Colours

Если соединить воду и какое-нибудь вещество – марганцовку, допустим, - ты получишь воду розового цвета. Не прозрачного, какой она была когда-то, а розовую, изменённую, подверженную чужому воздействию. Для того чтобы это знать, не обязательно быть химиком. И Скайлер знала об этом, только почему-то никак не могла понять, что Уолтер подобно этой чёртовой воде больше не вернётся в прежнее состояние. Прозрачным, чистым – никогда, в его составе навсегда останется этот розовато-красный оттенок – оттенок крови. Уолтер мог назвать этот цвет цветом ярости. Всепоглощающей ярости к его врагам, которые угрожали его семье, не важно, будь то Скайлер, Уолтер Младший или Джесси. Красный перемешивался с голубым – холодным, отрезвляющим: расчётливость и трезвый ум, потому что иначе – не выжить. Он ушёл из бизнеса. Порвал с ним, как бумагу с рисунком. Испорченным, плохим, но ярким, насыщенным – не оторвать взгляд, и сейчас рядом со Скайлер он задыхался от обыденности, от блеклости красок, серый – он был повсюду. Уолт улыбался с утра, иногда готовил завтраки, делал, кажется, всё, чтобы создать подобие семьи. Серое утро, серый день, серая автомойка, серый дом, серый вечер, перетекающий в чёрную с серыми разводами ночь. Ему не хватало Джесси. Всю свою ярость он вымещал на нём, даже сейчас, когда они не виделись уже пару месяцев. Его бесила извечная тупость Пинкмана, его беспечность, безответственность. Он был самым худшим партнёром, которого можно представить, и самым лучшим – одновременно. Он был ярким пятном – жёлтым, оранжевым, зелёным, действующим на нервы и успокаивающим. Его хотелось оскорбить, сделать больно, выкрутить руки, а потом, не успевая остыть, хотелось защитить и прижать к себе так крепко, чтобы тот задыхался – немножко. Уайт набирал ему пару раз, но сбрасывал, хотел просто узнать, как у него дела. Даже не знал, вспоминал ли сам Джесси его, и если вспоминал, то каким? Слишком много дерьма произошло, слишком много лжи хранил Уолтер. Он оправдывал себя тем, что хотел защитить этого идиота, не умеющего думать головой, в конце концов, жизнь Джесси всегда казалось Уайту очень важной. Только Пинкман этого не понимал. Пинкман вообще многого не понимал, и последняя встреча запомнилась Уолтеру очень чётко: не мог поймать взгляд, будто неловко было, Джесси всё время дёргался непонятно от чего, и Уайт знал, чувствовал, что ему не рады. По правде говоря, он тогда многое чувствовал. У них будто был белый лист – чистый, новый, и они его портили; Уолтер оставил Джесси одного, то есть совсем одного: без родителей, без семьи, без поддержки, без будущего. Не то чтобы Уайт был в этом виноват, у них же вроде у каждого своя дорожка, свои жизни, но ни черта это не правда – и Уолт это знал. Когда это началось? Когда они вместе ехали на смерть, запертые в багажнике, и в глазах были яркие жёлтые пятна. Или когда Джейн – зелёные деньги, красная помада, стеклянный взгляд мёртвых глаз, кровавые разводы от шприца. Грязно-жёлтые пейзажи Мексики, голубой мет, чёрт возьми, и сейчас он один в тёмном доме, и это заставляло Уолтера чувствовать себя катастрофически плохо. Наверное, если дать этот белый лист Джесси и попросить раскрасить, то там едва ли будет присутствовать какой-то яркий цвет. Наверное, Уолт получит полностью чёрный лист. Наверное, Уолт это заслужил. А Джесси – нет. Он обещал, что не бросит его, партнёры пятьдесят на пятьдесят, он был ему вроде отцом, только чуть больше, другом, но не до конца (друзья так не поступают), он был ему учителем – в прошлом и настоящем. Скайлер покрасилась в белый. То есть она и раньше была блондинкой, но сейчас цвет был совсем белым, будто она хотела очистить себя, избавиться от той частички Хайзенберга, что поселилась в ней самой. И фамилия у Уолтера была белой – Уайт. Он себя так не чувствовал абсолютно, они вроде и соответствовали друг другу, идеальная семья. Были идеальной семьёй. С белым листом, как и с чистой водой, нужно быть предельно аккуратным. А об этом говорить уже поздно. Уолтер не мог с собой ничего поделать, проезжал мимо, даже был уверен, что Джесси его заметил, но Пинкман не выходил. Не подавал виду. Не звонил. Уайт даже пару раз останавливался у дома, проверял, всё ли в порядке, - так успокаивал себя и оправдывал эти странные никому не нужные выходки. Из дома не раздавалось ни звука, не было больше вечеринок, и это пугало. Раньше сломленный Джесси стремился заполнить пустоту вокруг себя шумными компаниями. Теперь эта пустота была у него повсюду. В каждой комнате, на каждом этаже, в каждом маленьком уголке дома, и Пинкман, судя по всему, чувствовал себя комфортно. Больше всего на свете Уолтер боялся обнаружить его сейчас таким же, каким был он сам, - серым. Уолтер думает. Он вообще очень много думает о Джесси, даже если того не нужно защищать в данный момент. Мысли возвращаются к нему, к той жизни, что была до. Уолтер не может признаться себе в том, что никогда ещё не чувствовал себя таким живым, что получал удовольствие от палитры красок в той жизни, где был зелёный, голубой и красный. И Джесси. Снова Джесси, и Уолтеру необъяснимым образом кажется, что он должен что-то сделать, ну в самом-то деле - что?!, злится Уолтер, они не могут встречаться по уикендам, словно старые приятели, и пить пиво, обсуждая последние новости и бейсбольные матчи. Они не могут приходить друг к другу на вечеринки по случаю Дня Рождения, приносить подарки, и, улыбаясь гостям, разговаривать о погоде. Они не могут даже созваниваться - хей, как дела, хотел убедиться, что ты не лежишь мёртвый под ближайшим забором. А даже если лежишь, - эта мысль отражается ярким красным пятном боли, - никому нет дела, Джесси. Он лжёт, ему есть дело, и, может быть, он даже будет наблюдать за похоронами издалека, и именно эту мысль хочется выплюнуть, и именно этой мысли хочется сказать спасибо - Уолтер здесь, на пороге чужого дома. Джесси серый, он на самом деле серый, бесцветный, Уолтер чувствует это сразу, с первой же секунды, когда открывает дверь. Всё вокруг в грязи, здесь темно, и Джесси даже не поднимается с пола, чтобы поприветствовать, Уолтер не может определить, под наркотиками ли Пинкман сейчас. Уолтер вдруг вспоминает, как Пинкман красил здесь стены, сам красил - в чистый, смывая ту грязь и безумие, а теперь он едва различим в темноте, вернулся туда, где заслуживает быть. Или не заслуживает, но в Америке столько трудных подростков, столько наркоманов, и у Уолтера идеальный - идеальный, чёрт возьми! - сын, а Уолтер всё равно здесь. Почему-то. -Джесси? Имя кажется очень странным, потому что не произносилось так давно, Уайту отчего-то кажется, что сам Пинкман давно его не слышал. -А-а-а, мистер Уайт. Под наркотиками. -Если пришли меня убивать, то не тяните, - Джесси говорит спокойно, Уолтеру даже кажется, что он просит сделать это. Ты так цеплялся за жизнь в грязно-жёлтых пустынях Мексики, ты так яростно смывал кровавые пятна со своих рук, ты так любил эти зелёные бумажки, пачками лежащие на твоём грязном полу. Джесси Пинкман, даже твоя фамилия цветная - розовый, как та чёртова марганцовка, что не выходит у Уолтера из головы, чистая-питьевая-безпримесей - теперь уже никогда. Из тебя ничего не получится, Пинкман. Ты никому не нужное дерьмо, Пинкман. Тебя все бросили, Пинкман. Уайт знает, что часть из этого - правда. Чего Уайт не знает, так это того, когда же всё успело улететь в пропасть, с каких пор ему не всё равно и почему он стоит здесь, не прикрытый своими вечными оправданиями даже перед самим собой. Разговаривать с Джесси бесполезно, но Уолтера это не останавливает, и он пробирается наощупь в темноте, пока не добирается до того места, где лежит Пинкман. И мир взрывается палитрой красок - жалостью, ненавистью, Уолтер не разбирается, хочется встряхнуть Пинкмана, может, подраться, - да, определённо. Сколько можно творить херню со своей жизнью, Джесси. Джесси. -Прости, - вместо этого говорит Уолтер, абсолютно искренне, но это слово не может стереть целые стены чёрного цвета; оно не может вернуть Джейн или родителей или кого бы то ни было, оно нахрен Джесси не нужно, это глупое слово. Пинкман, кажется, готов к выстрелу - извиняетесь за то, что собираетесь убить? Мы не можем, вспоминает Уолтер, не можем видеться и быть кем-то. Я не могу, думает Уолтер, не могу уйти. Он поднимает Джесси, осторожно, бережно; ему тяжело и ничего не видно, из этого дома хочется свалить как можно быстрее, но выхода нет, его нельзя везти домой или ещё куда-то, где их могут увидеть, и Уайт хочет объяснить ему элементарные вещи. -Тебе нужно поспать. Завтра поговорим. И что-то взрывается. За него цепляются, словно за жизнь, словно за яркий свет, и Джесси наверняка хочется выть или плакать или кричать - но он молчит, молчит и мнёт руками рубашку Уолтера, никаких слёз, никаких слов. Уайт теперь знает, что его ждали. У Уолтера есть план на все случаи жизни, а если и не на все, то всё всегда можно рассчитать, придумать и объяснить. И даже если мир полетит к чертям - а он наверняка полетит - Уолтер готов идти вперёд. Уолтер готов бежать или гнать фургон, убивать за Джесси и защищать этого придурка, забирать у него наркотики и терпеть его выходки, врать Скайлер и делать чистейший на рынке продукт - потому что ему до тошноты надоел серый. Потому что это его жизнь.