Снег, омела и семейные вечера

Кошмар собаковода смачно зевнул на заднем сиденье; Пушок угрожающе заворчал, мол, ну и чего ты мне мешаешь спать? Немного подумав, он просительно тявкнул: хозяин, ну долго нам еще укачиваться? Нет, мы понимаем, что тут выбора особого нет, ну там и сиденья удобные, но долго еще нам колыхаться? Может, уже приедем? Георгий посмотрел в салонное зеркало, пытаясь увидеть хотя бы кусочек натюрморта под названием «Каштан и Пушок», но не сложилось. А крутить зеркало по такой погоде собачьей не хотелось. Сзади уже который километр ехал какой-то дятел, упорно сидя на хвосте, не обгоняя, хотя Георгий не просто ехал медленно, а плелся, вися совсем близко, практически на бампере, и радостно светя дурацкими ксеноновыми, мертвенно-ослепительными прожекторами в боковые зеркала. Георгий недовольно хмыкал, время от времени бросал резкие фразы и с каждым километром такого сопровождения нервничал все сильней. Сержик смотрел на него изредка, пытался подобрать слова поуместней, даже открывал рот, но что лезло на ум, было как минимум убогим, в лучшем случае оно спровоцирует Георгия на серию саркастичных комментов, да и вообще, что еще можно сказать, когда и так ясно, что тот мужик сзади – мудак, погода – дерьмо, а маменька с папенькой – коварные Лойолы, причем оба, причем неизвестно, кто из них коварней. И поэтому левая рука Сержика покоилась на сиденье рядом с его же бедром, правая рука Георгия до побелевших костяшек сжимала рычаг переключения скоростей, Пушок, кажется, снова спал, а Каштан поскуливал, пытаясь одновременно просунуть голову между передних сидений и удержаться на заднем диване. Кончилось это предсказуемо: он грохнулся между двух рядов, обиженно взвыл, попытался вспрыгнуть на сиденье, попал на Пушка, заскулил, когда тот чувствительно прикусил его за холку, и забился между сиденьем и дверью. Сержик мужественно пытался не засмеяться, но не удержался и фыркнул. Георгий шумно выдохнул, скрипнул зубами и резким движением выключил радио. Затем похожим движением включил его и снова вцепился в рычаг. Сергей опустил поверх свою руку. – Может, остановишься? Я сяду за руль, – осторожно предложил он. – Ты уже долго едешь. – Я в порядке, – огрызнулся Георгий. – Я в полном порядке. Сержик послушно кивнул. Рука его, словно забытая, так и лежала поверх руки Георгия, а он сам смотрел в окно. – А снег все идет, – тихо заметил он. – Скоро завалит все к собакам, – сухо отозвался Георгий, щурясь и глядя в салонное зеркало. – А грейдеров этих не дождешься. Как бы не пришлось ночевать на трассе на обратном пути. Сержик посмотрел на него, на собак, на дорогу перед ними и сдержанно улыбнулся. Его рука все также лежала поверх руки Георгия, в голосе которого пробивались мягкие, ласкающие нотки, и у него были самые замечательные морщинки в уголках глаз. Удивительно, как он не понимал, что Сержик смотрит на него, потому что ему нравится, а не потому что он сравнивает его с кем бы то ни было или выискивает еще один знак грядущей дряхлости. Сержик еще раз посмотрел на него, вполне удачно, как раз вместе со встречной машиной, и фары высветили еще раз и недовольные глаза, и напряженные морщины, и строго поджатые губы. Навигатор неуступчиво показывал три цифры в числе остававшихся до цели километров, но две последние были совсем крохотными. Что не ноль, то единица. Георгий успокоился достаточно, чтобы перевернуть руку ладонью вверх и переплести пальцы с пальцами Сержика. – Ты не устал? – ласково спросил он. Сержик сжал его руку, тихо смеясь. Это был всего лишь второй вопрос за последние десять минут. – Не вижу ничего смешного. Я всего лишь забочусь о тебе, – проскрежетал Георгий, хмуро глядя на дорогу. – Я полон сил, – примиряюще отозвался Сержик. – Честное слово. Давай ты отдохнешь, а я поведу машину. – Ладно, – недовольно буркнул Георгий. – Сейчас. Щетки мерно смахивали снег с лобового стекла; километры остававшегося до цели пути все сокращались, уже и до двух цифр их число сократилось, а Георгий все гнал вперед. Сержик помалкивал, лишь изредка оборачивался, проверяя, что делают Пушок с Каштаном. Эти двое мирно спали. Каштаныч положил лобастую голову Пушку на хвост и радостно дрых, вытянув лапы. Балбес балбесом, ни тебе Лялькиной чуткости, ни Пушковой хитрости, только неуемная жизнерадостность и погрызенная мебель. Даже Пушок, уж на что ему не сравниться с профессоршей Лялькой, и тот не таким олухом был. Хотя Сержик подозревал, что Георгий подспудно даже радовался, что Каштаныч такой балбес – всегда есть кого отчитать. Особенно когда что-то случается по работе, или когда очередная умная мысль посетит светлую голову садовую. Каштаныч смиренно сносил суровые речи Георгия, свесив уши и печально вытянув хвост, взирал на наказующего тоскливые шоколадные глаза, и даже уголки глупого, широкого, клыкастого рта грустно свешивались вниз. Сержик старался не наблюдать за воспитательным процессом слишком часто, потому что гарантии того, что он сдержит смех, почти не было. А Георгий, удовлетворившись педагогическим процессом, шествовал к заветной дверце, а за ним следом плелся Каштан, именно плелся, другого слова подобрать было просто невозможно. Пушок благоразумно сидел около Сержика, время от времени поглядывая на хозяина, и смотрел за процессией. Каштан плелся, уныло повесив уши, хвост и уголки глаз, покорно лизал Георгию пальцы, осторожно вытягивал из них радость, и неторопливо сжевывал. Руки зудели запечатлеть великолепие момента, в фотографии ли, в карикатуре, потому что во все остальные времена Каштан был балбесом, оглоедом, спиногрызом и раздолбаем. А в этот великий момент осознания и раскаяния он был умницей, что Георгий ему и говорил, поглаживая крупную голову. Уютная, семейная идиллия. Раскаяния Каштана, равно как и благодушия хозяина хватало до следующей испорченной вещи, которая могла случиться уже через полчаса, но по крайней мере Георгий был умиротворен. Он наконец остановился, заглушил двигатель, повернулся к собакам, погладил Каштана и посмотрел на Сержика. – Ну что, дальше ты, – сказал он. Сержик согласно кивнул, не спеша отлепляться от теплого сиденья и желая совсем малого – быть дома. Но они обещали нанести визит хотя бы на пару дней, причем давно уже обещали, и все откладывали. То Сержик поступал, то Георгий разъезжал по заграницам, то Сержик развлекался с Джином и делал себе портфолио, то Георгий грызся с Домиником за условия контракта, который тот неожиданно предложил Сержику. То Георгий дулся, потому что ему очень не нравилась эта псевдокарьера Сержика. То Сержик пытался подобрать слово помужественней вместо этого инфантильного «дулся», которое бы точно так же точно определяло настроение Георгия и его отношение к неожиданно открытым талантам его младшего друга – увы, тщетно, слово не находилось. И все не хватало жалких семидесяти двух часов, чтобы оставить где-то на обочине суету столичную и направить свои стопы в глушь и провинцию, в которой родители Георгия «доживали свой век». Судя по ехидным искоркам в его глазах, мерцавшим на опечаленном лице, когда Георгий трагичным тоном передавал Сержику ли, Анне ли Дмитриевне слова его родителей, они намеревались делать это в течение лет этак тридцати. Можно было бы, наверное, отложить визит еще на пару недель, например, когда Сержик сдаст сессию, или не сдаст, но она хотя бы закончится, и приехать к ним на каникулы. Или в марте, как раз сделать подарок маменьке на восьмое марта, или там на майские приехать. В общем, тридцать лет неслабый срок, когда-нибудь, да выкроится время. Но приходилось все-таки делать это сейчас. Чем быстрей, тем лучше. Георгий как-то переживал пьянки с Анной Дмитриевной, переживет и Сержик знакомство с господами Садовскими. Георгий вылез из теплой и уютной машины на улицу, постоял, закидывая голову назад, подставляя лицо снегу, и вдыхал сырой, почти не холодный воздух. Каштан, которому всегда было больше всех надо, попытался выбраться на улицу вслед за ним, полез между двух сидений, почти предсказуемо застрял, не потому что места мало, а потому что балбес, и тоскливо взвыл, готовясь погибнуть в цвете лет. Пушок радостно укусил его за круп, отчего балбес взвыл еще тоскливее. Сержик переполз на водительское сиденье, спас Кошмара от верной гибели и усадил на теплое место справа от себя. Георгий обошел машину, стряс снег со щеток и наконец начал усаживаться. Сержик терпеливо ждал. Наверное, скажи Георгий, что он тоже нервничает, им обоим было бы проще. Мама с папой давно не питали иллюзий насчет младшенького; Сержик однажды подслушал, как Георгий отшучивался по телефону от маменькиных негодований, что он весь из себя такой непутевый, живет в самом что ни на есть центре империи зла, занимается профильным для этой самой империи зла делом, так еще и влетел в новомодные однополые отношения. Шутливыми ли были маменькины негодования, оставалось для Сержика загадкой – судя по реакции Георгия, вроде были, потому что он был вполне доволен телефонным разговором, охотно обсудил с маменькой очередную связь певца G. с актрисой J., подбавил перчику в виде сплетен о связях этой же самой актрисы J. с банкиром D., повздыхал о скакнувших ценах на испанскую недвижимость и уверил маменьку, что она навсегда останется его самой любимой девушкой. Но чувство юмора и Сержик вещи несовместные, он с непомерным трудом улавливал те обертоны интонаций, которые делали просто шутку изысканной, чтобы опознать игру слов, чуть ли не со словарем сидел, а анекдоты ему Георгий не только два раза рассказывал, но еще и разъяснял, что к аромату остроумия явно не благоволило. Наверное, им тем проще было принять тот прискорбный факт, что младшенький влетел в эти самые очень стабильные, но однополые отношения, что у них был комплект внуков от старшей дочки. Сержик осознал не так давно, что это может быть крайне важным для родителей: Анна Дмитриевна однажды, совершенно неожиданно разоткровенничалась с Георгием, что ей бы все-таки хотелось внуков, пусть не сейчас, но лет через пять-семь; Сержик сбежал от них двоих в полной растерянности и долго пытался как-то определиться с тем, что у него в голове творится. Было стыдно, было жутко неловко, было страшно появляться маме на глаза после этого. Наверное, это нормальное желание многих людей – желать продолжения своего рода не только в детях, но еще и во внуках, а там и правнуках. Увы, Анне Дмитриевне это не светило, потому что у нее был один-единственный сын, балбес непутевый. Сержику хотелось третейского мнения, но к кому за ним сходить, он не представлял. А интернеты всякие – зло, потому что при попытке как-то поизучать данный вопрос его выкидывало на ужасные сайты, на которых речь шла о масиках, овуляшечках и прочих беременюшечках. Страшное дело, или у него гугл неправильный? Иришка его не поняла, только рассыпалась бисером од во славу великой и всепобеждающей любви, и что она бы своему ребенку только счастья желала. Звучало красиво и совершенно неубедительно. К Анастасии идти было бесполезно – от нее мнения не дождешься, она хороша, когда надо снова обрести уверенность в себе. Касьянова неожиданно оказалась к месту, потребовала его к себе, заставила выпить жутко сладкого черного чая и потребовала рассказать, чего он себе на лбу морщины создает. Она, конечно, та еще язва, но Сержик совершенно искренне благодарил ее за «ты дурак, чего мечешься, как дурная баба при ПМС? Делаешь – не бойся, боишься – не делай», так к месту эти слова оказались. А еще у нее такая роскошно растерянная физиономия при этом была – неужели она хотела маленького скандальчика, и получить вместо этого слова благодарности было равносильно жестокому удару по ее самолюбию? Это было то, что хранится в памяти долго-долго и вспоминается, когда все оказывается совсем плохо. Плохо то, что одно дело найти многократное подтверждение правильности своих решений, и совсем другое – знать, что от этих решений зависят и другие. Сержик долго колебался, прежде чем спросить у мамы, как она относится к тому, что у нее не будет внуков. Мама уставилась на него ледяными глазами. – А ты что, собираешься осчастливить меня внуками? – чужим голосом спросила она. Сержик собрался было сбивчиво объяснять, что это, наверное, понятное желание – рассчитывать на продолжение рода, а затем замолчал, собрался с мыслями и спросил: – Потенциально ты бы хотела внуков? – Потенциально вполне. А с какой радости ты вдруг начал интересоваться такими вещами? Неужели гульнул налево от Садовского и кого обрюхатил? Сержик все-таки начал сбивчиво передавать ей ее же слова о продолжении рода, семье и прочих традиционных ценностях, чтобы быть отправленным изучать биографии Элтона Джона, Рики Мартина и прочих не менее лазурных товарищей. Вполне понятно, что он постыдился рассказывать о своем фиаско с откровенным разговором Георгию. Так и подвисла тема родителей и детей в воздухе. Так и не знал Сержик, что об этом думал Георгий. Еще было страшно представать пред светлы очи господ Садовских по той простой причине, что кроме смазливой мордахи и нескольких относительно удачных сетов, Сержику похвастать было нечем. Нет, купаться в дивном, сказочном, восторженном отношении Георгия было здорово. Только потом, когда он из этого дурмана выплывал, когда оглядывался назад и смотрел на этот дурман относительно трезвыми глазами, помимо воли возникал вопрос: что он такой нелепый делает рядом с Георгием? Сержик мучительно искал общие темы для разговоров – и молчал, он мучительно молчал, когда говорил Георгий; хорошо хоть Пушок с Каштаном у них были. Георгий отряхнул ноги и захлопнул дверь. – Давай-ка назад, товарищ, – сурово произнес он, устраивая Каштана сзади. – Бери уже наконец пример с Пушка. И кончай требовать любви и ласки. Сержик улыбнулся и повернул ключ. Хорошо, что у них были Пушок с Каштаном. Дорога к поселку, в который перебрались родители Георгия, была расчищенной и совершенно пустынной. Справа разостлалась снежная пустыня, слева за неширокой полосой снежной глади красовались кружева ночного леса, и согласно картам, которые Сержик изучил перед выездом, рассказам Георгия и навигатору, заблудиться на этой дороге было невозможно, потому что она была одна единственная. Ни свернуть с нее, ни как-то иначе запетлять. И кажется, вдалеке уже замигали огни того самого поселка. В салоне машины повисло напряженное молчание; Пушок завозился сзади, Кошмар неожиданно разразился приветственным лаем, от которого Сержик чудом не подпрыгнул до потолка. Георгий недовольно посмотрел назад и продолжил вглядываться в пейзаж. Он достал телефон и начал подбрасывать его на руке. Сержик сбавил газ. – Вот он, – обрадованно сказал Георгий. – Только мама может потребовать вылепить кабана, нацепить на него рога и объявить всему свету, что это и есть истинное лицо алкоголика Руди. Помнится, однажды мы его даже лежащим на боку лепили. Сержик сосредоточенно изучал гору снега с выступом впереди, похожим на пятак, и с огромными ветками по бокам головы. Действительно, кабан с ветвистыми рогами и красным носом. – Концептуально, – наконец сказал он. – Мой милый мальчик, ты восхитительно тактичен, – снисходительно отозвался Георгий. – Папа будет в восторге. Кажется, место у гаража оставлено нам. Очень надеюсь, что Катенька со спиногрызами прибудет не ранее нового года, желательно китайского. Желательно года какой-нибудь обезьяны. Тем более у нее как раз три обезьяны в доме, не считая ее и мужа. Сержик приоткрыл рот. Кажется, это и есть фамильярное отношение. И это было совершенно неожиданно. Георгий открыл машину, и в салон ворвался промозглый декабрьский воздух. До мороза погода явно не дотягивала, но и оттепелью разрождаться не собиралась. Он шагал к воротам, открывал их; Сержик медленно проезжал мимо него, стараясь не слишком таращиться на радостную улыбку на его лице. Каштан выглядывал в окно и сначала негодующе лаял, мол как это так, хозяин, что за дела, а потом даже выл под грозное рычание Пушка: на кого же ты меня покинул? У Ивана Сергеевича были замечательные белые усы. А еще он курил трубку. Сержик почему-то упрямо смаковал именно эти детали, когда здоровался с ним за руку и кивал наподобие болванчика, когда Иван Сергеевич говорил о погоде, погоде и погоде. Георгий стоял на ступеньку ниже и радостно щурился. – Ну что ж, гости дорогие, наконец-то вы до нас доехали, – он похлопал Георгия по плечу. – А то сильно увлеклись вы своими отговорками. Ну, пойдемте. Маменька заждалась уже. Он выбил трубку, перехватил поудобней и открыл входную дверь. У него не было трех с половиной пальцев на левой руке, и это тоже почему-то понравилось Сержику. Собаки резво бросились ко двери, и он холодно сказал: «Пушок, место. Кошмар, место». Пушок мгновенно сел рядом с ним. Каштан заскулил и бросился к Георгию. – Чего разнылся, олух? – легкомысленно сказал Георгий. – Сказано – делай. Здравствуй, тетенька мама! Сержик не представлял, что мамы могут быть еще и такими – круглыми, уютными, с пуховым платком на плечах и чудесными ямочками на щеках. Его совершенно не удивило при этом, что Георгию пришлось здорово наклоняться, чтобы обнять ее, поцеловать в обе щеки и так и остаться стоять с рукой на ее плече. – Знакомься, маменька, это тот самый Сергей. А это тот самый Кошмар, – радостно говорил Георгий. – Кошмарнее твоих представлений о вежливости? – любезно осведомилась маменька. – Здравствуй, милый мальчик, прости меня, горемычную, вот так растишь этих балбесов, ночей не спишь, глаза выплакиваешь, а они кроме собак людей не замечают. Сержик растерянно пожал плечами и покосился на Ивана Сергеевича. – Да ты не переживай, тезка, – тот подбадривающе похлопал его по плечу, – маменька у нас собак не любит немного меньше, чем людей. Ей кошек подавай. В гостиной стояла огромная елка, на которой кроме нескольких бантиков и имбирных человечков, не было украшений; с люстры свисали веточки омелы, на подоконниках стояли букеты со свечами; на полу лежали самотканные половики и даже была настоящая печка, на которой величественно возлежала огромная сизая кошка. Она соизволила обратить внимание на Пушка и небрежно пошипела на заходившегося лаем Каштана. Сержик приказал Пушку заткнуться, и тот снова послушался. Он приказал заткнуться Каштану – и тот сбежал к Георгию. – Просто удивительно, что у такого непутевого тебя была такая восхитительно умная профессорша Лялька, – сказала маменька, следя за метаниями Каштана. – Компенсаторные функции парных образований, я так полагаю. Хотя бы у одного члена пары должны быть мозги, – рассудительно сказал папенька, разливавший чай. Маменька уставилась благодарными глазами на Сержика. – Мальчик наш, спасибо тебе, что у этого безмозглого олуха есть ты, – она сложила руки на груди, и даже глаза у нее подозрительно заблестели. – Всегда пожалуйста, – после паузы произнес Сержик, беспомощно глядя на Георгия. – Маменька у нас Заслуженная артистка РСФСР, – невозмутимо пояснил он, как будто это что-то объясняло. – Это не мешает мне совершенно искренне желать тебе счастья, – хладнокровно отпарировала она, принимая чашку от мужа. Около полуночи Сержик и Георгий остались в гостиной вдвоем. Родители откланялись около получаса назад, пожелав обоим спокойной ночи. Иван Сергеевич подхватил кошку Мотю на одну руку, подал вторую маменьке, и они ушли в свою комнату. Сержик постоял еще немного, растерянно глядя им вслед, и опустился в кресло. – Сережа, – тихо позвал Георгий, удобно устроившийся на диване, – ты не хочешь присоединиться ко мне? Сержик прислушался. В доме было тихо, он даже затаил дыхание, боясь, что половица уютно заскрипит или сверчок запоет, а он в это время шумно дышит. Но было блаженно тихо, и он решился, в два скупых движения оказавшись рядом с ним. На Георгии был чудесный свитер, который маменька самолично вязала, «глазки слепила, пальчики колола, слезки проливала по некоторым неблагодарным олухам»; Сержик не удержался и погладил его прямо по груди Георгия. – Пушистый. Да? – он прижал руку Сержика к себе, поблескивая глазами в нескольких сантиметрах от его лица. Сержик кивнул головой, снова теряясь, пряча взгляд, слушая тишину в доме, устраиваясь поудобней, чтобы дотянуться губами до губ Георгия. Он был знакомо щетинистым, пах знакомой туалетной водой и на вкус был немного пуншевым, немного пряным и приглашающим. Половица все-таки заскрипела; Георгий повернулся в сторону звука, Сержик попытался вырваться от него. – Папа, ты? – ровным голосом спросил он, прижимая Сержика к себе. – Маме воды взять, таблетки запить, – из глубины дома донесся до них спокойный и немного сонный голос Ивана Сергеевича. Георгий поприслушивался пару секунд и снова начал целовать Сержика. – Неудобно, – выдохнул Сержик ему в губы, усилием воли прекратив поцелуй и предательски прижимаясь всем телом. Георгий зачем-то посмотрел наверх, ухмыльнулся и прошептал: – Мы свою миссию выполнили, завтра маменьке расскажем, успокоим старушку. Сержик посмотрел на ветки омелы под потолком. – Коварно, – тоже шепотом согласился он. – Ты о ком? – Георгий беззвучно засмеялся, завибрировав всем телом; Сержик застыл, упиваясь неожиданным ощущением интимности, мягкой волной окатившим его. – О маменьке? Обо мне? Или об омеле? – Да... так, – наконец пожал он плечами. – Они замечательные, – неожиданно не смог не признаться Сержик. – Даже неудобно... что... Он перевел дыхание и снова погладил свитер, в растерянности подбирая слова. – Что? – подбодрил его Георгий, рассеянно водя рукой по его бедру. – Что у тебя не невеста, – глухо произнес Сержик, отводя лицо. – Что... что... брака не будет. Ну и семьи. – Брака точно не будет, – усмехнулся Георгий. – Ты явно не допустишь брак, даже если я и похерю что-нибудь. Как мне вообще свойственно. А семья у нас уже есть. Ты, я и целых два спиногрыза. Мальчик мой, – тихо и неожиданно эмоционально прошептал он, пряча свое лицо у него на плече. – Мальчик мой, как же мне повезло с тобой. Сержик почему-то поверил ему. На улице было ослепляюще светло. Солнце явно не собиралось показываться в ближайшие несколько дней, небо на западе было сизым, как бочок толстухи Моти, но не в пример менее уютным, над головой оно радовало более снисходительным тускло-голубым и казалось куда более высоким. Георгий зашел на кухню. – Доброе утро, маменька, – благодушно улыбнулся он и нагнулся, чтобы поцеловать ее. – Доброе, Жорик, доброе, – маменька похлопала его по руке и продолжила чистить картошку. – Катя позвонила, сказала, что задержится в городе еще на день. Так что твой мальчик может не бояться обилия родственников. К нам, а особенно к ним нужно все-таки привыкать постепенно. Кстати, помнится мне, года три назад ты чуть ли не с петухами вздирался, чтобы твою псину выгулять, а теперь дрыхнешь до обеда. – Она стрельнула в его сторону лукавыми глазами. – До обеда еще добрых три часа и несваренная кастрюля картошки, – усмехнулся Георгий, усаживаясь напротив нее с кружкой густого ароматного черного чая. – Сережа выгуливает собак? Маменька поцокала языком. – Ты беспринципный, безответственный и безграмотный тип. Сережа выгу-ЛЯЛ собак и теперь учится чистить Чоппера под чутким папенькиным руководством. Она торжественно кивнула головой. – Подумать только, мало того, что ты отхватил себе такой цветочек, так еще и эксплуатируешь его нещадно. – Маменька поправила очки на переносице и драматично вздохнула: – Эх, и где мои семнадцать лет? Какой лапочка! Она жестом Сары Бернар сложила перед собой руки с овощным ножом. – Ах, маменька, плохо, что не слышит тебя папенька. Уж он бы устроил тут бои гладиаторов, – печально вздохнул Георгий. Маменька проказливо хихикнула. Он не сдержался и засмеялся вместе с ней. – Я смотрю, ты твердо намерен осесть и провести оставшуюся жизнь у одного причала, – небрежно произнесла она немного погодя, сосредоточенно чистя картошку. Георгий хмыкнул. – Уточнение, маменька. Это не намерение. Это уже его осуществление, – спокойно сказал он, глядя в кружку. Мама посмотрела на него и опустила глаза на картошку. – Это сделает тебя счастливым? – все тем же тоном поинтересовалась она. Георгий не потрудился поправить ее, снова спутавшую будущее время и настоящее, а ограничился простым согласным угуканьем. – Ты всегда был себе на уме, – задумчиво сказала маменька, как бы увлеченная тем, чтобы очистки были по возможности более тонкими. – С тобой никогда сладу не было. Мне всегда казалось, что ты плохо кончишь. А ты смотри, оказалось, что ты и начать способен. Ну что, совет вам да любовь. – Спасибо, – серьезно сказал он. Сержик и отец обнаружились за домом, за конюшней, с рыжим тинкером Чоппером, которого отец так прозвал за метеоризм, мучавший его одно время. – Надеюсь, вам не нужна помощь? – шутливо обратился к ним Георгий, наклоняясь погладить Каштана. Отец фыркнул не хуже Чоппера, Сержик посмотрел на него и усмехнулся криво и смущенно. Георгий выпрямился и подошел к Сержику, обнял его, положил руку на плечо; по телу Сержика прошла волна дрожи, он избегал смотреть и на Георгия, и на его отца, а Пушок как назло вынюхивал что-то на другом конце двора. – Да мы справляемся с тезкой, – усмехнулся отец. – Иди уже развлекай маму дальше. Каштан подскочил к ним, подпрыгнул, грохнулся на землю, обрадованно залаял и понесся к Пушку. – Интересно, это возраст или все-таки характер? – сардонично произнес в никуда Георгий. – Скорей хозяйская бесхарактерность, – сухо отозвался Сержик. Иван Сергеевич одобряюще хрюкнул и отвернулся. Георгий удивленно посмотрел на него, затем на Сержика. Сержик менялся совсем незаметно, может, медленнее, чем еще год назад, но все так же менялся. Георгий почти привык к его прохладным отрешенным глазам, к уголкам губ, которые приподнимались в лукавой улыбке, чтобы обнаружить, что глаза у него испытующие, внимательно всматривающиеся в самое дно, а уголки губ не открывали почти ничего о настроении Сержика. Он все еще мужал, его мальчик, и Георгий следил за этим с замиранием сердца и с теплой гордостью; и за всеми своими умилениями, замираниями сердца и самолюбованиями он забывал наблюдать в нем еще и человека. Помнится, маменька с папенькой однажды принимали одну барышню, на которую Георгий имел вполне серьезные виды. Барышня потом долго отказывалась с ним разговаривать, потому что маменька может быть смертельно ядовитой. А чтобы папа потянул кого-то на второй день знакомства на задний двор, чтобы разделить свое хобби – редкий случай, зятя он облагодетельствовал только на четвертый год. Сержик глядел на него, и в его глазах проблескивало беспокойство – пауза, которую взял Георгий, затянулась. Он сжал плечи Сержика подчеркнуто интимным жестом и улыбнулся. – Хватит с меня того, что я суров на людях. В кругу семьи я хочу превращаться в бесхребетное существо, – смиренно ответил Георгий и обезоруживающе улыбнулся. Иван Сергеевич понимающе усмехнулся и хлопнул Чоппера по боку. Сержик прижался к нему щекой на пару секунд и отстранился. Каштан и Пушок спали около печки. Сизая Мотя спала на печке. Маменька показывала заинтересованно помалкивавшему Сержику семейные фотоальбомы и с удовольствием рассказывала ему истории о каждом, каждом члене семьи. Георгий, сидевший рядом с ним, комментировал маменькины рассказы. Иван Сергеевич старательно шлифовал свою будущую трубку, время от времени вставляя реплики в их дискуссии. Сержик чувствовал себя почти уверенно, держа руку Георгия в своей руке, почти принял его непоколебимую уверенность в том, что они уже давно семья, почти не мучился, что чего-то лишает Георгия и как-то обделяет его родителей. Снег все сыпал с тусклого неба, завтрашняя дорога домой обещала быть не менее веселой, чем к родителям. Но тут уж что поделаешь – справятся. Вдвоем – справятся.