Чего боятся выходцы

Она никогда не зовет Люциллу. Цилла судорожно цепляется за занавеску, так, что синеватые пальцы слегка светлеют, и напряженно вглядывается в дневную белизну. Солнечный свет слишком яркий, резкий для мертвых, покрытый белесой пленкой глаз, но Цилла все продолжает щуриться и смотреть во двор, стараясь, чтобы ее саму скрывал царящий в доме полумрак. Она знает, что сегодня пришли не за ней, и потому не боится. Снаружи доносится еще один жалобный всхлип, и девочка, отпрянув от окна, скрывается в глубине комнаты. Папенька говорит, что ей нечего боятся. Люцилла забирается с ногами на полуразвалившуюся кровать и достает из-под одеяла тряпичную куклу. У куклы один лишь глаз, зато какой! Ярко-красная пуговичка недобро горит в прозрачной темноте, но Цилле кажется, что кукла тоже напугана. На правах старшей она прижимает лоскутного уродца к груди и начинает баюкать, приговаривая свистящим шепотом: - Не страшно, не страшно, не страшно... На самом деле страшно. Цилла помнит, что "горячая", стенающая сейчас под окнами, когда-то была ее мамой. Когда-то она была нормальной, родной, пусть немного злой, но Цилла ее любила и такую, правда-правда! А одним ясным днем мама ушла, и стала приходить эта. У этой глаза чистые, без мутного бельма, кожа светлая, а от всего тела идет такой жар, что можно обжечься, если стать слишком близко. Цилла знает, каково это, когда тебя заворачивает душная горячая волна, не дает ни пошевелиться, ни вдохнуть, ни даже закричать... Однажды, когда Цилла была совсем маленькая, она вышла к "горячей", и та поймала ее в свои цепкие объятия. Папенька еле-еле справился с этой, он тогда сильно напугался и впервые в жизни кричал на нее. Зато теперь Цилла никогда больше не нарушит родительского наказа: ее лицо и руки покрывают шрамы от ожогов, как напоминание о собственной глупости. С улицы раздается еще один зовущий стон: "Сэ-е-ель!" Люцилла вскакивает с кровати и идет наверх. Ступенька на лестнице старые, местами подгнившие, местами и вовсе отсутствующие, но Цилле нравится, как они скрипят. Если идти, правильно переставляя ноги, получается будто песенка. Цилла скачет поскорее в спальню сестры, напевая вслух, чтобы бояться меньше: - Шил-шил-шила, киска крыску задушила!.. Сэль глупая. Нет, на самом деле она очень добрая, но потому и глупая. Она ходила к "горячей", жалела ее, и вот теперь лежит пластом, как поваленное дерево, уже который день, и стонет в полубреду. Цилла точно помнит, что к "горячим" ходить нельзя, они беспокойные. Они больше не чувствуют власти забвения, они ходят под палящим солнцем, не сгорая, они сами похожи на раскаленные печки, но все равно жгут огни по ночам, потому что мерзнут и не хотят опять возвращаться в прохладный полумрак. Цилла думает, что они тоже глупые, хотя не так, как Сэль. Цилла останавливается на самом верху лестницы, и, вцепившись в перила, начинает качаться из стороны в сторону. Рассохшееся дерево скрипит надрывно, жалуется, но звук этот перебивает вопли "горячей", и Люцилла шатается так, пока не чувствует, что загнала в палец занозу. На глаза наворачиваются слезы, и она бежит наконец-то в комнату сестры, к папеньке. - Что, крохотулечка, опять поранилась? Папенька смотрит на нее рассеяно, будто и не узнает совсем. По комнате плывет запах тинты. "Опять пил", - мрачно замечает про себя Цилла, пока папа старательно вытаскивает из-под кожи щепку. Девочка разглядывает его, отмечая, что отец сильно исхудал за последние недели, пока Сэль металась в горячке. Капитан Арамона одобрительно кивает младшей дочери, и, клюнув в макушку, выходит. Скоро два пополудни, Сэль нужно будет пить настойку волчьей ягоды. Дверь закрывается на удивление тихо, а может, Люцилла не замечает этого, погруженная в свои мысли. Со второго этажа беснования "горячей" не так слышны. Цилла думает, не мешают ли эти вопли Амалии и Жюлю? Герарду хорошо, он уже взрослый, и потому сбежал из проклятого дома на войну. Цилле тоже хочется поскорее вырасти и уйти, ведь каждый знает, что "горячие" до последнего навешают свои присмертные пристанища, пока не вытянут соки из всех, кто был им дорог. Словно в ответ на эти мысли заметалась на лежанке Селина. Цилле становится вновь жутко, но она, переборов мелочный страх, подходит ближе. Сэль совсем плоха: у нее красные губы, щеки окрашены нежным румянцем, а когда она открывает глаза, Циллу обдает искристой голубизной. А еще, если взять сестру за руку, там, где темнеют тонкие ниточки вен, можно почувствовать едва ощутимые удары. Цилле кажется, что в сестренку вселился кто-то злой, что греет ее изнутри, мучает, заставляет биться на перекрученных простынях. Люцилле жалко ее, но она понимает, что никакие отравы не спасут, и Сэль все равно оживет. Девочка до дрожи боится дня, когда Селина встанет, улыбнется и раздарит накопленное тепло близким. Цилла уже подготовила заговоренную свечу, что горит неверным мутно-зеленым светом, стоит лишь подуть на фитилек. Говорят, "горячие" страсть как не любят блуждающий огоньков. Вернувшийся папенька с трудом поит брыкающуюся Сэль тягучей черной жидкостью. Отдельные темные капельки падают на кровать и прожигают на видавшем виды одеяле новые дыры. Сестра бледнеет и на время затихает, устроившись на боку и подложив ладони под щеки. - Доченька, кровиночка, обещай, что никогда не выйдешь днем из дому, по крайней мере, пока в округе рыщут живые. И даже не вздумай им на глаза попадаться, не то, что заговаривать. А то заболтают, вдохнут жизнь, уведут тебя... Что ж тогда старику делать? - папенька сидит на краешке кровати и гладит Сэль по голове, но Цилла знает, что эти слова обращены к ней. Список правил, которые нужно соблюдать, чтобы тебя не увели, она затвердила наизусть. - Ну ладно, день на дворе, иди в кровать, а то ночью опять спать на ходу будешь. Только послушай сначала, ушла ли Луиза, а то знаешь, еще в окна заглядывать начнет, напугает мою деточку... - папа улыбается, но улыбка у него отнюдь не счастливая. Цилла кивает и выходит. Еще на середине лестницы она слышит скулеж "Сэль, доченька", но упрямо продолжает идти в свою комнату. В конце концов, там осталась кукла, не может же Цилла бросить ее, как когда-то сделала ее собственная мать? Цилла знает список утвержденных капитаном Арамоной правил наизусть. Цилла никогда не выйдет к "горячей", не заговорит с ней, не станет пристально смотреть в глаза, дабы ее не увели, как это уже происходит с Сэль. Но в глубине души Цилла понимает, что ей-то уж точно нечего бояться. Мама никогда не зовет ее.