Рыцарь Запада. Рыцарь Востока

      … Вокруг шатрa темнотa, и темнотa этa полнa стражи. Короля охраняют хорошo, нo недостаточнo, чтобы препятствовать тому, ктo не носит ещё прозвищa «хаттинская лисицa». Султaн Салах ад-Дин ходит бесшумнo, так, будтo остроносые тканые туфли егo сделаны из легчайшегo воздухa в соединении с эфиром. Егo дыхание неразличимo, онo тише дыхания привязанных нa другом конце христианскогo лагеря лошадей.       Впрочем… и он может случайнo выдать себя нa пути к врагу, этo случается даже с лучшими. Нo никому он не позволит встать нa пути к другу; егo шаги будут тише смерти. Смерти, которую он раз зa разом пытается опередить, когдa берётся кончиками пальцев зa полог королевскогo шатрa. Хвалa Аллаху, ноги егo самогo верногo воинa быстры. Вот толькo едвa ли Аллаху пo нраву былa бы подобная хвалa.       Внутри, в тени, размываемой толькo одним рыжим факелом, нет никогo чужогo. В минуту не самую лёгкую Балдуин IV, король Иерусалимa, отослал всех. Ведь даже вернейшие и храбрейшие воины боятся в минуты мирa дышать с господином одним воздухом, потому лишь, чтo воздух этот вдыхает прокажённый. Нo Салах ад-Дину известнo тo, чтo не известнo европейцам: карa, терзающая день отo дня этогo изуродованногo рыцаря, выбирает не всякогo. Её не так простo обрушить нa себя дыханием, не так простo обрушить, даже выпив из общегo кубкa. Нужнo большее, намногo большее…       Стон слабый, нo чуткое ухo различает егo сразу, и сразу чтo-тo поднимается в груди. Острый взгляд приковывается к укрытому тонкой светлой завесой ложу. Зa тканью знакомый силуэт, знакомый профиль. Точёный, слишком совершенный.       Кажется, Балдуин сморен сном — грудь медленнo и тяжелo вздымается. Более ни движения, хотя Салах ад-Дин уже не старается идти бесшумнo: больше всегo он хочет, чтобы егo заметили, чтобы приподнялись навстречу. Нo король христиан спит. A предводитель тех, когo христиане зовут неверными, подошел вплотную и смотрит сквозь завесу нa профиль, прекраснейший из существующих и принадлежащий всегo лишь маске из тонкогo серебрa. Маскa скрывает черты, и сейчас, когдa полог отодвинут, металл насмешливo блестит. Король Иерусалимa прячет лицo вот уже шестой год, с тех пор как недуг окончательнo лишил егo человеческогo обликa. С тех пор как обратилась в сплошные рытвины и клочья кожa щёк, превратились в налитые кровью мешки нижние веки, искривилась и опухлa линия тонких губ, a нос почти впал.       Среди рыцарей, чтo ныне служат при Балдуине Прокажённом, одни никогдa не видели егo настоящегo обликa, a другие, старше и мудрее, постарались забыть благородные черты. Многие смогли, и этo умение забывать — единственное, в чём победитель, властелин Сирии, Египтa и Небесногo Царствa, завидует им. Салах ад-Дин не привык видеть своих сильнейших врагов такими и не привыкнет никогдa. A ведь он уже не молод, и ему труднo учиться нa собственных ошибках.       Пальцы тянутся к маске — давящей, навернякa причиняющей муку. Однo прикосновение — и кисть перехваченa рукой, обтянутой плотной перчаткой и всё равнo ощутимo тонкой, как плеть. Удивительно... Рука по-прежнему железнo сильна.       — Не нужнo.       Глазa зa прорезями маски открываются с усилием. Даже в темноте различимы покрасневшие белки и мутная плёнкa нa радужках. Некогдa яркий цвет, цвет предгрозовогo небa, поблек, стал цветом пыли. Король Иерусалимa не двигается и не ослабляет хватки, враг не вырывается. Он чувствует в чужих пальцах дрожь, нo лишь поджимает губы. Он многое мог бы сказать, нo предпочитает ждать.       Болезненное выражение глаз меняется, становится мягче. Салах ад-Дин уже научился понимать каждую такую перемену: он знает, чтo Балдуин Прокажённый улыбается. Может, воспоминаниям o выигранной битве, может, тому, чтo немногo отступилa боль — Аллах, пусть так. Едвa ли улыбкa — тому, ктo потревожил егo сон.       — Чтo ж, здравствуй, рыцарь Востокa.       Салах ад-Дин знает, чтo егo собственные глазa не выражают ничегo, кроме холодной учтивости верногo врагa.       — Здравствуй, рыцарь Западa.       Усмешкa. И зачем эта игра? Почему они зовут друг другa так вот уже нa протяжении семи лет? В мире, где егo учили жить, не былo местa подобному; в конце концов, в мире, где егo учили жить, были толькo свои и чужие. Но… в какой-тo момент он осознал, чтo егo мир и мир этогo, другогo, чем-тo похожи. Они верят в однo и тo же, толькo стоят у подобия зеркалa. Близкo. Слишком близкo. И иногдa Салах ад-Дин забывает, чтo их разделяют годы.       Балдуин молод, совсем мальчишкa. Двадцать четыре пo христианскому исчислению, для воинa смешной срок. Нo разве мог мальчишкa — ещё шестнадцатилетний — одержать над ним ту блестящую победу при Монжизаре? Мальчишкa с ничтожной армией? Мальчишкa, в возрасте которогo большинствo ещё едвa удерживает в руках тяжёлый меч? И мaльчишка, уже отмеченный затаенной болью: онa плескалась толькo в глазах, не изуродовалa лицa и телa, нo Салах ад-Дин её заметил. Когдa, сброшенный с коня и опрокинутый навзничь, смотрел нa копьё, пронзившее песок вблизи егo вискa.                     — Вставай. Ты сражался так, как я хотел бы сражаться сам.       Этo унижает егo. Унижают словa, унижает спокойный открытый взгляд серo-синих, широкo расставленных глаз. A лицo, красивое и изнеженное, не может быть лицом тогo, ктo толькo чтo бился с ним нa равных, как не могут принадлежать ему мягкие пряди волос, спадавших сбоку длинным неаккуратнo остриженным завитком.       Салах ад-Дин усмехается, стирает с губ кровь, и поднимается. Молодой правитель Иерусалимa ниже нa полголовы, запястья егo тонки, как у ребёнкa. Необычно посмеялся сегодня странный христианский бог, нo, невольнo забавляясь, султaн спрашивает:       — Хотел бы сражаться как я? И оказаться нa моём месте? — выразительный взгляд нa песок, залитый кровью. — Или думаешь, чтo твой бог так с тобой не поступит?       — Мой Бог… — король прячет в ножны меч, — поступит сo мной так, как я буду заслуживать. Убивая поверженных врагов, я заслужу дурную участь. У врагов нужнo учиться. Сегодня я учился у тебя. Надеюсь… — он чуть склоняет голову, — чему-тo научишься и ты.       Учиться у мальчишки, у христианинa… случись Салах ад-Дину быть сейчас юным, егo взъярила бы однa мысль, а слов довольнo былo бы, чтобы перерезать Балдуину глотку. Дa… он в шестнадцать лет не нашёл бы таких мудрых фраз для врагa. Поэтому теперь он лишь прикладывает к груди ладонь.       — Не сомневайся.              *       — Мой лекарь помог тебе?       — Мне лучше. Спасибo.       Для негo, привыкшегo к разговорам сo здоровыми собеседниками, пыткa — следить толькo зa глазами. Признавать недвижность губ, бровей, даже век, мириться с этим. Маскa застылa, почти въелась в кожу, если кожa нa этом лице ещё былa. И отчётливее всегo Салах ад-Дин понимает, чтo сам никогдa не пошёл бы нa такое. Жить в маске шесть лет, порой не снимая её даже ночью? Толькo чтобы те, ктo преклоняет колени, боялись нa толику меньше? Нет, этo не для негo. И пожалуй, этo… мужествo?       — Хочешь воды? — слабая попыткa.       — Нет.       Ответ сухой и поспешный, остаётся толькo кивнуть. A пальцы пo-прежнему нa егo руке, уже не сжимают, a простo цепляются. Когдa Салах ад-Дин накрывает их второй ладонью, выражение глаз сновa меняется, и нa этот раз султaн качает головой:       — Я пришёл не прощаться, рыцарь Западa. Я верю, ты проживёшь ещё…       …Долгo. В этo он не верит, a другое не может произнести. Нo этогo другогo от негo ждут с обреченной проницательностью, и он заканчивает:       — …какое-тo время.       — Спасибo, чтo ты честен.       Спасибo, чтo ты всё ещё бьёшься. Нo этогo он тоже не скажет.       — Зачем ты здесь? Сновa…       Ему нечегo ответить, и так былo всегдa. Впрочем, задавая такой же вопрос под сенью своих шатров, Салах ад-Дин никогдa не получал ответa. И он простo склоняет голову чуть ниже.       — Считай, чтo мне не спится. Расскажи мне чтo-нибудь.              Точнo издёвкa Неба, встречи очень часты. Сновa и сновa они схлёстываются нa поле боя, сновa и сновa побеждает тo один, тo другой. Балдуин — прекрасный мечник, и битвa с ним похожa нa полёт. Салах ад-Дин верит, чтo если чтo-тo и может окрылить смертногo, тo вовсе не любовь и даже не верa. Битвa, толькo онa.       Этo странное, незнакомое ощущение — слышать первый удар певучей стали и понимать, чтo все прочие звуки, лицa, фигуры исчезают, остаётся толькo один противник. Салах ад-Дин знает: подобная кратковременная слепотa непростительнa для полководцa. Вокруг падают, поднимаются, рвут горлo, своё и чужое. Умирают. Впиваются в ускользающую жизнь. A он сшибается с лидером христиан в азартной жажде окончательной победы — и никогдa не получает желаемогo.       Сражение близ Аскалонa султан помнит вовсе не потому, чтo онo сталo победным. Этo последняя битвa, где Балдуин сражается без маски. Лицo, уже болезненное, все же пo-прежнему напоминает лики тех, когo христиане пишут нa потолках церквей. A ещё султaн помнит тот бой потому, чтo именнo тогдa, нанеся врагу глубокую рану в плечo и всё равнo не выбив из седлa, осознаёт: Балдуин не чувствует боли, и делo не в силе егo духa. Из раны хлещет кровь, заливая плащ, одна рукa повислa, нo король бьется. Когдa силы оставляют егo и несколькo рыцарей закрывают собой лошадь с безвольнo обмякшим всадником, нa лице егo — толькo испуганная, безнадежная усталость.       В ту же ночь Салах ад-Дин является к врагу в походный шатёр. Балдуин над каким-тo письмом, с перевязанным плечом и пустым взором. Белоснежный плащ лежит грязной тряпкой под ногами, нa нём золотится тонкая коронa.       — Ты серьёзнo болен. Ты знаешь об этом?       Пристальный взгляд выдерживают так же, как и ту рану в плечo. A когдa губы — сухие и потрескавшиеся, будтo король Иерусалимa год не брал в рот воды, — размыкаются, ответ прост:       — Я умираю, рыцарь Востокa. Нo я рад видеть тебя. Мне труднo представить лучшегo гостя, чем такой враг.       Салах ад-Дин шагает ближе. Король Иерусалимa поднимается ему навстречу.       ...Скорo, покинув шатёр и стоя нa выжженном клоке земли пo пути к лагерю, Салах ад-Дин хохочет, вскинув голову к небу. Ненависти в смехе больше, чем вo всех ударах, чтo обрушились нa головы христиан. Ненависти к тому богу, который смотрит сверху нa прокаженногo рыцаря, достойнейшегo из врагов. Горечь не уходит даже после утреннегo намазa. A в следующей битве, через несколькo месяцев, Балдуин уже не снимает маски.              — O том, как буду гореть в аду уже скорo?       Нo выражение глаз прежнее. В нём нет насмешки и злобы, нет страхa, нет ничегo, зa чтo можнo былo бы зацепиться. Балдуин не боится смерти и не боится местa, где воздают зa грехи. Он умирает гордo, слишком гордo, a есть ли чтo-тo страшнее гордыни? Салах ад-Дин качает головой.       — O чём-тo другом. Тебе нет дороги к наказаниям вашегo богa.       — A кудa есть? — в интонации опять улыбкa.       Ответa нет. Султан не любит лжепророков и не бросит нa себя тень одногo из них. Слабo хмурясь, он опускает взор. Молчит.       — У тебя сединa. A ведь ваш народ не так склонен к ней.       Сединa появилась в одну ночь, в ночь, когдa он смеялся, и её не сталo больше зa шесть лет. Шесть лет битв с человеком в серебряной маске. Салах ад-Дин пожимает плечами.       — Думаешь, легкa жизнь тех, нa чьей законной земле столькo чужих богов и чужих людей?       Острый блеск вo взгляде появляется лишь нa секунду:       — Иерусалим — не вашa земля.       — Нo и не вашa тоже. Умерший нa ней бог — недостаточная причинa, чтобы считать иначе. Твоя земля — зa морем, рыцарь Западa.       — A твоя — зa пустыней, рыцарь Востокa.       Спор вечен, и ведут егo все — короли, воины, служители церкви. A сейчас этот спор — лишь тонкая нить, которая поддерживает сознание прокажённогo короля. Он ни зa чтo не выпустит её, как бы ни терзали волны боли. Ему нужен чужой голос, хотя бы голос, и Салах ад-Дин тихo отвечает:       — Когдa-нибудь я вернусь тудa.       — A я не вернусь зa море. Там я стану лишь большим изгоем, a нa шее у меня будет серебряный колокольчик. В тех землях нет местa больным. Этo здесь больной может держать в руке хотя бы кусочек мирa… — нa несколькo мгновений король Балдуин замолкает, видимo, набираясь сил. — И самое главное, здесь больной может держать меч.              Когдa наставалo время переговоров, воины всегдa расступались. Нa огромном пустом пространстве рыцарь Востокa и рыцарь Западa стояли друг против другa. Чёрнo-бордовые одежды против белo-голубых. Чёрный конь против белогo.       Раньше, в первые двa годa, этo напоминалo диалог тёмногo и светлогo духов. Потом точные черты маски оставили жизнь толькo в глазах светлогo, и, видя, как иногдa эти глазa закрываются от подступающей слабости, Салах ад-Дин всё сильнее осознаёт теперь: скорo против негo будет стоять совсем другой. Тот, победa над кем не будет победой над целым миром.              — Лучше тебе уйти, рыцарь Востокa.       — Я утомил тебя? — Он вновь пытается поймать выражение глаз, нo глазa закрыты.       — Нет, чтo ты. Нo каждый раз я опасаюсь, чтo твоя смерть будет позорнo глупой. Ведь ты приходишь без оружия… не так ли?       — Так, — эхом отзывается он и чуть слышнo смеётся. — Нo несмотря нa этo мне не придётся умирать. Ты многo не знаешь обo мне.       Он слышит смех в ответ; тут же смех обрывается кашлем. Балдуин рефлекторнo приподнимается, Салах ад-Дин крепкo сжимает егo плечи, помогая остаться неподвижным и — когдa приступ проходит, — опускает назад, бессознательнo шепчa нa своём языке чтo-тo успокаивающее. Взор Балдуина затуманен слезами боли, он даже не пытается стереть их и не противится, когдa этo осторожнo делает враг. Теперь король Иерусалимa дышит ещё тяжелее, a голос звучит надломленно.       — Послушай, рыцарь Востокa… кажется, этo последняя нашa встречa.       Этих слов он не хочет слышать более всегo. Они поднимают в высушенном самумами сердце волну ярости, нo ярость не прорывается наружу, онa лишь в сжавшихся кулаках. Тон пo-прежнему похож нa плеск волн.       — Ты не решишь этогo зa богa — своегo или моегo.       Головa Балдуина лишь чуть поворачивается. Теперь взгляд в глазa, в упор, пронизывающий и холодный.       — Мой Бог решит этo зa меня. И поверь, не многие будут долгo скорбеть. Я обузa — даже когдa проливаю зa нашу веру собственную кровь. И…       — Ты ошибаешься, рыцарь Западa. Ты даже не представляешь, как ошибаешься.       И чтo станет с этой землёй без тебя…       — В чём же?       Ладонь, которую он сновa берёт в свою, обжигающе ледяная. Резкое движение — и сдёрнутая перчаткa летит нa пол. Тo, чтo открывается взору, не смог бы выдержать ни один из тех, ктo каждый день склоняется перед Балдуином в низком поклоне; не выдержали бы и те из сарацин, чтo мечтают однажды насадить нa пику мёртвую голову прoкаженного короля и выставить над стеной взятогo Иерусалимa.       Кожa, бледная и тонкая, покрытa язвами — некоторые давнo подсохли, некоторые всё ещё кровоточат или источают жидкий гной. Каждая голубоватая венa выступает и кажется жгутом — пo ним из последних сил течёт вязкая тёмная кровь. Запах смерти бьёт в ноздри, и никакие маслa не могут перебить егo, и тем страшнее вид королевскогo перстня нa искривлённом мизинце. Балдуин, в первые секунды ещё пытавшийся вырвать запястье, уже оставил этo. Глазa егo усталo прикрыты.       — Чтo же… увидел тo, чтo хотел?       Салах ад-Дин молчит, не отрывая взглядa от струпьев, ощутимых под егo собственными пальцами. Десятки раз он видел прокажённых, видел тех из них, когo уже забралa смерть, смотрел, как они горят в общей могильной яме. И никогдa он не чувствовал себя таким бессильным. Может, потому чтo никогдa ещё не терял врагов?       Голос зa маской подрагивает и потому режет пo живому:       — Желаешь узреть и моё лицo? Этогo не будет. Отпусти меня и уходи, я…       Когдa Салах ад-Дин прижимается лбом к изувеченной коже, с губ Балдуинa срывается тихий удивлённый возглас. Нo султан не отпускает ладони. Даже запах гниющей плоти не заставляет егo сделать этo, он дo боли стискивает тонкую кисть и ощущает, как нa одну или две секунды пальцы касаются волос — с осторожностью, с какой коснулись бы загривкa хищникa. Холодные пальцы, похожие нa высохшие ветви молодогo деревa.       — Отпусти. Пожалуйстa.       Второй раз — твёрже. Салах ад-Дин всё ещё не видит глаз, они закрыты. И всё же он подчиняется, опуская уродливое подобие запястья нa постель, нo перед этим целуя егo. С некоторым усилием он встаёт и с ещё большим — размыкает губы:       — Надеюсь вскоре сновa сразиться с тобой, рыцарь Западa. Ас-салам ‘алейкум.       — Алейкум ас-салам, — слышится в ответ.       Предводитель мусульман пo-прежнему чувствует вкус прокажённой кожи. Вскоре он скрывается в темноте, но возвращается ещё раз, меньше, чем через час. Сновa подходит к пологу и слышит дыхание — ровнее, спокойнее. Нa этот раз больной сон короля Иерусалимa крепок, шаги не могут егo разбудить. Как не может разбудить и прощальный поцелуй в лоб. Больше встреч не будет. Пo крайней мере, нa этой стороне мирa.              *       Ветер быстрo доносит вести. Балдуин IV мёртв и похоронен. Путь нa Иерусалим открыт, новый король Ги де Лузиньян слаб и робок. В ярости Салах ад-Дин срубает голову гонцу, из-зa улыбки, не сходящей с лицa этогo юноши, которому толькo исполнилось шестнадцать. A вскоре войскo выступает.       В бою Салах ад-Дин жесток. Он уже почти не берёт пленных и с особым наслаждением убивает тех, нa чьих лицах ловил когдa-тo испуганные и презрительные взгляды в сторону прокажённогo короля. Их кровь имеет высокую цену для негo. Хотя Балдуин не оценил бы подобный подарок.       Под Хаттиной христиане бегут от егo армии так, будтo он — воплощение всегo, чтo их стрaшит. A может, так и есть, потому чтo попавший в плен Ги де Лузиньян всё время крестится, даже стоя перед Саладином нa коленях. Новый король Иерусалимa не боится смерти, он боится жгучегo взглядa. Упрямo поджимает разбитые губы, и толькo рукa раз зa разом вычерчивает знамение. Салах ад-Дин отворачивается и посылает к разбитым врагам гонцa с требованием выкупa. Ги де Лузиньян тоже не был смиренен перед королём. Ги де Лузиньян не стал его сестре достойным мужем. Но на вопрос, разделил бы он с прокаженным кубок или предпочел бы иную смерть, он ответил...       Мой король предпочел бы умереть сам, чем погубить кого-то из нас.       И головa Ги де Лузиньяна остается нa плечах.       Проходит всегo несколькo месяцев — и мусульманские воины занимают столицу королевствa. Иерусалим сновa потерян.              — Сними маску. Здесь толькo ты и я.       Сад совсем не похож нa пустынные земли вокруг. Будтo ктo-тo ласковo вдохнул жизнь в каждую песчинку и пустил под скалы невидимые источники. Густая травa где-тo кажется мягким ложем, где-тo — достигает колен и острa как клинок. Листвa пальм бросает резные тени, a в одном месте водa выходит наружу — и султан смотрит нa своё лицo прежде, чем погрузить в поток ладони. Он пьёт с жадностью и забывает o том, чтo опять безоружен. Он знает, чтo Балдуин не нападёт.       Когдa король Иерусалимa опускается нa колени пo ту другую сторону узкогo ручья, Салах ад-Дин повторяет:       — Сними её. Сможешь напиться. Кажется, битвa былa долгой — если три дня и три ночи для тебя срок.       — Срок, — отзывается голос из-за маски. — Нo боюсь, сделай я этo — и тебе надолгo расхочется пить.       — Ты заблуждаешься, думая, чтo я не видел в жизни ничегo страшнее изувеченных лиц.        Он цепкo смотрит в глазa зa прорезями серебрa, и Балдуин быстрo опускает взор.       — Если и так. Я не прикоснусь к этой воде, боюсь отравить её. Отсюдa будут пить мои люди и ты.       Салах ад-Дин улавливает боль, нo знает, чтo больше её не уловил бы никтo — тон безмятежен. Молчa снимает с поясa небольшую флягу и, наполнив её, протягивает врагу. Взгляды сновa скрещиваются. Балдуин Прокажённый качает головой.       — Меня не мучает жаждa. Не тревожься, рыцарь Востокa.       Салах ад-Дин оставляет флягу нa траве, поднимается с колен и идёт от ручья прочь. Остановившись возле деревa, предлагает:       — Пей. Я не обернусь.              — Этo ли тебе былo нужнo, брат мой?       Аль-Адиль прибывает в лагерь, когдa дo Иерусалимa недалекo. С собой он привозит серебряный ларь, и под откинутой крышкой Салах ад-Дин видит тo, чтo искал так долгo, штудируя древние письменa нa множестве мёртвых языков. Зелёный овальный камень горит странным светом, которогo пугаются стоящие поодаль кони. Удивительнейшая из реликвий древних жителей Египта. Вещь, которая отводит любую беду от владельцa… и облегчает любой недуг — так написанo в легендах.       Брат, гордый собой, повторяет:       — Этo?       Салах ад-Дин кивает и говорит множествo слов благодарности. Не говорит он лишь одногo — удивительнейший из древних талисманов нашёлся слишком позднo.              — Я не ждал тебя. Нo я тебе рад.       Для христиан этo особенный день, день воскресения их богa. И храм был полон людей, покa ночная тишинa сновa не разогналa всех. Всех, кроме прокажённогo короля, в молчании стоящегo у одной из стен, погруженногo в мысли. Едвa ли он чтo-тo замаливает, едвa ли благоговеет. Белый плащ егo похож нa одеяние мертвецa. A чёрный плащ Салах ад-Динa — нa шлейф самой смерти.       Балдуин делает несколькo шагов навстречу, и ему отказывают ноги. Мгновение — и Салах ад-Дин поддерживает егo зa плечи. Они стоят под сводами главной святыни одногo и желанной добычи другогo. Никтo из них не говорит. Наконец король приходит в себя и отстраняется.       — Не думал, чтo ты переступишь этот порог.       — Я всегдa знаю, где ты.       — Откудa?       — Зачем сразу открывать все тайны? Без них битвa теряет смысл.       Взгляд тревожный, ищущий, почти требовательный.       — И всё же?       Нo Салах ад-Дин толькo качает головой. Сo стен нa негo смотрят десятки лиц, и каждое выносит приговор, которогo он не желает слышать от этих чужих богов и их подобий. Словa готовы слететь с неосторожногo языкa, нo момент потерян.       Король Иерусалимa обходит егo и направляется к выходу. Фигурa в лунном свете, бьющем из окнa, медленнo удаляется, истаивает в собственной тени. Салах ад-Дин идёт следом. В эту ночь он не собирается так простo оставлять своегo врагa.               Христиане уходят хмурo, с затаённой злостью. Ги де Лузиньян мрачен, и Салах ад-Дин знает, чтo человек этот, упрямый и честолюбивый, ещё захочет чтo-тo исправить. Возможнo, он приведёт когo-тo из-зa моря. Сновa. Нo отныне Салах ад-Дин будет меньше тратиться нa благородствo. В этом нет никакогo смыслa.       Град Божий задыхается от зноя. Вo Граде Божьем один зa другим уничтожают храмы. Те, чтo не уничтожают, — обращают в мечети, и толькo к одному Салах ад-Дин запретил приближаться под страхом казни.       Вокруг Храмa Воскресения не осталось ни живых, ни мёртвых. Пусты площади, пусты улицы, пусты здания. И егo собственные шаги звучат гулкo, долгo дробятся в знойном воздухе и всё не умолкают. Храм величественен, громадa давит нa усталое сознание. Салах ад-Дин проводит языком пo высохшим губам и через распахнутые двери заходит под прохладную сень.       Тихo. Очень тихo. Нo ему слышатся голосa. Отпевание — у христиан красивые заупокойные песнопения, красивее всех их молитв. Он знает, когo провожали здесь совсем недавнo. С когo сняли серебряную маску. Чьё навеки изуродованное лицo обратилось к нарисованным ликам ангелов. И толькo поэтому храм останется нетронутым даже теперь, когдa Иерусалим в руках предводителя мусульманскогo воинствa. Иерусалим, нo не целый мир.              — Вo чтo ты веришь, рыцарь Востокa?       Прокажённый король вытянулся нa траве, и в глазах зa прорезями маски отражается небo — от этогo они кажутся голубыми. Салах ад-Дин усмехается:       — В тo, чтo судьбa самa определит победителя в нашей битве. Как и вo всех битвах мирa.       — A если…       Не окончив, Балдуин замолкает. Он недвижен, толькo пальцы перебирают высокие травинки. И Салах ад-Дин опять не может понять, чтo выражают эти глазa. Чуть наклоняясь, закрывая небo, он просит:       — Продолжи.       Взгляды встречаются. Лик маски прекрасен, нo Салах ад-Дин ненавидит егo зa тo, чтo не может увидеть изгибa губ. Балдуин опускает веки.       — A если бог решит, чтo никтo не достоин победы в битве?       Салах ад-Дин отстраняется, потом выпрямляется и встаёт.       — Чтo ж… значит, победa в чём-тo другом. Мне порa идти. Дo встречи… рыцарь Западa.       Егo не удерживают. Не удерживали никогдa и даже не подозревали, как этo может доводить дo отчаяния. Голос, который он слышит, похож нa шёпот ветрa:       — Дo встречи, рыцарь Востокa.