Снежный вечер

«Амурные секреты вашей жены откроются тому, кто явится сегодня к шести часам вечера в дом галантерейщицы madame Барк на Артиллерийской. Ваш неизвестный друг» Никита перевернул бумагу, чтобы еще раз убедиться: это письмо предназначалось ему, князю Оленеву, и с отвращением взглянул на завитушки заглавных букв. Почерк был безликим, с несмелыми росчерками, словно тот, кто писал это письмо, не был уверен в своей правоте. Черт бы побрал этих доброжелателей! Он скомкал письмо и поднес его к носу. Пахло оно духами и совсем чуть-чуть рыбой, но в том мог быть повинен и пронзительный ветер с моря, и рыбий клей, которым запечатывали конверт без адреса. После долгих расспросов лакей Федька (Феодор Дмитриевич для прочих слуг) добросовестно припомнил лишь, что письмо передала женщина в возрасте, одетая неброско, но добротно, по виду — то ли вдова, то ли служанка из хорошего дома. Примет особых он не запомнил, да она только и попросила передать прошение князю, вот оно и попало в бумаги. А уж мало ли баб ходит по улицам да что-то выпросить хотят? К этому предположению Федька неизменно возвращался и совершенно чистым и незамутненным взглядом смотрел на князя, будто для него-то точно никаких тайн нет и не было. Амурные секреты жены!.. Да полно же, какие могут быть секреты у Милитрисы: она же наивная, чистая душа, еще не утратившая веру в людей, несмотря на свою нелегкую судьбу. Разве способна она на обман и предательство? Как часто рядом с ней князь чувствовал себя грязным, словно оказался на балу с поганой кадушкой в руках, словно вылез из болота и попал прямо в теплый и уютный чистый дом, где его обогреют и приголубят. Он не мог сказать, что любит ее, потому что не мог обманывать себя: сердце его и мысли его остались с Фике, но благодарность и нежность стоят порой гораздо больше воспоминаний. Да и Фике уже больше нет, что уж там ворошить. Никита накинул на плечи камзол и спустился вниз. Еще сверху был слышен зычный голос тетки Меланьи, дальней родственницы Милитрисы, которая взялась к Рождеству обустроить их дом. Рождество наступало уже завтра, а деятельная тетка не успела и половины из того, что планировала, кидаясь из одного дела в другое с удивительной силой и упоением. Так и сейчас: она отвлеклась от слежки за поваром и кухарками, которых подозревала в том, что они подторговывают княжескими припасами на рынке, и теперь шпыняла помощника архитектора, который так невовремя зашел за деньгами, которые положены были его хозяину за проект. Иногда Никите казалось, что она появилась не из Ямбурга, а вовсе из какого-нибудь Тараканово, где все до сих пор жили при Алексее Михайловиче и в ус не дули, настолько тетка казалась какой-то древней, когда открывала рот. — Мы залу хотели из мореного дуба, — вещала она помощнику архитектора, вставляя французские слова с ужасным прононсом, будто флорентиец мог ее понять. — А вы нам сделали что, бусурманы? Синее все и окошки, фнетры эти ваши, до потолка, а топить нам чем зимой? Это у вас там, может, погадил, — Никита мысленно застонал, — а потом в очаг то, что вышло из себя, из горшка бросил. У нас не так, дрова денег стоят, разориться можно, а мужик нынче ленивый пошел, компренэ-ву? Князь быстро прошел к двери, борясь с неожиданно подступившей злобой, делая вид, что не замечает ни тетки, ни помощника, который весь осветился при его виде. Никита мельком взглянул на непонимающее лицо юноши, высоко подняв бровь, словно впервые его видел, и в горле у него застрял неприятный комок. «Гнать бы Меланью батогами за глупость! Прицепилась, как пиявица», — ожесточенно подумал он, взял треуголку и шубу из рук лакея и вышел прочь. Уже темнело, но белизна свежевыпавшего снега обманывала глаз, и, казалось, что времени до назначенного часа еще много. Может быть, бросить все и пойти к Корсакам? Никита цеплялся за любую надежду, лишь бы не делать то, к чему так не лежала душа. У них наверняка будут шарады, игры... Алешку вытащить, поговорить по душам, и гори оно все огнем, закрыть глаза и сказать себе: не было письма никакого! Не было. Но насмешливый голос шептал: «Ты — рогоносец, князь. Ты — рогоносец, и все об этом узнают». Ссутулившись, он шагал по улицам. Пронзительный ветер играл с мелкой снежной крупой, и лоточников словно сдуло вместе с их калачами и пирогами, леденцами из патоки и теплым сбитнем. Когда Никита подошел к дому с деревянной вывеской «Изящныя мелочи», чуть подгнившей с левого бока, он уже замерз, и душевные терзания уступили терзаниям плоти. На втором этаже дома окна были тщательно занавешены, но полоса света пробивалась сквозь щель, и чей-то силуэт закрыл его на мгновение, чтобы тут же исчезнуть. Князь остановился поодаль, в тени дома, исподлобья наблюдая за проезжающими мимо санями. Он ждал, чтобы увидеть, кто войдет в этот дом, и чем ближе было к назначенному времени, тем больше надежда поднимала голову: не придет Милитриса, все ложь в этом письме, невесть кто посмеялся. С севера послышался пушечный залп: стало быть, шесть часов пробило, и князь выдохнул. Морозное облако пара рассеялось, но следующий вздох застыл у него на губах, как будто дали под дых, — у дома остановились сани, и губастая нянька любовно и бережно поддержала свою хозяйку, его жену, выбравшуюся из полсти. Возница что-то гаркнул, и нянька засеменила к нему, протягивая деньгу. Они о чем-то сговаривались, но Никита не слышал этого, пока провожал взглядом свою Милитрису, поднимавшуюся на крыльцо. Да, это она. Ее шуба, ее парик, да и фигура ее. ...Ах, женщины! Неужели коварство ваша вторая натура? Нет на этом свете честного человека, который бы мог решить эту беду так, как должно разбираться с коварством — уколом шпаги. Пусть женщина и умеет держать в руках сталь, но не она — главное оружие красавицы, а приятный голос, ясный взгляд и льстивые слова. Нянька отошла от саней, и лошади неторопливо тронулись. Когда и старуха скрылась в дверях дома загадочной галантерейщицы, князь наконец-то отмер. «Убью», — отстраненно подумал Никита. Он чувствовал себя деревянным, и каждый шаг давался неимоверно трудно, как будто в сапогах его была подметка из камней. Он постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, ввалился внутрь, чуть не ударившись головой о потушенный фонарь, который какой-то злонамеренный человек пристроил столь низко. За вторыми дверьми оказалась скромная гостиная, в углу которой стоял шкаф с образцами товаров: кружева, митенки, перчатки, чулки, какие-то перья — все это переливалось радугой за темным стеклом, отвлекая внимания от аскетичной, почти бедной обстановки. В кресле у камина сидела сухопарая немолодая женщина и, сдвинув очки себе на кончик носа, вышивала цветочный узор на корсете. — Что вам надо, сударь? — отрывисто спросила она с немецким акцентом, смерив посетителя холодным взглядом. Он заметно потеплел, когда хозяйка оценила стоимость платья нежданного гостя. — Я... У меня назначена встреча, — Никита не остановился, заметив в дальнем конце комнату лестницу наверх. Ему было безразлично, что говорить, лишь бы попасть внутрь. А если старуха будет упорствовать, придется что-то с ней сделать. Та упорствовать не пыталась, даже наоборот: губы ее раздвинулись в неумелой улыбке, отчего она напомнила глупо размалеванную куклу. — А! — значительно тише воскликнула хозяйка. — Должно быть, вы тот самый господин Н. Поднимайтесь наверх, но вы пришли раньше, поэтому прошу вас, сударь, ни слова! Ваш час еще не пробил. — Это мы еще посмотрим, — процедил сквозь зубы князь. Эта старая сводня вызывала у него омерзение, и он буквально взбежал наверх, чтобы увидеть, как служанка затворяет одну из дверей. Не тратя времени на слова, он оттолкнул ее прочь и буквально ворвался в комнату, чтобы увидеть свою жену в объятьях какого-то лощеного проходимца. — Пошел вон, — разъяренно зарычал Никита и, не замечая повисшей на своей спине служанки, попытался оторвать его от Милитрисы. На лице у последней были написаны ужас и брезгливость, и она расплакалась, когда незнакомец все же разжал свои руки. — Никита, Никита... — повторяла она, размазывая краску и слезы, а голос ее был таким искренним, что растрогал бы и камень. Князь тряхнул соблазнителя, и парик у того съехал набок, открывая лицо. Совсем еще юноша, не старше лет двадцати на вид — молоденький немец, о котором поговаривали, что императрица Екатерина слишком часто играет с ним в шахматы за закрытыми дверями. Ярость ударила в голову вдвойне, и Никита от всей души заехал немчику в нос. Женщины вскрикнули, и служанка на ломаном русском затараторила, что «позовет страш» и что это «безобразие, хозяйка недоволен». Кровь брызнула на белую льняную рубашку, и несмотря на то, что противник был беззащитен, князь хотел было добавить ему тумаков, но Милитриса остановила его. — Не надо, Никита, — умоляюще произнесла она. — Не бери грех на душу. — Это ты мне говоришь? — сдавленно произнес он, но немчика отпустил. — Я нахожу тебя в этом доме, и его... И вы... И он... Но почему? Она кротко и обиженно взглянула на мужа, и тот прочел в ее взгляде непонимание. — Я не знаю, что было на уме у этого господина, Никита, — тихо произнесла Милитриса. — Послезавтра Рождество, и я хотела сделать тебе подарок, часы настольные. Ты ведь сам восхищался теми, что во дворце видел, а господин Шванкмайер как раз продавал подобные. Вот мы с ним и встречались, чтобы я деньги ему передала, а он мне расписку... Тихий голос жены действовал умиротворяюще и, вольно или невольно, но князь верил ее словам. — Это правда? — он резко повернулся к Шванкмайеру, и тот попытался кивнуть, но закашлялся из-за того, что кровь попала ему в горло. Вместо ответа он протянул расписку, которая подтверждала слова Милитрисы. Почерк его вовсе не напоминал того «Таинственного Друга», и князь хмыкнул. — Поведение ваше, сударь, недопустимо, — жестко заметил он. — Я требую сатисфакции или же вы убираетесь из города завтра же. Понятно вам? А теперь подите вон! Он хотел присовокупить к этому ругательство, но наткнулся на взгляд своей жены и промолчал. Немчик суетливо поднялся, похожий на ощипанного куренка, и попятился задом к выходу, попав в объятья заботливой служанки. Та бережно поддержала его, и они вместе скрылись за дверью, оставив супругов наедине. — Поверь мне, Никитушка, — печально произнесла Милитриса. — Разве доводилось мне тебя обманывать? Вместо ответа он обнял ее одной рукой. Горько было на губах, и слова шли через силу, но князь все-таки заговорил, пытаясь выразить самое важное, что было у него на душе. — Ты, правда, хотела мне сделать подарок? — наконец послышалось из его уст. — Да, — просто призналась жена и дотронулась до его пальцев. Ни слова не было сказано о любви, но точно теплая волна разлилась по душе князя, когда он поймал взгляд Милитрисы. Как он хотел беречь и лелеять эту женщину, с тех самых пор, как стал ее опекуном, с тех пор, как проехал пол-Европы, чтобы освободить ее! Никита Оленев не верил в любовь, но он верил в дружбу и в то, что есть люди, предназначенные друг другу. Вместо ответа он прижал жену к себе и горячо поцеловал ее в лоб. И все-таки это будет хорошее Рождество, несмотря на тетку Меланью. Когда примирившиеся супруги ушли, в соседней комнате вспыхнул огонек: кто-то зажег свечу. — Бедный господин Шванкмайер. Ему сильно досталось, — ласковый женский голос был тих и покорен. — Ему хорошо заплатили. Достаточно, чтобы он считал свою кровь золотой, — глухо отозвалась собеседница. — А хозяйка? Какой позор для нее, должно быть! — Она знала, на что шла. — Вы так жестоки, моя госпожа! Дозволено ли мне будет спросить, зачем мы сыграли эту шутку? Вместо ответа женщина поднялась и подошла к окну. Придерживая занавесь, она выглянула наружу, как раз, чтобы увидеть, как сани, увозящие Оленевых и старую няньку, скрываются за поворотом. Снег все усиливался, засыпая следы от полозьев, и госпожа еле слышно вздохнула, приложив лоб к прохладному стеклу. — Подай мне накидку, Юлия. В голосе у нее слышались сдавленные нотки. Юлия задала тот вопрос, на который у женщины не было ответа. Действительно, зачем она это сделала? Попытка вернуть то, что могло бы быть? Зависть, что у Никиты все хорошо, подсказала ей эту подлость? Жадность, потому что все, что ей когда-либо принадлежало, должно у нее и остаться? Сколько лет прошло, и все должно было забыться, растаять, как весенний снег, но почему-то не забывалось. Она точно знала одно: сейчас ей хотелось бы быть на месте той в санях и мчаться под теплой медвежьей шкурой в объятьях. Но не суждено. Зато и ему не суждено забыть ее и сегодняшний вечер. — Слабость, все это слабость, — совсем тихо сказала она, и Юлия вопросительно подняла бровь. — Я вспомнила одну девочку по имени Фике, — холодно отозвалась вслух госпожа. — Не более. По огорченной мордочке Юлии было ясно, что этот ответ не утолил ее жажды любопытства, но требовать разъяснений она не посмела и лишь сделала книксен, подав госпоже меховое манто. На прощание хозяйка получила увесистый кошелек, и золотой пятирублевик достался служанке. — Как эта женщина похожа на императрицу! — заметила по-немецки та, рассматривая монету после ухода гостей. — Я боялась, придется идти за стражей, когда тот человек ворвался. Он был безумен! Как дикий зверь! А его взгляд... Меня дрожь пробрала до самых костей! Точно что-то не чисто. — Цыц! — отозвалась госпожа Барк из своего кресла. — Не твоего ума дело, какие где и у кого секреты. Раз деньги дали, то и молчи, как мертвая. И она сердито воткнула иголку в центр цветка, словно ставила на этом точку в разговоре. Вырученные деньги служанка отложила на черный день, а на десять копеек купила пряников для племянников. Дети съели этот рождественский дар и на крошках его дали самую страшную клятву, которую смогли придумать: никогда-никогда не взрослеть. Ведь впереди еще весна, когда надо делать запруды, и лето, когда нужно ловить рыбу и собирать дань с чужих огородов. Разве можно тратить время на скучные дела этих скучных взрослых, которые так часто волнуются о самых дурацких вещах на свете, не стоящих ни малейшего внимания?..