Семь смертных Грехов

- Ааа! Когда же он придет?! - Похоть кругами носилась по большому полутемному залу, освещенному одиноким камином. - Ха-ха, ты только посмотри на нее, Обжора! Как же это весело! - Хочу, хочу, хочу! Как ты можешь смеяться? Ты же знаешь, насколько сильно мое желание, - Похоть остановилась, повернув голову к говорившей. - Или ты забыла, как я люблю? Она подбежала к девушке и склонилась над ней так, что ее спутанные темные волосы накрыли плечи подруги. Алчность, уже пожалевшая о своих словах, опустила свою рыжую голову, чтобы Похоть не увидела ее глаз. - В чем дело? - та резко подняла ее голову за подбородок. Но увидела в глазах Алчности лишь эгоистичное желание обладать всем, и не важно, что это: золото или Похоть. Да, рыжей не очень нравилось, когда подруга жестоко принуждала ее ложиться под себя и позволять вытворять с собой все, что угодно. Но в эти моменты Похоть была полностью в ее распоряжении. Полностью. От ее длинных и стройных ног до кончиков вечно растрепанных волос. И больше ничья. Алчность терпеть не могла делить что-то, даже если это звериный секс с лучшей подругой. - Ты все равно им не завладеешь, Гнев тебе не позволит! Похоть отдернула руку от лица Алчности, оставив там красные полоски от острых ногтей. А рыжая наслаждалась отчаянием подруги. Она любила наслаждаться всем до последней капли: чувства, вздохи, жизнь. Главное всего и побольше. Похоть продолжила наматывать круги по залу. Решив, что от этой одержимой не получить больше ничего интересного, рыжая перевела взгляд на парня. - Что у тебя на ужин сегодня? Тщательно прожевав большой кочан капусты, Обжорство ответил, с удовольствием предвкушая следующие блюда: - Индейка, барашек, три мешка баклажанов, запеченных с... забыл. Ах, да, запеченных с пальчиками. Ну и то, что я еще не успел доесть с обеда - руки и спина... Мм.. Алчность передернула плечами. Она вспомнила, как недавно забрала у Обжоры человеческую ногу, ну просто, чтоб была. Через несколько дней она разложилась и стала отвратно пахнуть. Тогда, Гнев заставила ее съесть ногу. Благо, Обжорство помог с этим. Однако отдавать заветную вещицу было тяжело: раз что-то попало в руки Алчности, то это уже не уйдет. - И все же, не перестаю удивляться твоему аппетиту. У тебя, по-моему, уже нет разделения на трапезы. - Ошибаешься, дорогая, - Обжорство отхватил большой кусок индейки и продолжил с набитым ртом. - На вечер я всегда оставляю самое вкусное, так что, когда ужин, я всегда точно знаю. Тут он с головой ушел в процесс поедания всевозможных лакомств, не замечая ничего вокруг. - Похоть, - позвала рыжая. - Ты никогда не думала об Обжоре как о игрушке для исполнения твоих желаний? Девушка опять остановилась, посмотрев в сторону парня. - Ну зачем мне он, если есть ты? - лениво бросив это подруге, девушка продолжила свой нервный путь. Действительно, Обжора не вызывал желания, к тому же, он был слишком тощий, неприлично тощий. Люди это называют анорексией. В любом случае, Похоть знала, что рыжую такой ответ больше устроит, чем правда. По сути, переспав в свое время со всеми из Грехов, она не видела особой разницы между ними. С Гневом - страстно, с Обжорством - нежно, как ни странно (хотя он то и дело пытался откусить ей что-нибудь), с Ленью некрофилом себя чувствуешь, настолько все уныло. С Завистью - опасно. Она постоянно так и норовит тебя как-нибудь изуродовать. Неизведанным остался только Гордыня. Поэтому девушка не могла овладеть собой, желая овладеть им. - Ну где же они?! - Да тише ты, Лень разбудишь. - Она здесь? - Почему "она"? Я бы сказала, что это "оно". Да, оно здесь, спит. - Ладно, неважно, а последняя? - Я здесь, - из дальнего угла раздался ядовитый голос Зависти. Она терпеть не могла сидеть со всеми, но в тоже время завидовала им и не могла упустить этой возможности. - Давно ты здесь? - С самого начала, - ее лицо исказила ужасная гримаса, тело передернуло, хотя серые грязные волосы даже не шелохнулись вслед хозяйке. Это было странно. Хотя Зависть всегда была такой: неухоженная, отталкивающая и постоянно одна. Она редко заводила разговоры с другими, а если уж и открывала рот, то не упускала возможности съязвить. Три Греха, не желая продолжать с ней беседу, опять занялись своими делами (а Обжора даже не отвлекался от своей трапезы). Зависть же, сидя в своем углу, ревновала даже к тому, что у них есть "свои дела" , а у нее - нет. Даже если они такие неосуществимые как у Похоти - покорить Гордыню. Но больше всех она завидовала, пожалуй, Алчности. Рыжая всегда что-то хотела, ВСЕГДА. И в основном это получала. Когда они вот так собирались по вечерам в этом зале, Алчность только и делала, что упивалась грехами других, доведенных до предела. Ей безумно нравилась сама атмосфера, царившая тут. И это Зависть мучило больше всего. У рыжей было то, что она определенно любила. Однако за это девушка, съедаемая чувством зависти, не могла наказать Алчность, у той была защитница, и еще какая! Похоть ни за что не даст издеваться над своей любимой игрушкой. Даже сейчас, не дождавшись окончания вечера, она увела Алчность на кушетку с другой стороны зала и начала срывать с девушки шелковую блузку, которая никак не поддавалась. Но треск рвущихся ниток все-таки раздался, и она прижала рыжую к стене (а зачем тогда была нужна кушетка?). Впившись губами в ее шею, властно мнет грудь. Алчность такая же красивая как и Похоть, только в ней больше азарта, готовности к любым авантюрам, и это тоже бесило Зависть. Она видит, как рыжая прикрывает глаза с искрами самодовольства в них, потому что подруга уже оторвалась от ее шеи и приникла губами к одному из сосков, жадно наслаждаясь вкусом ее тела. Да, Обжорство сейчас позавидовал бы Похоти, такая возможность попробовать Алчность на вкус! Но он, как обычно, занят. На этот раз жилами, оставшимися от барашка. Вскрик. Лающий смех. Это Похоть укусила рыжую за сосок, а та за это подтянула девушку на себя и, запустив руки в темные спутанные волосы, грубо и жадно ее целовала. О, да, Алчность наслаждалась ею. До последней капли. Зависть не могла больше наблюдать за ними и пошла искать того, на ком она сможет выместить свою злость. Как обычно, это было/был/была Лень. Так же это называют Унынием. Уныние лежало на большом диване и спало. И это было практически единственное, чем оно занималось. Однако, через какое-то время сон тоже мог надоесть, и Уныние перекатывало по комнате свое огромное тело, не зная, чем себя занять. В отличии от Обжорства, когда Уныние ело, оно худело. Какая-никакая активность. Поэтому оно ело редко, а разговаривало медленно, немногословно и грубо, стараясь как можно меньше тратить энергии попусту. Иногда Уныние и радо было бы поделать что-то, но слишком уж лень. Собственно поэтому он/она стал(а) оно. Унынию было абсолютно все равно на свой пол, поскольку над этим приходилось бы думать и постоянно помнить. Оно не следило за собой и не смотрело на других. "Вечный пофигист, и все тут" - как оно однажды сказало. Вложив все силы в мощный пинок, Зависть свалила эту тушу на пол. - Хули? - только и спросило тело. - Вставай, пора. - Пришли? - Нет, но скоро, - сверкнув глазами, Зависть добавила. - Эти вон опять... Уныние даже не посмотрело в ту сторону, где были девушки. Медленно поднявшись, тело поплелось ближе к камину, где Обжора уже доедал баклажаны с пальчиками, с особой тщательностью обсасывая маленькие косточки. Увидев Уныние с Завистью, он помахал им еще недоеденной человеческой рукой. Вообще эти трое чувствовали себя наиболее комфортно друг с другом. Точнее сказать, не испытывая друг к другу ничего и не имея желания говорить, каждый мог делать свои обычные действия и не мешал другим. Обжора ел, Уныние смотрело в одну точку, а Зависть, заняв удобную позицию, продолжала наблюдать за страстными утехами девушек, успевших переместиться на пол. Уже полностью раздетая Алчность с вожделением и интересом смотрела на то, как Похоть орудует языком между ее ног. На это всегда было странно смотреть, поскольку первая относилась к этому, как к какому-то эксперименту: а если так, а если сильнее, глубже, чаще. А другая - как дикий зверь к добыче, которую нужно сожрать, и чем быстрее, тем лучше. Огонь в камине стал гореть ярче, значит идет его хозяин. Через несколько минут послышался приглушенный голос и грохочущие удары. В зале по правую сторону были два входа. Двери одного были высотой до потолка, а другие - лишь в 2,5-3 метра. Как раз из вторых дверей и вышли они - Гнев и Гордыня. Сегодня Гнев открыла двери не пинком, как она это делала обычно, а просто взорвала их. Да, она явно была не в духе. Как только следом за девушкой вошел Гордыня, Похоть сразу же бросила Алчность и устремилась к темноволосому парню, грациозно расположившегося в кресле возле камина. Обвив руками его шею, она получила взамен холодный взгляд. Парень грубо оторвал ее от себя, буквально кинув на пол. Девушка с досадой посмотрела на Гордыню, который опять пришел в новом костюме и явно не собирался "марать его об нее". Тем временем Гнев кидалась своими мячиками во все стороны. Это были особые мячики - огненные. Более того, отскочив два раза от какого-либо предмета, стены или пола они взрывались. Она всегда так выражала свою злость. Когда человек злился, она подавала ему эти мячики, служившие в его руках грозным оружием не только физическим, но и моральным. Так, в руках разгневанной домохозяйки они превращались в скалку или сковородку, в худшем случае - кухонный нож. У гопника в арматуру; а если это просто скандал - в личное оскорбление и язвительное указание на слабые стороны другого. - Гнев, давай поосторожней, - предупредил Гордыня, когда с потолка стала сваливаться кусками штукатурка. - Как меня это достало! Каждый вечер собираемся тут. Зачем?! Не хочу! Будто у меня других дел нет! Гордыня не отвечал. Все знали эту обычную для шатенки реакцию в такие моменты. И так же все знали, для чего они здесь собрались. Гнев тоже знала. - Как достал! Давай, приходи, выбери уже кого-нибудь и проваливай! - Ты понимаешь, что он заберет тебя в таком случае? - парень не смотрел на сестру, он достал очередной рисунок из-под мундира. Гнев так и замерла с огненной игрушкой в руке. Видимо, она бушевала сегодня весь день и теперь, выпустив бОльшую часть эмоций, могла посмотреть на ситуацию со стороны. Ее красивое даже в гневе лицо разгладилось, и она устало опустила руки. Доплетясь до кресел, она бухнулась в одно из них и стала смотреть на очередной портрет, который дорисовывал ее брат. Больше, чем свои костюмы, Гордыня любил писать портреты своих "клиентов". Конечно, он ставил себя, свою красоту и таланты выше всех других, поэтому, дорисовав картину, он неизменно находил в ней кучу несовершенств. Естественно, исходящих от самого человека, а не из-за великолепных способностей Греха рисовать. Он рисовал обычным карандашом. Только голову и плечи. Находя недостатки в каждом из рисунков, он начинал их медленно рвать - просто сверху вниз, разрывая бумагу на две части. Тогда его жертва на листе начинала метаться, ища спасения, и отчего портрет становился цветным. Однако, это длилось недолго, лишь до тех пор, пока последние миллиметры бумаги не пересечет пропасть их воздуха. Тут человек на портрете бьется в последней агонии, но Гордыня неумолим. Резким движением он разрывает последние сантиметры бумаги, и в его руках остаются две половинки одного наброска человеческого лица, запечатленного в его последнем истошном крике. Вот теперь это красиво. Это означает, что Гордыня сломил человека. Пока брат проделывал все это, Гнев била кулаком по подлокотнику кресла в такт раскачиваний Похоти - девушка все это время сидела у ног Гордыни и, обхватив руками свои колени, перекатывалась взад и вперед. - Вы обе мне надоели. Займитесь чем-нибудь. Эй, ты, - он посмотрел на девушку, сидящую у его ног, - сделай массаж Гневу, она это любит. - Что?.. - Похоть хотела было возразить парню, но осеклась, встретившись с ним взглядом. Гнев вытянула ноги, и Похоть занялась ими. Время от времени шатенку раздражало что-то в своих мыслях, тогда она посылала в сторону темноволосой Похоти пару огненных "приветов". Один из таких сюрпризов отскочил и, оставив стоп искр на блузке Алчности, взорвался в дальнем углу. Рыжая все еще лежала голая на холодном полу, оставленная там Похотью. Искры стали проедать ткань блузки с оторванными пуговицами, но девушка не придавала этому значения. Она лишь перевернулась на бок, чтобы лучше видеть тление обуглившихся краев. И снова ей безумно нравилась ЕЕ блузка, пожираемая искрами Гнева. Это зрелище доставалось ей одной, никто этого не видел. Хотя нет, кое-то все-таки видел. Эта была Зависть. От девушки с серыми грязными волосами и ядовито-желтыми глазами ничто не могло укрыться. Особенно, если дело касалось рыжей. Зависть очень сожалела, что та, голая, не человек. Тогда бы она стояла постоянно сзади Алчности и вкрадчиво нашептывала ей, внушая, что все лучше, чем она. Что у них есть то, чего у нее нет. И так продолжалось бы до тех пор, пока рыжая не убедилась бы в этом, пока это не перешло бы в навязчивую идею. Пока это не станет нормальным состоянием, Зависть не успокоится. Она будет всегда стоять за спиной человека, больно впившись в плечо своими когтями и чуть шевеля закусанными до крови губами. Зависть отвлек тихий, но довольно характерный звук, похожий на далекий свист. Этот звук исходил от Обжорства, точнее от того, что он ел - сердце. Большое, кровавое, оно еще билось. Рваные сосуды бесцельно болтались, освобождая последние капли крови, падающие на ковер. Обжора любил оставлять сердце "на сладкое". Но бывало, что он съедал исключительно сердце человека. Естественно, что после такого, человек становился нем к голосу сердца, становился жестоким и бесчеловечным. - Ты же не говорил, что остановишься на спине и руках? - прошипела Зависть. Рот Обжорства был полностью в крови, в зубах застряли нежные частички стенок сосудов. По щеке текла струйка венозной крови, казавшейся абсолютно черной в полумраке зала. - Я говорил, что еще доем то, что осталось с обеда. Нужно было дать этому чудовищу помучится, - парень облизнул кровавые губы не менее кровавым языком и откусил еще кусок. Послышался тонкий крик сердца. Еще один человек погибает. Обжора закинул последний кусок в рот и вытер рукавом лицо. - Что было на этот раз? - поинтересовалась Гнев. - У этого...кхм, - парень чем-то поперхнулся, - у этого "случилась" ишемия и атеросклероз. Ну что я могу сказать, надо было заботиться о том, что ешь. Вот я всегда тщательно выбираю продукты. А, и, конечно, быть... как бы это сказать... в общем с сердцем. - Ой, в твоем понимании "тщательно", значит "все". - Ты неправа, подруга... - Обжора хотел сказать что-то еще, но, увидев завалявшийся мозжечок, про который он совершенно забыл, вернулся к приятному смакованию этой части мозга. Последние красные огоньки на блузке потухли. Алчность натянула узкие штаны, надела пояс и пошла к общему столу, намереваясь посмотреть, почему в этот раз сердце смертного вызвало разговор. Девушка не успела пересечь и половины зала, как из-за развалин бывшей двери показались двое ее "племянников" - Жадность и Желание. Весело, с визгом они ворвались в помещение, но остановились, увидев хищный взгляд Похоти. Порой они принимали участие в "любовных игрищах" вместе с Похотью и их "тетушкой" - Алчностью, поскольку были неотделимой частью последней. Когда Алчность позволяла им самостоятельно развращать человека, то они отделялись от нее и приходили только к вечеру, принеся душу, разломленную на двое (половину - Жадность, другую половину - Желание) к ногам рыжей. Но, как всегда, они не могли не прокомментировать голую грудь Алчности. С игривым вопросом "А что это у нас здесь?" Жадность подбежала с "тетушке" сзади и сжала двумя руками ее пышную грудь уже покусанную Похотью. Желание же в свою очередь подошел к Похоти и что-то шепнул ей на ухо, отчего глаза девушки загорелись недобрым огнем. - Алчность, забери этих двух! Похоть отвлекается от массажа! Гнев лучше было сейчас не злить, поэтому Жадность и Желание покорно слились с Алчностью воедино, как это и должно было быть. Что до Похоти, то оставалось непонятным, почему она не может завладеть Гордыней. Девушка мастерски превращалась в глазах человека в то, что он страстно желает, то что он хочет. Она бывает и распущенной шлюхой, которая призывает каждого поиметь ее, а бывает и холодной, неприступной богиней, ради которой многие совершали безрассудные поступки, но так и не смогли ею овладеть. Гордыне же в сущности было все равно, что отвергать. Его просто бесила мысль, что он может сделать что-то для кого-то, что будет использован или что-то в этом роде. Если бы Похоти необходимо было, к примеру, угостить Гордыню яблоками, тогда парень ни за что бы не позволил этого сделать. Просто потому, что это он. Легче всех жилось только Унынию. Ему не нужно было делать абсолютно ничего, чтобы его жертва сгнила под тяжестью этого Греха. Нет, серьезно. Уныние просто наваливался на человека всей своей тушей (естественно не материально), а тот, бедный, просто умирал, придавленный огромным слоем уныния, безысходности, лени, из-под которого человеку самостоятельно выбраться практически невозможно. Все вечера в этом зале заканчивались одинаково. Вот слышатся гулкие шаги, вот открываются массивные двери, из которых выходит только Он. Вот Грехи расселись в креслах, ожидая Его выбора. Гордыня поправляет свой костюм, Похоть приглаживает непослушные волосы, Алчность зализывает раненый Похотью сосок, Гнев одевает туфли. Обжорство, Зависть и Уныние сидят неподвижно. Он остановился, не доходя до них - слишком грязно. - Сегодня мне нужны Гнев и, пожалуй, Обжорство. За мной. Два Греха встали и медленно поплелись за Ним. Никто из них никогда не рассказывал другим о том, что происходит вне этого зала. Каждый раз Грехи, ушедшие с Ним, возвращаются подавленными, выжатыми, без сил и без своей одержимости. Они боялись, почитали и уважали Его, потому что только Он мог сливать воедино все семь Грехов и быть настоящим Злом, Демоном, Тьмой. Каждый из них работал по отдельности с людьми, окружавшими Его, но только Он мог управлять всеми Грехами одновременно и в высшей степени изощренно. Он - это каждый из нас. И у каждого из нас есть свои семь Грехов.