедро Боунза и продолжая толкаться ему в кулак. На блаженную вечность Джим теряется в простом тактильном удовольствии: кожа скользит и трётся о кожу, изредка плоть шлёпается о плоть – Боунз выкручивает запястье и, заставив Джима захныкать, большим пальцем кружит по головке; возбуждение медленными каскадами скручивается в животе и тяжестью набухает в мошонке. Джим загнанно дышит и украшает плечи Маккоя ожерельем отпечатков-синяков, а тот свободной рукой проскальзывает ему между ног. — Что?.. — и больше Джим не издаёт ни звука: эти пытливые пальцы, огладив яички, пробираются дальше, к промежности; указательный против часовой обводит его вход и толкается внутрь на одну фалангу. Джим резко дёргается Маккою в ладонь, смыкает зубы на заманчиво выступившей ключице и кончает, жалобно заскулив. Но и это не самый жаркий момент. Нет, почётное место достаётся сцене секундой позже: стоит только Джиму грязно и горячо выплеснуться ему на грудь, Маккой беспомощно всхлипывает, стискивает их обоих судорожными пальцами и тут же проваливается в собственный спонтанный оргазм. Когда Джим вновь обретает дар речи и мысли и способность, ну, вы понимаете, видеть, его встречает ошеломительное зрелище: Маккой неотрывно глядит на него из-под ресниц, лицо расслаблено, черты смягчились, и встрёпанные мокрые пряди липнут ко лбу. Дыхание Джима замирает в горле; потянувшись, он проводит большим пальцем ему по нижней губе. — И вот так, — произносит тот сорванным голосом, тёплым дыханием согревая руку, — ты лечишь пробитое лёгкое. 04. Имеет тревожную склонность к творческой психологической мести В один прекрасный день, когда ни у одного из них не нашлось времени пополнить запасы в холодильнике чем-то существенней пива, поиск пропитания приводит к интересным результатам. Джим выходит из кухни с тарелкой в руках – на ней красуется кусок хлеба под майонезом, три ссохшихся морковных палочки, ложка арахисового масла и рассол. Не особо привлекательный обед, что впрочем, уже через минуту становится неважно: в комнату вваливается Боунз, и эклектическое яство летит на пол, поскольку Джим от смеха не в состоянии держать себя в руках. — Ты должен понимать, что если немедленно не прекратишь смеяться, я лично удалю каждый твой лобковый волосок пинцетом, — цедит Маккой сквозь зубы. — Не знал, что Blue Man Group ещё в турне, — хрипит Джим перед очередной волной бесстрашного хихиканья. — Чего? — переспрашивает тот. — Неважно. Заткнись. Я тебя ненавижу. — Это навсегда? — Чёрт, лучше б нет, — рычит Маккой. Ссутулившись, он замирает в центре гостиной, подавленный, немножко чокнутый на вид и совершенно синий. Забрызганный с головы до ног, хотя ботинки и брюки до колен остались почти чистыми. — Иначе моя месть будет быстрой и беспощадной. Вот блядь, эта дрянь даже на языке, — он запускает синие пальцы в синий шухер густых, мокрых и чудовищно синих волос, оставляя на полу мелкие синие брызги. — И что это? — спрашивает Джим. Его подрагивающая ухмылка скоро сравняется по ширине с небольшим семейным универсалом. Он ничего не может с ней поделать. Синий. — Без понятия, какая-то нетоксичная органическая смесь, которую намешала Ма'Тин. Она мировое зло, — бормочет Боунз. Он моргает, глаза кажутся поразительно белыми на ярко-синем лице. — Эти черти, свора шалопаев, повесили чёртово ведро над… ты уймёшься?! — перебивая сам себя, лает он на Джима, который опять зашёлся неудержимым хохотом, зажимая ладонями рот. — Ведро! — хрипит Джим. — Ведро с краской! Ты живёшь в мультяшке! Легко выписав глазами круг на одиннадцать часов, Маккой скрещивает руки на груди – а потом вдруг встряхивается по-собачьи, обдавая Джима ливнем синих брызг. Маккой проводит час и двадцать три минуты в душе, отскребая краску. А выйдя из ванной в облаке пара и полотенце на талии, глядит на Джима с маниакальной решимостью: — Мне нужна твоя помощь. — Потереть спинку? — поддразнивает Джим, нахально играя бровями. Кожа Маккоя по-прежнему совсем немного синяя, а шевелюра безнадёжна – что бы там ни намешала Ма'Тин, это можно смело продавать как отличную стойкую краску для волос. Торчащие дыбом ярко-голубые патлы превращают Маккоя в грустного панка-неудачника. — Нет, придурок, — огрызается тот, направляясь к шкафу за боксёрами и майкой. Сбросив полотенце, шлёт Джиму привет от эффектной, с восхитительными ямочками задницы и влезает в трусы. — Это будет так же заурядно, как и то, что я сейчас огрёб. Мне нужна твоя помощь в разработке праведной мести, этих сволочей надо напугать до усрачки. Если я не поставлю их на место, работать с ними до конца года будет адом. Заинтригованный, Джим подскакивает на диване как сурикат: — Что ты задумал? Маккой – теперь, к несчастью, одетый в быстро повлажневшие шмотки – подходит и плюхается ему на колени. Совершенно обыденным жестом Джим обвивает его рукой за плечи, будто они подростки в кинотеатре. А потом в поистине пугающих деталях Маккой выстраивает жизнерадостный план возмездия, и глаза Джима от удивления расширяются. А этот жалобный скулёж между ног, должно быть, его яички, ретируются внутрь, в безопасность тела. — …И всё, что от тебя требуется, – скроить программу, что сгенерит мне код для взлома почты инструктора, — завершает Маккой. Джим задумчиво двигает челюстями. Приподняв брови, Маккой ждёт. — Ну, — наконец не выдерживает он, так и не дождавшись ответа. Джим возвращает яйца на место и ухмыляется: — Раз плюнуть, дружище. Маккой не заговаривает об ответной шутке в течение двух недель. — Пытаюсь вызвать у них ложное чувство безопасности, — поясняет он Джиму с тихой довольной ухмылкой. — Пусть думают, что оборудование рванёт им в лицо, или я выпрыгну из-за двери и окачу их из шланга. Но месть обрушится, откуда не ждали. Застану их врасплох. Они и правда решительно не ждали. Джим делает всё, чтобы присутствовать в момент разоблачения. В конце концов, он потратил тридцать минут своей жизни, взламывая для Маккоя почту доктора Лайнхана, а кроме того, написал изящный маленький код, чтобы никто, кроме них, не получил доступ к ящику в ближайшие 24 часа. А значит, все входящие сообщения с жалобами на изменённый срок сдачи курсовой по ксенобиологии попадут прямиком к Джиму, и как следствие, к Маккою, который сочинил несколько кратких мстительных ответов с широченной, гадостной ухмылкой на лице. Первой на дежурство в клинике является Чэпел. Она выглядит замученной и бросает на Джима мало заинтересованный взгляд. — Кирк. Уже покалечился? Сейчас едва 0800. — Хай, Чэпел. Не, просто Боунза жду. — Скорей всего, он ещё дописывает курсовую, — зевает она и направляется к кофе-синтезатору, где заказывает нечто, состоящее из бешеного числа порций эспрессо. — Я не спала всю ночь. Вчера утром один из преподов перенёс дедлайн со следующего понедельника на сегодня. Нет, ты только представь. Захоти я провести ночь, уничтожая клетки мозга, я бы просто нанюхалась клея. Джим старается подавить усмешку. Оставшиеся коллеги Маккоя подтягиваются в следующие десять минут в разной степени распада и отчаяния; Маккой же намеренно приходит последним. Прогулочным шагом он заявляется в кабинет и выглядит отдохнувшим и до жути расслабленным. Джим благоговейно отмечает нарастающее здоровое подозрение и ныряет в коллективный трепет. — Утречка всем, — благодушно роняет Маккой и салютует кофейной кружкой. Джим замечает у Чэпел нервный тик. Ма’Тин резко вскидывает свои огромные зеркальные глаза на тощего юношу рядом – Риггинса? Рональда? – и они обмениваются взглядами, полными неприкрытого ужаса. — Маккой, — осторожно замечает Чэпел, — ты выглядишь… до странности выспавшимся. Маккой улыбается ей в ответ. Все, кроме Джима, опасливо отступают на шаг. Кажется, народ начинает догадываться. — Ты чёртов сукин сын, — произносит Чэпел после мгновения ошеломлённой тишины. — Как ты это сделал? — Понятия не имею, о чём ты говоришь, — Маккой мирно потягивает кофе из кружки. — У нас сегодня лабораторная. Нужно занести в каталог где-то сорок пять образцов крови, и у нас почти кончились вакцины, так что кто-то должен запрограммировать репликатор на переучёт и выяснить, чего не хватает. Да, и сегодня ещё будет поставка. — Я займусь инвентаризацией, — подаёт голос приземистый кадет по фамилии Бэкер, моргая так заторможено, словно только что слез с боксёрского ринга после трёх раундов подряд. Поднимается шумный, слегка истерический спор, кто за что возьмётся, и Маккой успокаивающе замечает: — Работы хватит на всех. Чэпел до сих пор таращится так, будто видит его впервые. Маккой ловит взгляд Джима и подмигивает ему. Никогда ещё Джим не любил его сильнее. 05. Он совершенно повёрнут на сексе в общественных местах Звёздный флот владеет самой большой частной бумажной библиотекой во всей Калифорнии. На пяти этажах стеллажи пересекаются длинными, тихими коридорами; дорожки, покрытые плюшевым толстым ковром, вьются среди башен из книг, журналов и всевозможных инструкций, по углам стратегически прячутся кресла. Ещё тут можно отыскать несколько компьютерных терминалов, которые дают доступ только к сетевой базе данных. Библиотека уже большей частью превратилась в музей; тексты доступны в электронном формате для лёгкой загрузки в падд, и бумажные версии практически устарели. Но несмотря на это, Звёздный Флот признаёт необходимость держать такое необъятное количество информации на твёрдых носителях – лишь бы дать кадетам возможность спокойно почитать в тишине, раз уж книги нельзя выносить из здания. Больше всего Джим любит это место за особенный запах и ощущение бумаги в руках. Ничто не сравнится с шероховатостью и тяжестью настоящей книги. А кроме того, он любит библиотеку, потому что вечером пятницы, после 1900 здесь гарантированно никого нет. Он находит Маккоя на четвёртом этаже, в одном из весёленьких потрёпанных кресел, укрывшихся по углам секции анатомии. Забросив ноги на подлокотник, Маккой сидит с какой-то медицинской книжкой на коленях; подойдя ближе, Джим различает латынь. Иллюстрации нарисованы вручную. Маккой дремлет, пальцы покоятся на сухих обветшалых страницах. Джим умудряется стащить книжку с колен, не потревожив Боунза, и потянувшись, целует его в лоб. Сонно засопев, Маккой медленно открывает глаза. Мгновение требуется, чтобы сфокусировать взгляд, между бровями пролегает морщинка, и Маккой фыркает. — Вечер пятницы, — довольно отмечает Джим, — после долгой, паршивой недели, и что же я вижу? В библиотеке, один, дрыхнешь в разваленном кресле. Ну просто воплощение тусовщика. — Мне нравятся эти кресла, — ворчит Маккой глухим со сна голосом. Смещается, проводит ладонью по лицу и пытается сесть, убрав с подлокотника ноги, но Джим упирается ему в колени. — Джим… Джим тут же закрывает ему рот своим. Угол не слишком удобный, шея начинает протестовать, но Маккой тёплый и сонный и отвечает на его выпад с неторопливой, сладкой вдумчивостью, губы прижимаются к губам влажно и горячо. Пальцы Боунза смыкаются на запястье Джима – жест, означающий намерение остановиться, прямо противоречит тому, что Маккой не делает никаких попыток прервать их занятие. Напротив, они целуются долгих минут пять, расслабленно и неспешно, а когда наконец отрываются друг от друга, хватка Маккоя только крепнет. Глаза у него затуманенные и тёмные, зацелованные губы припухли, а голос слегка хрипит: — Джим, нас мог увидеть кто угодно, — выходит сбивчиво, но твёрдо. — Ещё бы, тут ведь столько зрителей, — бормочет Джим и, подхватив под коленями, стаскивает его ноги с подлокотника. Маккой чертыхается, соскальзывая вниз, едва успевая удержаться и не рухнуть на пол. — Как повезёт, — возражает он. — Я недавно тут видел кого-то. Студенты-медики любят этот этаж. — Мм, — мурлычет Джим. И обнимает, стискивает его бёдра – Маккой ёрзает в кресле, на щеках проступает лёгкий румянец. — Тогда иди сюда, Боунз, — он внезапно отпускает его и разворачивается. Покинув открытую зону в конце ряда, где приютилось кресло Маккоя, и направляясь в проход между высокими стеллажами, Джим слышит, как Маккой тихо ругается ему в спину, поднимается на ноги и следует за ним. Джим улыбается. Несмотря на всё ворчание Боунза, от одежды они избавляются с замечательной живостью; полуголые, коленями утопают в ковре. Маккой прижимается к полке с полным, двухсоттомным изданием «Анатомии Грея», которому уже больше трёх столетий. — Чёрт, — шипит Маккой, уходя от толстого корешка, впившегося в спину, — Джим, ради всех святых… — Умолкни, Боунз, — бормочет Джим, широко обхватывает его бёдра и разводит их так, чтобы присесть между ними, — а то нас и правда услышат. Если, конечно, ты не хочешь быть услышанным. По телу Маккоя пробегает интригующая дрожь, и он цепляется за полуобнажённую задницу Джима, притягивая его ближе. Джим подчиняется, ныряет к нему и, обняв ладонью за лицо, целует крепко и сосредоточенно, сам напряжённый, как пружина. Маккой горячий у него под рукой, ёрзает от неприкрытого нетерпения, и когда Джим тянется между ними, пытливо оглаживая член, Маккой уже болезненно твёрдый – плотный член уверенно выступает вверх. Боунз бормочет что-то одобрительное, упирается пятками в пол и вздёргивает бёдра. — Погоди чуток, — Джим подаётся вперёд всем телом, пока не упирается коленями в полки, и садится на пятки. Он зажимает Маккоя между собой и стеллажом; одной рукой удерживая его за поясницу, другую заводит себе за спину и направляет так, чтобы тот обхватил ногами его талию. — Сейчас… вот, сядь мне на ноги на минуту, — шепчет Джим, и Маккой опускается вниз, ему на колени; откидывается к полкам, стиснув ноги на талии Джима, а спиной прижавшись к бесконечным книжным корешкам. — О, — пыхтит Маккой, — вот именно так я и представлял свою пятницу. Джим, эти горизонтальные и вертикальные полоски вопьются мне в спину на неделю. В ответ Джим грубой ладонью обхватывает его напряжённую эрекцию, вырывая сдавленный стон. — А-ха, — тяжело дышит Джим, — как я и думал. — Ублюдок, — выдыхает Маккой. Он издаёт всё те же полу-удивлённые, полублагодарные звуки, когда Джим собирает влагу с его члена и мокрым пальцем очерчивает плотно сжатый вход, раз за разом повторяя узор, заставляя Маккоя дёргаться и давиться стонами, напрягая мышцы. Джим дразнит его самой подушечкой, а потом тянет руку обратно, вылизывает и посасывает собственные пальцы, пока смазки не становится достаточно, чтобы протолкнуть их в узкую задницу Маккоя, после чего задаёт быстрый, отработанный ритм, двумя пальцами проскальзывая в Боунза и раскрывая его. Маккой мелко дышит, глаза закатываются, когда Джим нарочно подбирается слишком близко к простате. Не давая привыкнуть к такому движению, Джим выкручивает пальцы, задевая костяшками чувствительную кожу полных, тяжёлых яичек, и Маккой вздрагивает, прижимаясь к полкам. — Вот так, Боунз, — почти напевает Джим, сохраняя тон низким и пошлым, — ты ведь хочешь раскрыться для меня, верно? Ты хочешь, чтобы я широко раскрыл твой сладкий вход, хочешь ощутить мои пальцы и мой член глубоко в себе. Могу поспорить, ты не можешь дождаться, когда я кончу в тебя, и ты вернёшься в свою комнату с саднящей задницей и моей спермой, стекающей вниз по ногам. Маккой резко втягивает воздух, издавая тонкие, панические звуки, пальцами впивается Джиму в плечи: — Всё… — Джим касается его простаты, и Маккой дёргается, — ч-чёрт!.. всё одни слова, Джим. Собираешься и дальше так копаться или выебешь уже наконец? Джим не отвечает. Плюнув в ладонь, дважды жёстко проводит по члену и направляет себя вверх, приставив головку к расщелине его задницы. Чуть подталкивает член внутрь, наслаждаясь тем, как Маккой заранее глубоко вдыхает, и входит рывком, чуть не вбивая того в полку. — Блядь! — выдаёт Маккой, стискивая ногами его бёдра. Замерев, моргает, примериваясь, а потом с густым, безнадёжным стоном опускается вниз, пока Джим не проскальзывает в него по самые яйца, их тела выравниваются, сплетаются вместе. Джиму требуется несколько секунд, чтобы устроиться под более удобным углом, он удерживает Маккоя на члене, не позволяя к себе притираться, чего тот отчаянно хочет. А потом вцепляется в верхние полки и начинает вколачиваться в него в жёстком глубоком ритме, не давая Маккою двинуться. Их тела прижаты так, что тому остаётся лишь откинуться спиной к стеллажу и принимать его, корчась, отплёвываясь проклятьями и стискивая Джима до побелевших костяшек. К тому моменту, когда Джиму уже до боли хочется кончить, яйца тяжёлые, напряжение на пределе, Маккой запрокидывает голову; его пальцы оставляют полумесяцы на предплечьях Джима, каждый рывок выбивает из него хриплый стон. Джим не делает почти ничего – крепко сжав его член, не поглаживает даже, лишь изредка касается большим пальцем головки, выводя беглый рисунок, только бы подразнить. Где-то дальше по коридору, в другой части зала, Джим различает пару голосов. И судя по тому, как хнычет Маккой, как его член дёргается в руке Джима, он тоже их слышит. Джим прикусывает губу и тянется ближе, задевает губами его ухо: — Это заводит тебя, Боунз, правда? Что нас могут поймать? Маккой издаёт неразборчивый звук; его член снова дёргается, каменно-твёрдый, покрасневший. — Дж-джим, — свистит он, вжимаясь лицом ему в горло, — блядь, да, я… пожалуйста, я не могу… Джим поворачивает голову, будто прислушивается. — Вот чёрт, они, кажется, приближаются, — мурлычет он, хотя всё, что сейчас расслышал – смолкающие голоса и закрывшийся лифт. — Думаю, они придут сюда, Боунз, и знаешь, что увидят? Они увидят тебя, пришпиленного к этим чёртовым полкам, устроившемся на моём члене и выебаном, как чёртов босс. Ты этого хочешь? Они увидят, как здорово ты принимаешь, как ёрзаешь, требуя большего, они услышат тебя, когда ты будешь… Его толчки теперь даже не задевают простату, но Боунз всё равно выгибается, стонет и, содрогаясь всем телом, кончает Джиму в ладонь. Ух ты, чёрт возьми. Ну разве не охренительно? + 01. Он выполняет свои обещания Джим мог бы догадаться и раньше. Нет, на самом деле, он понял это почти сразу, это одна из тех штук, которые в Маккое просто есть – как его вечная нахмуренность, или прядь волос, всегда лежащая одинаково, или бурбон на два пальца в стакан безо льда. Просто Джим не ценит это до времени, и оттого порой чувствует себя идиотом. Джим далеко не столь великодушен; и пусть Маккой уже просочился, проник в его доверие, и сделал это очень быстро, Джиму такие вещи даются трудней – несмотря на все выпады, Боунз доверяется с замечательной лёгкостью. Он от природы чуткий и внимательный и в глубине души что есть сил ищет лучшее в людях. Конечно, Боунз делает это, изображая обратное, и его маскировка не слишком хитра, но, чёрт возьми, Джим не намерен судить. Как бы там ни было, Джим довольно быстро выясняет: если Маккой говорит, что сделает, – он это сделает. Без всяких сомнений. Он держит слово в лучшем виде, и неважно, речь о том, чтобы вынести мусор или раз за разом становиться хмурым рулевым Кирка на тесте Кобаяши Мару. Для Джима это константа. Он не скажет об этом Маккою, ведь, Господи, они просто неспособны на Разговор о Чувствах, и даже попытка поговорить состарит его лет на двадцать, но Джим что есть сил пытается показать, как ему это важно. Маккой доверяет Джиму безоговорочно, даже когда в результате (возможно, не слишком разумном) они оказываются в ужасно нелепой ситуации – и нет, сальса через всю столовую вовсе не его вина! – Джим сознаёт нечто особенное между ними и просто… доверяет Маккою в ответ. И это легко – легко как никогда раньше. Какие-то проявления почти незаметны: пусть даже Джим с театральным драматизмом сетует на поход в лазарет (за антиаллергеном или на перевязку), он всё равно идёт, ведь он доверяет Маккою и он не полный идиот (умереть по глупости совсем некруто). Другие значительней: несмотря на верную традицию справлять день рожденья в тесной компании превосходного скотча, Джим корректирует её, включая чуть озадаченного Боунза – потому что доверяет ему. Джим с болезненной медлительностью учится гармоничным отношениям между людьми – таким, какими те должны быть. Он не слишком-то ценит далекоидущее и невысказанное, но очень ясное обещание Боунза, что скоро и Джим окажется в космосе – перед тем, как уйти, оставив его в управляемом хаосе шаттлового отсека, перед тем, как осознание шибанёт по Джиму – но тут Маккой ухватывает его за плечо и рычит: «Давай за мной!» Если и есть черта, точно определяющая характер Маккоя, черта, за которую Джим ценит его ещё сильней, – так это то, что Боунз всегда выполняет свои обещания. Пусть даже всю дорогу жалуется и ворчит. Хей, так ведь только смешнее.