Аболиционистка

В каждый приезд Ильмени на Плантацию Дрен Орвас разыгрывал для нее маленькое представление. Аболиционистские взгляды племянницы не были для него секретом, так что ее обязательно встречал какой-нибудь сюрприз: раб, которого вскоре должны были прилюдно высечь за непослушание, невольничьи дети, готовившиеся к работе, казнь старика, неспособного более приносить хозяину доход. Орвас всегда рад был потешить девочку, так смешно переживавшую за все это тупое зверье, а потом еще и морщившую носик и дрожащим голосом вещавшую о «варварстве» и о «старых порядках, отживших свое». Забавно было слышать эти речи от той, что жила целиком и полностью за папочкин счет, на деньги, этим самым «старомодным обществом» и заработанные; и еще забавнее — в открытую заявлять ей об этом, наблюдая за ответной реакцией. К тому же, Ильмени, казалось, единственная из окружающих Орваса холопов разной степени знатности его не боялась, что придавало их общению нотку пикантной остроты и искренности. Эта встреча почти не отличалась от предыдущих, разве что Ильмени приехала сама — заскочила по пути в Суран с письмом от дорогого братца Ведама. — Ну как, твой папочка уже нашел тебе хорошего жениха? — Орвас распечатал свиток, знаком приказав рабыне поднести гостье питья. — Ты это специально? — ответила вопросом на вопрос Ильмени, прямая и бледная — ни дать ни взять клинок пылающего правосудия. — А что, сейчас спрашивать у девиц на выданье о свадебных планах зазорно? Я не знал… — Там, на улице, твои люди забавляются со стариком-аргонианином. Они отрубили ему хвост, поспорив, вырастет ли новый! — Ничего страшного, он все равно уже не сможет работать в поле. — Он принес тебе достаточно денег и заслужил милосердную смерть, разве нет? — Он заслужил только то, что я ему пожалую — не больше! — холодно отрезал Орвас. Ведам опять просил о конфиденциальных услугах; подарили же Альмсиви родственничка — ничего не может сам сделать, только бы перед Империей стелиться да островными землями торговать. — То есть, тебе нравится издеваться над людьми? — Ильмени с силой стиснула кубок в ладонях. — А как же! — хмыкнул Орвас. — Только они не люди. Они — зверье и мои рабы, а я — их хозяин. Так что ты можешь пушить здесь перья сколько угодно — это ничего не изменит. — Да ты, ты… — от возмущения задохнулась племянница. Орвас знаком отпустил рабыню — негоже ей слушать эти бредни, еще вобьет себе в голову что дурное — и они с Ильмени остались в комнате одни. — Убийца, ретроград, зверь в эльфийском обличье… — Он помахал свитком в такт словам. — И просто мерзкий подонок. Ничего не забыл? — Презираю тебя, — бросила Ильмени с надменностью истинной данмерки-дочери герцога. — За те дорогие туфельки из нетчевой кожи, что красуются на твоих ножках? За щедрый обед, который ты проглотишь, прежде чем двинуться дальше? За папочку-герцога, который получил этот титул не без моей помощи? — За скотское отношение к рабам, — ответила Ильмени с восхитительной невозмутимостью. — Называешь их неразумными животными, а сам зверье еще похуже. Но скоро все изменится. Скоро… — Придут хорошие имперцы и всем наваляют, — кивнул ей Орвас. — Приходили уже — видели, знаем. Рабство в Морровинде законно, девочка, и Империя собственноручно подписала этот закон. Так что перестань дуться — а то сейчас лопнешь от натуги. — Я скажу отцу, — вспыхнула Ильмени. — И он… — Пра-авильно, — демонстративно зевнул Орвас, даже не думая прикрыть рот рукой. — Беги к папочке. Что ты еще можешь сделать, глупышка? Сегодня девчонка что-то совсем зарвалась, следовало поставить ее на место. Орвас наклонился вперед и доверительно сообщил: — Все вы языком чесать горазды, пока до дела не дойдет. А как запахло жареным — так сразу за мамкину юбку бегом прятаться. Вот ты, моя дорогая, борешься за права своих обожаемых рабов. А как ты это делаешь? Разбрасываешь папочкины деньги, которые он на труде рабов же и наварил, и болтаешь-болтаешь-болтаешь без умолку. Много пустых красивых фраз, детская инфантильность, самоуверенность и идеализм — вот что такое аболиционистка Ильмени Дрен. — Да как ты… — А знаешь что? Готов поспорить, что как только дело примет серьезный оборот и затронет лично тебя — ты быстро откажешься от своих глупых взглядов! — Неправда! — А вот сейчас и проверим, — Орвас не дал ей времени опомниться. — На что ты готова пойти, чем готова пожертвовать ради благоденствия своих обожаемых рабов? Все твои деньги, они папочкина, не твоя заслуга, их в расчет не берем, доброе имя тебе портить мне не с руки… — Орвас окинул ее с головы до ног таким взглядом, что Ильмени догадалась, о чем пойдет речь, еще до того, как он произнес. — А как насчет девичьей чести? — Ублюдок! — вскинулась Ильмени. — Что и требовалось доказать, — развел руками Орвас. — Бедных, несчастных рабов на плантации Дрена избивают плетьми, их морят голодом, они работают днем и ночью без продыху и ютятся в шатких хижинах, дырка на дырке — а ты не хочешь их спасти. Целых пять человек обретут свободу благодаря тебе! А цена вопроса — всего-то одна ночка в чужой койке. — Дело не в этом, — смешалась Ильмени. — А в том… — Что ты всего лишь маленькая лицемерка, — любезно закончил за нее Орвас. — Для полноты картины еще скажи, что ты пожалуешься на меня папочке! — Ты же дядя мне! — А, так это не принципиально, хочешь — выбирай кого-нибудь из солдатни. Все равно они у меня в одних штанах по поместью шляются. — Ненавижу тебя, презираю, ты… — Просто признай, что твои идеалы остаются таковыми только на словах. Это не страшно, правда, оно у всех так, — Орвас победно откинулся на спинку стула. По его расчетам, сейчас племянница, посрамленная и пристыженная, должна опустить голову — и победа в этой битве останется за ним… — Двадцать пять, — вдруг произнесла Ильмени. — Что? — Двадцать пять рабов. — О, теперь ты уже торгуешься, словно шлюшка из Сурана. Ты ведь туда сейчас направляешься? Какая прелесть! — Я сказала, двадцать пять рабов, — упрямо повторила бледная Ильмени. — Ты будешь моей до самого утра, — напомнил ей Орвас. — Надеюсь, ты еще не разучился держать свое слово, — Ильмени смотрела ему прямо в глаза.

***

Орвас думал, что она испугается. Что она дрогнет. Сейчас промямлит что-нибудь, развернется и бросится прочь. Но нет, Ильмени шла следом, прямая, тонкая и грациозная, как всегда. Неужели хочет взять наглостью, неужели думает, что Орвас сам испугается, извинится и постарается замять конфликт? Зря надеется. Не на того напала. Никто из них не отступил. Когда за ними закрылись двери спальни, все такая же бледная Ильмени молча, не дожидаясь комментариев со стороны Орваса, принялась расстегивать блузку. Сбросила ее на пол, следом отправилась дорогущая длинная юбка. Перед тем, как снять нательную рубашку — последнее, что у нее оставалось из одежды — она поколебалась, но лишь на мгновение. А потом с вызовом посмотрела на Орваса. — Ну гляди, племяшка, — хмыкнул Орвас, потянувшись к застежке на воротнике. — Не жалуйся потом… Сначала он был с ней даже нежен — по своим меркам. Обычно он не заботился о девках, что грели его постель, а тут расщедрился. Загребал пятерней грудь, накрывал жадным ртом темный сосок, катал его языком, пробуя на вкус. Второй рукой мял за ладный зад, водил меж бедрами, тер двумя пальцами промежность, желая получить нужный отклик. Так его и не получил, но все равно смазал себя душистым маслом, перед тем, как войти, чтобы не причинить лишней боли. И двигался медленно, а не срываясь сразу в привычный темп. Орвас хотел, чтобы она стонала под ним, чтобы извивалась, чтобы сама просила глубже, сильнее, быстрее… Чтобы похоть застила ей глаза, заставив молить господина, владеющего ее телом, о внимании, чтобы жажда выбила из ее прелестной головки все эти глупые аболиционистские выдумки. Но Ильмени только молчала, стиснув зубы. Она раскинулась перед ним, нагая, худенькая, он видел все отчетливо, до последней веснушки, видел, как ритмично погружается в нее и выходит его мужское орудие, темное и блестящее — но проклятая девчонка отвернулась, не желая принимать его ласки. Зажмурилась. Упрямая складка залегла меж ее бровей. Ильмени продолжала строить из себя мученицу за правое дело. И тогда Орвас разозлился. Более он не сдерживался, двигаясь так яростно и споро, как ему хотелось. Одним разом он не ограничился — лишь чуть передохнув, поставил ее на четвереньки, беря сзади, словно неразумное животное. Стискивал ее бока до темных отметин, поддавая бедрами так, что Ильмени болталась, словно тряпичная кукла. Ему нравилось тискать и разводить в стороны круглые половинки зада — до которых, как хотелось ему думать, раньше никто так не прикасался — нравилось смотреть, как мотается ее голова, как мечется из стороны в сторону косичка, выпавшая из растрепавшейся сложной прически. Нравилось наблюдать, как она отчаянно упирается локтями в покрывало, пытаясь удержаться на месте, но все равно соскальзывает, потому что движения слишком мощны. Но еще ему хотелось видеть муку на ее лице, а потому он выпил бодрящего тело и дух напитка — и взял ее в третий раз. Навалился сверху, чтобы в деталях рассмотреть измученное, осунувшееся лицо Ильмени, ее искусанные до крови губы, то, как она морщилась, чуть вздергивая носик, при каждом его движении — а уж он постарался, чтобы эти движения были для нее неприятны. Девчонка пыталась заступиться за неразумных животных, за рабов, если они дороги ей больше родного дяди — пусть получает, что заслужила. В эту ночь он брал ее, пока сам не выбился из сил. Хотел заставить ее облизать его мужское орудие, по-кошачьи — прямо так, как это положено делать ее обожаемым хаджитам — но потом махнул рукой. Слишком устал. Да и племянницу следовало вернуть домой в относительном здравии. Связку ключей от рабских наручников он вложил ей в руку, склонившись рядом, обдав запахом флина. Ухмыльнулся и вкрадчиво сказал прямо в ухо: «Заслужила». Ильмени посмотрела на него — измученная, но все такая же упрямая — поднялась на нетвердых ногах, принялась одеваться. — Ну как, стоили они того, твои обожаемые зверюшки? — Орвас развалился на подушках, даже не подумав прикрыть наготу, и лениво потягивал из кубка флин, разглядывая племянницу. Ильмени одарила его холодным взглядом, застегнула кофточку на все пуговицы, поправила прическу перед зеркалом, подхватила ключи и вышла. Она старалась шагать ровно, гордо выпрямив спину. Почти получалось. Рабов она отпустила на волю, убедившись прежде, что они добрались до Аргонианской миссии в Эбенгарде. После этого Орвас узнал, что Ильмени Дрен покинула богатые покои в герцогском поместье и поселилась в Каналах Святого Делина, не взяв у отца ни гроша больше положенного. Ее новый дом размерами был меньше кладовки для инструментов в герцогском особняке. «Глупая девка, — подумал тогда Орвас. — Эта блажь пройдет очень скоро, через неделю сбежишь обратно к папочке». Но блажь эта у нее так и не прошла.