Холм, на котором стоял наш дом

      Гряда невысоких холмов. На одном из холмов стоит большой дом, подойти к которому можно по подъездной аллее. Рядом не было ничего: ни развесистых лесов, которые обычно окружают подобные одинокие дома, придавая им неотразимую загадочность; ни озера, которым могла бы любоваться принцесса, живущая в этом, казалось, заброшенном здании; ни других построек, которые могли бы напомнить такой родной Хидден-Хиллз. Дом стоял отдельно.       Идя дальше по дорожке, невольно замечаешь под ногами грязные и потрескавшиеся плитки, в щелях которых прорастали сорняки. Все такое унылое. Даже деревья были засохшими и безлистыми. Знаешь, даже веточку несчастного растения не сможешь наклонить – сломается. Потрескавшаяся земля была редко покрыта выжженной травой. Тусклое серое небо беспощадно давило.       Казавшийся большим и красивым, дом оказался низким, ветхим и выцветшим. Краска давно уж растрескалась, а, оставшаяся, была тусклой. Стены были покрыты длинными трещинами. Кусты, что должны были быть украшением прекрасного сада, были сухими, пожелтевшими, мертвыми. Внутрь гаража, на измазанный маслом пол, влетала листва. Мусорные бачки были перевернуты из-за избытка отходов них, а облезшая кошка искала что-то съестное в куче мусора. Перед домом была припаркована побитая, ржавая, в грязных разводах хонда. Стеклянный колпак фонаря, что висел у старой двери с рыжей от ржавчины ручкой, был разбит.       Внутри дома было значительно холоднее, чем на улице. Воздух казался вязким и прохладным. Казалось, что я смогу его выпить, если захочу.       Мебель казалась антиквариатом. Но не тем, что вызывает восхищение, а тем, что подходит под определение «старый». Это была старая, измученная временем, мебель. Столик, что однажды сделал мой Крис собственными руками, был поцарапан и кое-где расколот.       На террасе валялись сухие листья, под которыми не было видно земли. Вода в бассейне покрылась тиной. Рядом стояла засохшая шелковица.       Пол кухни был заляпан, а столы и шкафчики, казалось, вот-вот развалятся. В раковине – энное количество испачканной кухонной утвари. Внутри холодильника была испорченная пища, которую я, кажется, ела.       В этом доме не было ни электричества, ни воды, ни газа, ни телефонной связи. Даже мусор не вывозили. Мне приходится ложиться спать в темноте, ведь я израсходовала даже свечи. Весь дом пропах всякой дрянью, гнилью, отбросами. А я даже пожаловаться не могу.       Все вокруг умирало, если не было уже мертво. Как бы я не пыталась выходить несчастную птичку, она умирала в моих руках. Сколько их уже погибло? Я уж потеряла счет и времени, и смертям - всему…       Почему бы мне просто не выставить дом на продажу? Но кто его купит? Эту испорченную рухлядь не сможет продать даже самый лучший на всем свете агент по продажам. Он бы даже даром не смог его отдать.       У меня нет ничего. Муж умер, дети выросли. Я совершенно одна. Полное одиночество и отчуждение. Всеми покинута и забыта, потеряна в этом мертвом месте. Живая я в этом моем мертвом доме. Усталость, апатия, разбитость. Я только и делаю, что сплю. Но не высыпаюсь. С каждым днем, с каждым пробуждением я становлюсь все более подавленной. Опустошенность. Бездушная оболочка. Будь у меня смелость, я бы уже давно покончила с собой.       Вижу, но размыто. Слышу, но плохо. Как же меня раздражает моя неспособность хоть как-то сориентироваться в этом холодном мире, что был моим домом. Я все время упускаю какие-то очень важные детали. Знаю, что это важно. Но не вижу. Или просто не запоминаю. Не знаю.       Джинджер. Она сидит у моих ног и пытается как-то успокоить у меня. Лучше бы она сделала что-либо для этой окоченевшей птички. Кажется, что смерть преследует меня в самых различных ее проявлениях. Крис, Кети, что защищала наш дом долгое время, но скончалась от приступа эпилепсии, все растения вокруг меня, эта птичка.… Здесь все умирает. Все умирают. Наверное, тяжело умирать, ведь после – ничего. Смерть – это смерть. После нее ничто не сможет существовать. Крис. Его не существует. Больше нет. Не будет.       Когда-то мне так нравилось это место. Оно было моим любимым. Но сейчас оно стало таким… мертвым. Какая-то исключительная местность, что однажды перестала быть живой. Словно птица, тело которой лежит в моих руках. - Джинджер, нельзя, - раздался знакомый мужской голос…