To let

Вся жизнь Джеймса Ти Кирка – бесконечная череда счастливых случайностей. Он слишком привык, что ему везёт, слишком верит в свою удачу, и оттого всегда расположен к людям. Заглянувшего к нему офицера он встречает открытой и ясной улыбкой. — Разрешите, капитан? — Да, конечно. — Лейтенант Эванс, медслужба, сэр. С вашего позволения, сколько сестёр вам хотелось бы видеть в штате? Джим усмехается в голос, но вовремя вспомнив о субординации, удерживается от скабрезной шутки: — Лучше спросите у Боунза. На лице лейтенанта отражается замешательство: — Сэр? — Да, точно – у доктора Маккоя. Замешательство сменяется лёгкой тревогой: — Простите, сэр, вы разве не слышали – доктор Маккой подал в отставку и… — Что? — Меня назначили на Энтерпрайз вместо него, — совсем напугано добавляет медик. Джим легко отмахивается: — Нет, нет, это какое-то недоразумение, подождите, доктор Эванс. Компьютер, данные по Леонарду Маккою, личный номер SC-1723… На экране разворачивается досье, и Джим бежит глазами по строчкам: «…27, Джорджия, Академия, глава… Энтерпрайз… дата увольнения: 10 августа 2259 года». Джим моргает, дважды обновляет запрос. 10 августа не исчезает. — …три дня назад? — неверяще произносит он вслух. — Капитан?.. — Не сейчас! Джим вылетает из кабинета. Он потрошит две резервные базы данных, но в досье всё остаётся по-прежнему. С пристрастием допрашивает одного из кадровиков, и тот подтверждает отставку, но, к сожалению, не владеет информацией о текущем положении дел. Ни нового места, ни контактов. У Джима появляется идиотское чувство, будто Боунз пытался сбежать. Джим перестаёт улыбаться. Должно быть, удача не совсем от него отступилась: первый же справочник – главный госпиталь Сан-Франциско – выдаёт знакомое изображение с подписью «Л.Г.Маккой, md, зав.отделением экстренной хирургии». Джим отказывается считать это везением. Джим досадливо думает, что слава о легендарных руках добралась и сюда. Он не попадает в его смену, но на регистрации сидит такая очаровательная шатенка, что Джим без труда узнаёт нужный адрес. — Чёрт возьми, Боунз, что это значит? Боунз только шире распахивает дверь. Джим проходит за ним в полутёмную тихую комнату – плотные шторы, простая кровать, пара коробок, стол да несколько книг – серая, безликая и безжизненная, не комната даже, палата. — Боунз? Боунз коротко взглядывает на него, прикусывает губы, точно собираясь ответить… но только дёргает плечом и продолжает разбирать коробку на столе. — Боунз, ради всех святых! Понимая, что разговор неизбежен, Боунз всё равно медлит, как будто выиграв время, сможет уйти от ответов. Наконец распрямляется и, отодвинув коробку, разворачивается к нему: — Теперь я работаю в госпитале Сан-Франциско. — Скажи мне что-то, чего я не знаю! Боунз вздрагивает от его слов. Но тут же снова сникает: — Я устал. — Устал? От чего? От миссий? От космоса? От полётов? Тебе плохо во Флоте? Или на Энтерпрайз? — Джим нервно взмахивает руками: — Проклятье, Боунз, я ни черта не понимаю, что происходит? Что случилось? Почему ты мне не сказал? — Ты был мёртв, Джим. Джим ошалело моргает: — И ты меня вытащил. Нахмурившись сильней, Боунз качает головой: — Ты лежал передо мной на столе и не дышал. До Джима постепенно доходит: — Погоди, хочешь сказать, дело во мне? Ты ушёл из-за меня? — теперь и он тоже хмурится, почти копируя выражение Боунза. Он словно упускает что-то важное, что-то совсем на виду, слишком близкое, чтобы увидеть отчётливо. — Глупости, Боунз, я же… Но тот вдруг взмахивает рукой – чересчур, неожиданно резкий жест в этом угнетающем стылом оцепенении – и Джим замолкает. — Джим, не говори ничего, — тускло просит Боунз. — Я знаю всё, что ты скажешь. Что не бывает безвыходных ситуаций, что тебе всегда везёт и тут не о чем переживать, — приметив лёгкую улыбку на губах Джима, он, кивнув, продолжает быстрее и громче: — Или даже пообещаешь себя беречь и продержишься целый месяц, но потом всё равно сломя голову помчишься испытывать судьбу. Я всё это знаю, я знаю, с кем связался, и ничего не изменится. И ты прав, я должен просто смириться и отпустить. Словно устав от этой речи, он отступает к столу, в поисках опоры обхватывает его край ладонями. Опускает плечи: — Джим, я не могу. — Но… — Джим. Ты не дышал, — почти по слогам говорит он. Джим смотрит на него, и Боунз смотрит в ответ, но так странно, так бледно, как будто насквозь и мимо. И Джим наконец понимает. У него есть Боунз, а ещё у него есть звёзды, команда и Энтерпрайз, а у Боунза – только он сам. И теперь это куда больше страшно, чем здорово. Не раздумывая, Джим шагает вперёд и крепко обнимает его. Боунз остаётся стоять неподвижно. Не шевелится, не говорит ничего, не обнимает в ответ. Но когда Джим уже собирается отстраниться, вдруг словно оттаивает: поднимает руку и тихо, ласково гладит его по голове. Джим чувствует, как к горлу подступает комок. Засопев, он сильней упирается носом ему в ключицу и ещё несколько секунд цепляется за него. А отпустив, заглядывает в лицо: — Ты ведь вернёшься? — Я не знаю, парень. Джим больше ни о чём его не спрашивает. Джим ненавидит сомневаться и не умеет раздумывать. Раз решив, он идёт вперёд. Три дня спустя он является в госпиталь в серой форме инструктора Академии. Красуясь, перекатывается с пятки на носок: — Как тебе, Боунз? Правда классно? Буду учить детей ломать тест Кобаяши Мару! Боунз бесцветно глядит на него, а потом выдаёт: — Джим, пожалуйста, не глупи. Джим резко стопорится; ему кажется, он попал в какой-то дурацкий заклинивший симулятор, где все стратегии нарочно идут кувырком. — Но ты же сам говорил, что волновался, что космос – это ужас и болезни и… что там ещё!.. — он встряхивается, не так уж стараясь вспомнить. — Ну вот, мы оба теперь на земле, ты отдохнёшь и всё наладится! Боунз нахмуривается, напоминая себя прежнего, едкого, яркого. — Джим, точно так же ты улыбался, когда совет Академии отстранил тебя от полётов. Ты не сможешь без космоса. Ты через неделю поймёшь, что сломал себе жизнь. Я не хочу в этом участвовать. И Джим не выдерживает, взрывается: — Это какой-то чёртов тест?! — он ругается в три раза чаще, чем Боунз, Боунз не ругается вовсе; не замечают оба. — Скажи мне, что надо сделать? Что я, мать его, должен сделать – я сделаю! Эта вспышка никак не влияет на Боунза, он по-прежнему смотрит устало и тяжело. — Чёрт возьми, Боунз! — Отпусти меня. Джима словно окатывает холодной водой, весь его гнев, весь огонь раздражения гаснет мгновенно, оставляя холодок за плечами. Оглушённый, Джим молча таращится пару секунд, а потом вдруг начинает смеяться, рассыпчато, сухо, словно у него пневмония. Выдыхает, качая головой: — Не могу. Он уже не смеётся, спрятав руки в карманы, непривычно ссутулившись, ждёт. Боунз не успевает ответить. К ним бежит молоденькая рыжая медсестра, задыхаясь, хватает Маккоя за руку. — Доктор Маккой, скорее, прошу вас! Её пальцы оставляют на рукаве Маккоя смазанный алый след. Дёрнувшись, Боунз глядит на медсестру, словно оказался на стыке двух измерений и никак не поймёт, где же он, а потом быстро говорит: — Да… Да, иду! И развернувшись, быстрым шагом спешит за рыжей. Джим до последнего цепляется взглядом за белый халат и не переставая твердит: оглянись, оглянись же, чёрт возьми, Боунз! Боунз не оборачивается. Они больше не разговаривают, но Джим всё ещё не научился сдаваться. Он приходит каждый день, на час, на два, на пятнадцать минут; как вор, как лазутчик стоит за деревьями больничного парка. Лаборатория и смежный кабинет Боунза на первом этаже, Джим прекрасно видит всё, что там происходит. Видит, как Боунз таким знакомым жестом трёт глаза по утрам, как общается с коллегами, ставит опыты, фиксирует результаты. Видит, как с головой уходит в работу, забывая про кофе или невидящим взглядом уставившись за окно. Три недели спустя Джим видит у него пациента, подвижную тонкую женщину с вьющимися волосами; она прижимает к себе дочь и что-то быстро, сбивчиво говорит. Боунз лишь мягко касается её плеча, а женщина порывисто накрывает его руку своею, стискивает пальцы и подаётся вперёд с таким чувством, с таким светом в улыбке, что Джим вздрагивает, ощущая этот свет даже с расстояния в сто шагов. И глядя на неё, Боунз смеётся. На следующий день Джим приходит к госпиталю в военном мундире. Он приходит точно в смену, но кабинет пуст, и Джим, в этот раз не скрываясь, стоит под окном до тех пор, пока дверь не распахивается, вместе с тёплым жёлтым светом пропуская в кабинет Боунза. Перебирая бумаги, тот рассеянно делает пару шагов, поднимает взгляд, видит Джима и замирает. А потом медленно подходит к столу. Их разделяет стол, стекло и пятнадцать ярдов, но Джиму кажется, он слышит, как Боунз сбивается с выдоха, как шелестят обронённые листы. Почти сразу Боунз берёт себя в руки, распрямляется и с тихой усмешкой кивает. Джим не двигается, не говорит ничего, и они стоят так очень долго, странным отражениями друг друга, неотрывно глядя в глаза, а потом Джим понимает, что больше не может смотреть. Он уходит, не оглядываясь, почти убегая, и не видит, как Боунз, сгорбившись над столом, вцепившись в дерево до белых костяшек, опускает лицо. * * * Миссия обещает быть короткой, но нервной, и за день до вылета Джим решает лично обойти Энтерпрайз. Но вместо того чтобы проверять и осматривать, как потерянный бродит по коридорам, пытаясь представить корабль без Боунза. С 10 августа прошло уже два с лишним месяца, а он всё никак не утрясёт это в голове. Что больше не будет ни ругани, ни ворчания, ни ужасных метафор. Не будет ледяных гипошприцев и бережных, осторожных рук. Придётся привыкать к новым порядкам, к новым голосам, к новым рукам… он, чёрт возьми, не хочет привыкать! Едва ли отдавая себе отчёт, он идёт знакомой дорогой, словно надеется увидеть ожившую память. Надеется так сильно, что принимает желаемое за действительное: ему с порога мерещится чужое присутствие и тихий гул запущенных машин. А потом он слышит голос, от которого щемит под рёбрами. Он тут же хочет окликнуть, но, раскрыв рот, замирает; его охватывает суеверный детский страх: вдруг там, за углом, случилось чудо и своим дурацким окриком он может его спугнуть. Напряжённый, как струна, и бесшумный, как рысь, Джим крадётся дальше, сдвигает ширму… чудо не исчезает: Боунз здесь, переходит от экрана к экрану, сверяя отчёт. В первый миг сердце проваливается в желудок. А на втором развеивается глупый страх, возвращая обычного Джима, нахального, самовлюблённого и не в меру оптимистичного: — Я так и знал, что ты вернёшься! — с широченной улыбкой тянет он. Боунз отрывается от монитора, поглядев на него, усмехается: — Ещё бы ты не знал. — Жизнь, полная приключений, с самым лучшим капитаном на самом лучшем корабле – устоять невозможно. — Угу, — и Джим настораживается: слишком покладисто, слишком просто. — Боунз? Всё в порядке? Однажды он уже провалился, второго раза не будет. — Угу, — снова соглашается тот. Джим шагает ближе. Боунз уже не походит на призрака, к нему словно возвращается цвет, но Джим не отступается: — Боунз? — обняв за плечи, разворачивает к себе. — Почему ты вернулся? — будь у Джима хотя бы догадка, он бы сотню раз подумал, хочет ли знать ответ. Боунз спокойно смотрит на него и произносит, негромко и легко, как самую простую вещь на свете: — Потому что ты важней. Короткую, звенящую секунду Джим рассеянно хмурится, не отпуская его плеч. А потом оглушительная, сумасшедшая, жгучая ярость взрывается в нём таким шквалом, что, задохнувшись, он стискивает пальцы до синяков. Боунз даже не морщится, будто вовсе не чувствует боли. Руки начинает трясти, всего Джима трясёт, и он шагает вплотную, притягивает Боунза за шею и, зажмурившись, упирается лбом ему в лоб: — Ты!.. — ему жжёт горло и жжёт глаза, слова даются с трудом, ещё труднее даются мысли, — никогда… — Джим почти хрипит, — никогда так не думай! — голос срывается с хрипа, и лишь бы не заорать, или не завыть, Джим целует его. Куда придётся, в нос, потом в щёку. И в губы. Переносица, скулы, лицо. Раз начав, уже сложно остановиться, ярость отчаянно требует выхода, сейчас же, немедленно, и Джим целует, бездумно и горячо. Перемежает выдохи с быстрыми поцелуями, треплет волосы, гладит затылок, жмётся тесней и не перестаёт целовать. Боунз не отталкивает, пусть не отвечает, и это придаёт Джиму смелости. — Это приказ! — загнанно шепчет он и снова прилипает к губам. Почувствовав, что гнев проходит и стало чуть легче, что можно, не боясь срыва, открыть глаза, Джим отстраняется и, не выпуская его из рук, ждёт, глядя в упор, тяжело дыша. Боунз сам едва справляется с лёгкими, но не отводит глаз, и Джима удерживает на месте одно только это. Этот взгляд – и грохочущий под ладонями огненный пульс. Джим уже не понимает, чей он, прошла целая вечность, но наконец Боунз смыкает губы и коротко, едва видно кивает. На секунду Джим чувствует себя в невесомости, пол проваливается, всё плывёт. — Спасибо, — произносит он одними губами, соскальзывает пальцами с шеи на грудь, слышит часто стучащее сердце, медлит мгновение… и быстро, быстро уходит, что есть сил не думая о том, что сейчас натворил. Оставшись один, Боунз зажимает рот ладонью и долго смотрит куда-то в стену. А потом выдыхает, ворошит без того встрёпанные волосы и тихо фыркает – насмешливо и тепло.