All I want for Christmas is...

Идея родителей за пять дней до Рождества внезапно сорвать все планы на новогодние праздники и поехать на три недели к старшей сестре его отца, потому что она, видите ли, пригласила его провести Рождество и Новый год с ней и её семьёй, с самого начала показалась Цзытао, мягко говоря, не очень хорошей. А если проще, он с самого начала, ещё с этого чёртового телефонного звонка от родной тёти, буквально каждой клеточкой своего тела чувствовал, что поездка закончится для него полной задницей. Только на тот момент он и предположить не мог, что это произойдёт в буквальном смысле, и уж тем более он не имел ни малейшего понятия, чьей именно. И только сейчас, лёжа в одной постели с невыносимым белобрысым созданием, лягающимся во сне, как стадо одичавших оленей, Тао понимает, что эти праздники он не забудет, пожалуй, до конца своих дней. Ни отцу, ни матери не нравилось отвратно-недовольное выражение лица Тао, с момента сообщения ему радостной, как им обоим казалось, новости, и до самого приезда к новому дому родственников. Парень искренне не мог взять в толк, какого лешего он, в свои полные восемнадцать, должен как примерный сынок проводить все рождественские каникулы сугубо в семейном кругу, когда он собирался не вылезать из ночных клубов и баров, отрываясь со своими университетскими друзьями на полную катушку. Но родители мотивировали своё решение тем, что «тебе-пора-бы-уже-наладить-контакт-со-своим-двоюродным-братом-он-чудесный-мальчик-и-он-тебе-обязательно-понравится». Впрочем, «мальчиком» Цзытао своего кузена не считал – Лу Ханю уже двадцать один, и его вполне можно назвать взрослым человеком. «Которого родители вряд ли обязуют торчать все праздники с ними», - мысленно добавил Тао к своим же размышлениям. В последний раз он видел Лу Ханя почти пять лет назад. И тогда несуразный, угловатый, неприметный и до чёртиков неуклюжий мальчишка совсем не понравился Цзытао, у которого за плечами было несколько лет занятий ушу, победы на соревнованиях и неприлично высокое для тринадцатилетнего ребёнка самомнение. Старшие изо всех сил пытались как-то сплотить братьев, но итогом этого сплочения стал разбитый нос у старшего, и вырванный в отместку клок волос у младшего. А всё потому, что Лу Хань совершенно неожиданно выиграл у импульсивного и привыкшего только побеждать Цзытао в приставку. После этого родители обоих мальчишек опустили руки, придя к выводу, что всему своё время. И, сидя на заднем сидении отцовского Range Rover и без интереса смотря в окно, Тао думал о том, что и в этот раз его «общение» с кузеном закончится только так и никак иначе. В конце концов, такие заморыши, как Лу Хань, чрезвычайно редко меняются со временем. По крайней мере, в лучшую сторону. Эта мысль неясным образом грела ему душу, ведь сам Цзытао за эти годы значительно возмужал, похорошел и уже имел немалый опыт в сексе. В сексе с парнями, если быть точным, ведь со своими предпочтениями он определился ещё в свои далёкие пятнадцать. А значит, размышлял он, у него, как у парня, разбирающегося в парнях, есть ещё один повод стебать ничем не примечательного старшего братца. Однако не успел Тао с родителями войти в дом, как уже пожалел о своих мыслях. Сиюсекундное возмущение внешним видом встречающего их на пороге юноши заглушилось обильным слюноотделением и сбившимся дыханием. Лу Хань, кажется, совершенно ничего и никого не стесняясь, открыл дверь, будучи одетым в одну лишь длинную белую футболку, растянутую до такой степени, что непомерно огромный вырез обнажал плечо и часть груди, да так, что если хорошенько приглядеться, можно заметить игриво выглядывающий из-под кромки розовый ореол соска. Именно на этой интимной детали Цзытао и завис, чувствуя, что слюни в любой момент грозят потечь по подбородку, а в штанах становится тесно. Лу Хань же просто стоял, держась за дверную ручку, щурился от ударившего в глаза солнечного света и ерошил выкрашенные в пшеничный цвет волосы, несколько мгновений с сомнением оглядывая с ног до головы внезапных гостей. А когда до него дошло, кто это, он моментально оживился, принялся кланяться и извиняться, объясняя свой просто фантастический видок тем, что только-только проснулся. «Отличное объяснение для двенадцати часов утра», - усмехнулся про себя Тао, понимая, однако, что три чёртовых недели, которые ему предстоит провести в этом доме, станут для него настоящим адом, а старший двоюродный брат в этой грёбаной футболке – тем, на кого он будет дрочить если не сутками напролёт, то каждую ночь под одеялом точно. И в душе. И в туалете. И в любом, чёрт подери, пустом помещении, пронеслось у парня в голове, когда Лу Хань, запустив наконец гостей в дом, мягко улыбнулся, говоря о том, что очень рад видеть их здесь, и неожиданно задержал взгляд на Цзытао, который против воли подумал о том, что у его кузена просто невероятные глаза. Возможно, его замешательство отразилось на его лице, потому что через мгновенье старший весело усмехнулся, сообщая Тао, что он очень похорошел с их последней встречи. А Тао… Он бы и рад был ответить хоть что-то, но язык словно прилип к нёбу, а самым приличным из пришедшего на ум было «А-я-бы-завалил-тебя-прямо-здесь-да-ты-мой-брат-и-при-родителях-неудобно». Поэтому он решил, что лучше вообще не пытаться что-либо говорить. Лу Хань рассказывал ещё что-то, кажется, о том, где будут их комнаты, какие мероприятия они запланировали на время праздников, и прочие-прочие детали совместного отдыха, но Тао благополучно пропустил всё это мимо ушей, потому что для него гораздо большей проблемой было то, что он никак не мог определиться, на что ему больше хочется пялиться – выпирающие изящные ключицы и оголённое правое плечо старшего брата, или на его стройные, ровные и, чёрт возьми, гладко выбритые ноги. Он даже успел пожалеть о том, что не может смотреть в оба направления сразу. В конце концов, мать, заметившая, что сын явно в своей атмосфере, толкнула его в плечо, в третий раз указывая подниматься на второй этаж распаковывать вещи. Он тут же вернулся в реальность и, схватив две большие сумки с вещами, направился по лестнице. Вслед за Лу Ханем. И один Бог знает, как штаны Цзытао не лопнули под напором возбуждённого члена, пока он, сглатывая каждую секунду, пожирал взглядом бёдра старшего, и едва не промахивался мимо ступенек, когда безразмерная футболка задиралась, открывая совершенно вышибающий из лёгких воздух вид на худую, но до умопомрачения аппетитную задницу, обтянутую узкими белыми боксерами. Только добравшись до, временно, своей комнаты, Цзытао уже четырежды проклял родителей, притащивших его сюда, тётю, пригласившую их, и Лу Ханя, ставшего за эти годы таким, мать его, сексуальным и восхитительным, что Тао хватает буквально пары движений по члену, чтобы кончить, вцепившись зубами в край толстовки, лишь бы не застонать в голос. За следующие два дня Тао успевает осознать, что Лу Хань действительно невероятно изменился, не только внешне, но и по характеру. Он стал обворожительным и соблазнительным, мягким и кокетливым, обходительным и заботливым. Но по отношению к Цзытао лично, как выяснилось в первый же день, стал ещё большей занозой в заднице, чем пять лет назад. А благодаря тому, чему он успел научиться, уж непонятно где и как, за то время, что они не виделись, Тао каждый раз, когда они оказывались в одном замкнутом помещении, молился о том, чтобы не сорваться. Он не знал, что его кузен учудит через пять минут. Сначала он подкалывал младшего на тему того, что у него килограммовые мешки под глазами, которые делают его похожим на панду, а спустя полчаса мог, проходя мимо с самым невинным видом, провести кончиками пальцев по голой, от того, что задралась майка, пояснице. Он совершенно точно был геем, это Тао определил на раз, и это только добавляло проблемности сложившейся ситуации. И остроты. Цзытао сходит с ума, не зная, куда себя деть, что делать, как себя вести, находясь рядом с Ханем. Он сходит с ума от того, что Лу Хань его, чёрт подери, брат, пусть и двоюродный. От того, что Хань весь из себя манящий и сексапильный. От того, что он ведёт себя просто недопустимо, не осознавая, что танцует на вулкане. Но Тао клянется себе, что будет держаться до последнего, независимо от того, насколько эта миссия тяжела для выполнения. Проходит всего четыре дня, что они гостят в этом доме, а Цзытао уже становится трудно держать столовые приборы за обедом, потому что он дрочит, кажется, по пятнадцать раз на дню, пока ладони не начинают гореть, а возбуждение от стоящего перед глазами образа старшего брата хоть немного не притупляется. Он кончает со стонами, заглушаемыми шумом воды, с матами и хриплым скулежом. А ночью на четвёртый день пребывания у родственников, позволяет себе, не имея больше сил сдерживать это, выстонать сладкое, тающее на языке и такое запретное «Хань…», когда оргазм накрывает до белых пятен перед глазами. Совершенно не думая о том, что кто-то может его услышать. Вообще ни о чём не думая. Тао даже не замечает, что в гостиной до сих пор не поставлена ёлка, пока родители Лу Ханя не делают на этом акцент за завтраком двадцать четвертого декабря. Впрочем, тот факт, что ёлка уже куплена и стоит на балконе, немного воодушевляет. А вот то, что произносит господин Лу чуть позже, заставляет колени младшего задрожать под столом. - Хань, мы сегодня вчетвером идём на фуршет, организованный моей фирмой. А вам с Тао, чтобы не было скучно, задание: нарядить ёлку и украсить гостиную. Справитесь? Цзытао давится рисом, а Лу Хань едва заметно улыбается, опуская взгляд, чтобы никто из сидящих за столом не увидел танцующих в его глазах бесенят. - Конечно, справимся, папа. А как долго вы будете на фуршете? - Думаю, что часов до четырёх. - Утра? – едва не восклицает вдруг Цзытао, вызывая весёлый смех родителей обоих братьев. - Ну разумеется, утра, - улыбается господин Лу, - не волнуйся, парень, наш сын тебя не укусит. «Боюсь, что я его укушу…» - мысленно комментирует Тао, но вслух предпочитает не произносить ни слова. Лу Хань без особого труда притаскивает со второго этажа небольшую красивую ёлку, в то время как Тао в гостиной рассматривает приготовленные новогодние украшения, вертя их в руках, ощупывая, в общем, всеми силами стараясь отвлечься от понимания, что они практически до утра остались с Ханем вдвоём в огромном доме. И именно сейчас ему почему-то хочется, очень хочется вернуть прежнее отношение к двоюродному брату, снова презирать его и насмехаться над ним, видеть в нём того же угловатого стрёмного мальчишку, которому он пять лет назад разбил нос. Но, снова видя в поле своего зрения Лу Ханя, Тао понимает, что сколько бы он ни хотел этого, он уже не сможет смотреть на него другими глазами. Старший слишком соблазнителен, слишком недосягаем и слишком желанен, чтобы испытывать к нему прежний негатив. Они вместе устанавливают ёлку в углу гостиной около окна, а потом начинают её наряжать. И каждый раз, когда Лу Хань, передавая Тао очередной шар или бантик, бесцеремонно касается его руки, младшего словно током бьёт, и очень хочется забиться в какой-нибудь угол, лишь бы его никто не трогал. Особенно Хань. Особенно так, как он это делает. Как бы случайно. Хотя Цзытао вот уже сорок минут упорно мерещится, что это вовсе не случайно. Когда подходит очередь гирлянды, Лу Хань торжественно вручает Тао один конец провода, прося его опутать ёлку сверху, а сам принимается накручивать гирлянду снизу. Катастрофичность его положения доходит до младшего только тогда, когда они оказываются стоящими друг за другом, и Хань наклоняется вниз, заканчивая опутывать нижние ветки. А потом неожиданно подаётся назад, вжимаясь своей умопомрачительной задницей в стояк Тао, в очередной раз готовый порвать штаны. Это конец, проносится у Цзытао в голове, ведь Лу Хань явно почувствовал его «маленькую неприятность». И теперь наверняка без стёба не обойдётся. Но старший брат неимоверно удивляет его, когда разгибается и как ни в чём не бывало продолжает украшать ёлку. Тао в какой-то степени даже оскорбляет такой игнор к его абсолютно однозначной, и уж точно лестной, реакции на физическую близость Ханя. Однако парень будто бы и ничего не почувствовал только что, он по-прежнему расслаблен и увлечён своим занятием. А Цзытао, который десять лет занимался ушу, воспитывая силу воли и выдержку, злится и завидует такому спокойствию человека, которого всю жизнь считал слабаком и рохлей. Пока он погружен в свои мысли, Хань притаскивает небольшую табуретку из коридора и берёт красивого белокрылого ангела, которому положено находиться на верхушке ёлки. - Диди, ты не подстрахуешь меня? – непозволительно нежно для просто просьбы говорит Лу Хань, а у Тао, кажется, едет крыша от того, что старший впервые назвал его так. И произнёс это так ласково, что… Моментально взяв себя в руки, Цзытао согласно кивает, через мгновение Хань залезает на табуретку, чтобы водрузить последнее украшение на ёлку. И Тао в глубине души почему-то нисколько не удивлён, что в последний момент, когда Лу Ханю остаётся только спуститься обратно на пол, он оступается, или поскальзывается, и с совершенно девчачьим визгом летит прямо в раскрытые руки младшего. Но тот не рассчитывает свои силы, а потому спустя несколько секунд они оба лежат на полу в ворохе упаковочной бумаги. И, что пугает Цзытао больше всего остального, Лу Хань оказывается лежащим на нём, и, кажется, даже не собирается менять своё местоположение. - Может быть, слезешь уже с меня, неуклюжее создание? – получается куда грубее, чем он рассчитывал, но, по крайней мере, за этой грубостью удаётся скрыть дрожь в голосе и возбуждение, разливающееся по всему телу и ударяющее в мозг с невероятной силой. Лу Ханя же, похоже, эта грубость ничуть не задевает, потому как он почти не двигается с места, лишь поднимает голову и снова смотрит своими невозможными глазами в глаза Тао. А потом, к первобытному ужасу младшего, наклоняется и целует его в губы. Целует откровенно и призывно. Так, словно только и ждал подходящего момента. Цзытао бьёт крупная дрожь, и он, доведённый до состояния почти истерического, с силой толкает брата в грудь, отчего тот буквально слетает с младшего и оказывается сидящим на заднице прямо напротив него. Цзытао тоже принимает сидячее положение и с показным отвращением вытирает рот тыльной стороной ладони. - По-моему, ты что-то перепутал, Лу Хань, - чеканит каждое слово Тао, а мысленно кроет себя многоэтажными конструкциями, понимая, что упускает шанс, который бывает один раз в жизни. - А вот мне кажется, что это ТЫ что-то перепутал, - усмехается Хань, хотя по взгляду видно, что его здорово задел жест Цзытао. – Хотя, вероятно, тебе гораздо приятнее гонять лысого, представляя, как я извиваюсь под тобой и кончать с моим именем на устах, чем быть со мной, настоящим. Эмоции скручиваются в один большой водоворот и давят на грудь, будто бы собираясь разорвать грудную клетку и вырваться наружу. Страх, злость, неприятие, желание, похоть… Все смешивается в единое целое. Разум, истошно орущий поставленное на повтор «Он твой брат, чёрт тебя дери! Ты не можешь этого сделать!». Чувства, шепчущие заманчивое «Да наплевать, что брат… Это первый шанс… И, если его упустить, то и последний…». Пока Цзытао судорожно взвешивает все «за» и «против», Хань злобно одёргивает майку и, как-то слишком печально выдохнув «Видимо, я ошибался во всём», собирается подняться на ноги. Но успевает только оторвать задницу от пола, как, неизвестно каким образом, оказывается лежащим на спине с разведенными в стороны руками, которые крепко прижаты к полу ладонями Тао. У Лу Ханя перехватывает дыхание от внезапности, когда Цзытао впивается в его губы, остервенело целуя, придавливая его руки к полу, не давая возможности даже пошевелиться, словно мстя за те четыре дня, что он прожил в своем личном эротическом кошмаре. И почти сходит с ума, когда Хань так же отзывчиво и страстно отвечает на поцелуй, обвивая ногами бёдра Тао и вжимаясь в его пах, заставляя и без того дикое возбуждение дойти почти до критической точки. Младший отпускает его руки, и Лу Хань тут же меняется с ним местами, переворачивая Цзытао на спину и оказываясь сверху. Задрав футболку брата, он целует торс юноши, наслаждаясь мягкостью кожи и чувствуя, как напряжены под ней накачанные мышцы. Признавая мысленно, что тело Тао куда более восхитительно и привлекательно, чем его собственное, и что ему, возможно, даже будет неудобно раздеваться, являя взору спортивного Цзытао свою худосочную тушку. Младшего это волнует в последнюю очередь. Ведь телосложение хрупкого не по-мужски Ханя успело за эти дни стать одним из его личных фетишей. Ему хочется ласкать брата часами, прикусывать выступающие ключицы, облизать его всего с ног до головы, и ещё множество приятных вещей, которые он обещает себе воплотить в реальность в ближайшем будущем. А пока Тао лишь откидывает голову назад, вцепляясь в светлые волосы старшего, когда Лу Хань, расстегнув и приспустив его штаны, берёт его напряженную плоть в рот. Цзытао мечется по ковру, панически боясь кончить раньше времени, Хань отсасывает так, словно всю жизнь только и делал, что учился делать минет. И Цзытао чувствует прилив дикой злобы, когда понимает, что были до него те, с кем его брат всему этому научился. Только следующим утром, гладя сонного Лу Ханя по голове и покрывая невесомыми поцелуями голое плечо, он узнает, что у него был-то всего один любовник, старше его на девять лет, который за их годовой роман научил его мастерски доставлять удовольствие партнеру самыми разными способами. Но сейчас Цзытао собирает в кулак мягкие волосы старшего и тянет сильно и больно, вымещая эту злость, ревность и проснувшийся внезапно инстинкт собственника, чувствуя, как внутреннюю сторону бёдер прочерчивают влажные дорожки. Это ощущение немного отрезвляет парня, и он убирает руку, через пару мгновений кончая так, что на несколько секунд он почти теряет сознание. А когда приходит в себя и открывает зажмуренные глаза, то видит перед собой Лу Ханя, с покрасневшими глазами и припухшими губами, перепачканными его спермой. - А ты, оказывается, дикий, - хрипло шепчет старший, а потом наклоняется и касается губ Тао, давая ему почувствовать его собственный вкус. Этого хватает, чтобы возбуждение, едва отпустившее, снова скрутилось в тугой узел внизу живота. Хань довольно усмехается, чувствуя, как вновь вставший член младшего упирается ему в бедро, и резко отклоняется назад. Для того, чтобы трясущимися руками снять с себя ненужную сейчас одежду и принять самую провокационную позу из возможных. А в Цзытао на несколько мгновений, совершенно некстати, просыпается совесть, начинающая безмолвно причитать в его разуме снова. «Надо остановить это все, дурья твоя башка, он же твой брат, пусть и двоюродный». Но все эти мысли задерживаются в голове Тао ровно до того момента, пока он не видит стоящего перед ним на четвереньках Лу Ханя, настолько пошло выставляющего аппетитную задницу, что хочется засадить ему прямо сейчас, без телячьих нежностей и растяжки, так, чтобы у него искры из глаз посыпались. Но он не станет этого делать, нет. Боль – это последнее, что Цзытао хочет, чтобы Хань почувствовал в его руках. Он наспех, за пару десятков секунд, избавляется от одежды, едва не путаясь в штанах и не падая, но в итоге откидывает их в сторону и, буквально рухнув на колени позади Лу Ханя, раздвигает вспотевшими ладонями упругие ягодицы и припадает губами к узкой выбритой дырочке, дразня языком, толкаясь внутрь, вынуждая брата закричать от неожиданной и столь интимной ласки. У Тао кружится голова от стонов и криков Ханя, хочется слушать их бесконечно, хочется услышать, как он стонет во время оргазма. Старший недовольно хнычет, когда Цзытао перестает ублажать его языком, но через мгновение недовольно шипит, потому что брат, не церемонясь, резко проталкивает в него палец, тут же начиная двигать им. - Поосторожней, диди, я не кукла в конце… Блять! – негодование в мгновение ока сходит на «нет», когда Тао попадает по простате. Победно усмехнувшись про себя, он начинает целенаправленно ласкать набухший комок нервов, свободной рукой надрачивая напряженный член Ханя, наклоняясь и по очереди вбирая в рот поджавшиеся яички. И сам едва не кончает, когда Лу Хань, содрогаясь в оргазменных судорогах, кричит его имя, так громко, что его, наверное, слышат даже соседи. Чувствуя, как расслабляются мышцы старшего, Тао, на этот раз аккуратно, растягивает его, время от времени задевая простату, отчего Хань снова возбуждается. А потом переворачивает его на спину и рушит все возможные и невозможные границы между ними, плавно входя в разгоряченное тело одним толчком. Он покрывает поцелуями лицо Лу Ханя, его шею, ключицы, плечи, грудь – целует везде, куда может дотянуться. Тао сходит с ума от отзывчивости брата, от того, как чувствительно он реагирует на каждое прикосновение, и никак не может им насытиться. Они доползают до кровати почти в пять утра, не найдя в себе сил даже на то, чтобы принять душ. И засыпают в обнимку в постели Лу Ханя. Следующим утром, которое начинается для него в час дня, Цзытао с трудом осознает где находится, и почему у него так жутко ноют мышцы. Сперма на животе и груди засохла и теперь неприятно стягивает кожу, это добавляет дискомфорта к общему не особо приятному физическому состоянию. Но, стоит Тао увидеть лежащего рядом с собой помятого и явно измотанного прошедшей ночью Лу Ханя, всё ещё крепко спящего, всё мгновенно встаёт на свои места. По телу тут же разливается приятное тепло, только сосредотачивается на этот раз не внизу живота, а почему-то в области сердца. Его старший брат во сне выглядит куда младше, чем есть на самом деле, думает Цзытао, убирая светлые прядки волос со лба, и улыбается, как идиот. А потом переводит взгляд на прикроватную тумбочку… и видит на ней тарелку овсяного печенья с кусочками шоколада, два стакана молока, и аккуратно сложенную записку, лежащую рядом с ними. И с ужасом осознаёт, что кто-то из родителей заходил сегодня к ним в комнату и видел их… Спящих вместе. Голых. Растрепанных. Обнявшихся руками и ногами. Протягивая руку через Лу Ханя, чтобы взять записку, Тао чувствует, как у него трясутся поджилки. Пять минут он раздумывает над тем, читать её или нет, но в конце концов приходит к выводу, что раз он и Хань до сих пор живы, значит, убить их пока не хотят. Развернув листок бумаги и прочитав написанный текст, младший нервно хихикает, думая о том, что ещё многого не знает о своих родственниках. «Стоило бы, наверное, начитать вам обоим, а в первую очередь, тебе, Хуан Цзытао, мораль на тему того, что затаскивать двоюродного брата в постель – это, мягко говоря, неправильно, но по факту толку от этого не будет. Предупреждаю о двух вещах. 1. Если кто-то ещё об этом узнает, вам придется очень туго. И 2, лично для тебя, Тао. Если ты разобьёшь моему сыну сердце, я тебя собственноручно кастрирую через повешение. Счастливого Рождества.» По степени неаккуратности написанного Тао понимает, что это писала уж точно не госпожа Лу. И вообще не женщина. И этот факт почему-то заставляет его начать тихо смеяться. - Прекрати ржать, из-за тебя кровать ходуном ходит, - слышит он недовольное ворчание сонного Лу Ханя, и, во внезапном порыве нежности, притягивает его к себе и целует в кончик носа. – И тебя с Рождеством, Тао-ди. - А как ты узнал, что я мастурбировал, представляя тебя, гэгэ? - вдруг спрашивает Тао, вспомнив вчерашнюю реплику старшего. - Стонать надо тише... - выдыхает Хань, широко зевая, и пододвигается ближе к Цзытао, прижимаясь к тёплому боку. Тао улыбается, зарываясь лицом в шелковистые волосы брата, и думает о том, что они оба, вероятно, очень сильно влипли, и наверняка набьют ещё хренову тучу шишек из-за того, на что сами подписались. Но присутствие в объятьях Цзытао этого неземного белобрысого создания, которого угораздило быть его двоюродным братом, и которого почему-то уже совсем не хочется отпускать от себя, значительно скрашивает возможную перспективу многочисленных пинков под зад.