А помнишь, как в начале было?

      Я шел по мрачным коридорам храма Истинного Короля, прикрывая глаза от усталости. Ходы тянулись длинными змеями, извивались и упирались в тупики, но я до сих пор помню дорогу в это место — наши с Ним покои.       Очередной тупик заставил выйти меня из раздумий. Я почти ударился о гобелен с изображением двух тигров, потрепанный и покрытый пылью веков. Вероятно, даже прислуга не попадает в эту часть храма.       Отодвинув гобелен, я положил ладонь на дверную ручку и еще раз задумался о том, правильно ли поступаю, принявшись будить в себе эти воспоминания, понимая, что до добра они не доведут; лучшее — до нервного срыва, худшее — до смерти. Но я все равно, осмелившись, с силой надавил, открывая старую дверь.       Замер.       Вошел и, упав на колени, заплакал. Громко и раскатисто. Мои крики отражались от стен замка и казались загробным воем неупокоенной души, чем, в принципе, я сейчас и являлся.       Тяжело.       Больно.       Я сам добил себя, придя сюда.       Я проклят.       Обречен на вечную любовь.       Собравшись с силами, я встал с пыльного пола и принялся осматривать комнату, время от времени утирая не прекращающиеся литься горькие горячие слезы. Казалось, они текли из самой глубины моей души, освобождая все новые и новые воспоминания из прошлой жизни. Лучшей жизни, что у меня была.       Здесь почти ничего не изменилось со дня его смерти. После его ухода, я наотрез отказался входить сюда, и некогда бывшие королевские покои стали обителью тоски и бесконечной боли, любить неприкаянно.       Я подошел к окну. Снаружи бушевала гроза. Ветки дерева, что полностью закрывали обзор улицы и скрывали комнату от нежелательных глаз, били с такой силой, словно пытались причинить боль еще сильнее, чем была. Тяжелые шторы сейчас выглядели мрачными. Потрепанные временем, они служили пылесборниками, но никак не дорогим украшением, сделанным из богатой плотной Калорийской ткани. Камин превратился в мрачный безликий камень, иногда издавая стоны ветра, бесхозно и бездельно болтающийся посреди комнаты.       Кровать… Она даже не была заправлена. Все осталось так, как будто еще утром Он поднялся с постели, не разбудив меня, а просто тихо одеваясь. Кажется, что сейчас войдет служанка, растопит камин, а я одену его горячо любимую, но ненавистную мной голубую сорочку, потом Он, как всегда, устало ляжет мне на живот и будет молчать, слушая за окном завывание ветра. Но ничего этого больше никогда не будет.       Он мертв.       Мертв и я.       Решив, что нужно остаться здесь на ночь, повспоминать, захлёбываться стонами и слезами, и гляди, Истинный сжалится надо мной и заберет меня к себе. Я бы все отдал за то, чтобы еще раз прикоснуться к нему…       Побродив по замку и найдя немного дров, я вернулся и решил растопить камин. Я еще не до конца забыл, как это делается. Получилось даже неплохо, не считая того, что комнату густо заволокло дымом, и мне пришлось открывать окно, чтобы выпустить его. Через несколько мгновений стало тепло.       С того самого времени, климат Шин-Макоку сильно поменялся. Ночи не такие холодные, почти постоянно тепло, нет холодной осени и никогда больше не будет… Я обреченно присел возле камина, укутываясь пыльным одеялом, но казалось, даже оно не остыло от его тепла и не потеряло запах. Я вздохнул. Что-то внутри невыносимо кричало, царапая и раздирая душу, я беззвучно плакал, смотря в огонь. Зачем я разбудил эти воспоминания?..       Теперь они спалят меня дотла. — Истинный, — произнес я шепотом так, что только он бы услышал, — мне так сложно без тебя… каждую минуту я вспоминаю о тебе, каждое мгновение причиняет мне боль… как я хочу снова увидеть… — последнюю фразу я произнес сквозь слезы.       Сколько я так просидел, не знаю, я давно потерял счет времени. Находился в каком-то понятном только мне трансе.       Я вспоминал… Вспоминал, как он выводил меня из себя, а потом приносил цветы, сорванные в поле. Они росли на Шин-Макокских границах, до них не добирался никто кроме него. Вспоминал, как он однажды простудился. Я варил ему травяной чай и стирал пот со лба. Он тогда еще пытался шутить, говоря, что я лучше любой целительницы, и ему поможет только пылкая страсть. Даже в болезни он оставался Великим Истинным королем.       Понимая, что становится холодно, я решил перебраться на кровать. Она была такой же мягкой, как и тогда, только немного сырой и холодной.       Прикрыв глаза, я улыбался и плакал, казалось, погружаясь в то время, когда хотелось жить. Я и сейчас жив только потому, что обещал ему помочь с его безумным планом.       Серой дымкой меня заволокло пеленой сна, и я начал забываться. Появились знакомые образы: его руки на моих коленях, звонкий голос и всегда немного надменные смелые глаза, смотрящие, порой с поражающей нежностью и преданностью.       Мне снился сон. Снился дворец Истинного, Руфус, который никак не мог пришпорить свою ненаглядную строптивую лошадь, Ульрике, что-то приказывающая заглянувшим на миг солдатам. Обыкновенный день. Но что-то было в этом… то-ли темные, почти черные тени, извивающиеся над замком, то ли Властелин, стоящий позади Истинного, который нахмурившись, что-то увлеченно рассказывал придворным.       Я видел все со стороны. Так хотелось сказать ему, уберечь от неминуемой опасности, но я не мог даже пошевелиться. Властелин уже тянул руки к моему любимому, уже коснулся его, покрывая его тело и душу ярко-багровым заревом, похожим на кровь тысячи мертвых. Он забирал его, и я был бессилен.       Потом резко все исчезло. Я стоял один подле развалин. Это был разрушенный храм. Вокруг били молнии и гремели раскаты грома. Я прошел немного вперед. Вся земля вокруг меня была усыпана могильными крестами, вокруг них бродили прозрачные тени. Они смотрели на меня пустыми глазницами, показывали костлявыми пальцами и раскрывали рты, из которых вырывался лишь крик.       Кто-то кричал: «ты его не вернешь»!       Они окружили меня, приближаясь совсем близко к моему лицу настолько, что я чувствовал могильный холод, исходящий от них. Мне было не спастись…       Вдруг меня резко выдернули из сна. Я громко закричал, когда понял, что не могу пошевелиться после пробуждения. — Тише… тише, Мой Мудрец…       Так меня называл лишь…       Я уставился в эти голубые глаза и потерял дар речи. Я был придавлен к кровати его телом, а мои руки были зажаты его руками. Он выглядел обеспокоенно. — Дайкенджи, — тихо позвал он, — все в порядке?       Я молчал. Тогда он легонько потряс меня. — Дайкенджи! — Что?       «Что?» Я могу ответить лишь: «что?» — Хвала богам, я успел… — он прижался еще сильнее. — Я умер? — тихо спросил я. — Еще бы чуть-чуть, и умер бы… — Тогда что происходит? Я не могу быть жив, потому что… ты здесь.       И, словно опомнившись, я принялся целовать его, перебирать пальцами волосы, изредка нашептывая какой-то бред, он вел себя так же. — Объясни мне, — тихо начал я, — почему ты здесь? — Я всегда был здесь. Ульрике всегда говорила со мной, будто бы ты не знаешь. — Почему? — я заплакал, срываясь на крик, — почему ты не появился раньше? Почему заставил меня так страдать, хотя мог просто показаться! Ты мог бы… но ничего не сделал… — Прости меня, — он не отпускал моих рук, — это ведь было частью нашего плана. — Я знаю, но… — Я и так нарушил абсолютно все, что было возможно… — я почувствовал, что он улыбнулся. — Например? — и я улыбался сквозь слезы. — Например, в первое тысячелетие твоей жизни я не удержался и отдал Ульрике приказ нарвать твоих любимых цветов, но она огорчила меня тем, что они больше не растут. Я нашел их на земле. — Помню… я тогда неделю не выходил из комнаты, думая, что кто-то очень злобный разыграл меня. — Еще я нередко приходил к тебе во снах… очень продуктивно, кстати…       Я залился краской с головы до ног, вспоминая их подробности. — Можно перечислять бесконечно… — А сейчас? — Что сейчас? — Сейчас почему ты нарушил самую страшную заповедь нашего договора — не показываться не при каких условиях? — Тебе угрожал мрак теней Властелина.       Я даже не испугался. — Ну и пусть… — Дурак! — обиделся он. — Лучше умереть, чем жить без тебя, — признался я. — Думаешь, одному тебе тяжело? — я видел, как его глаза наполнились слезами. — Какой ты сентиментальный… — я закатил глаза, как делал это Дайкенджи. — Кто бы говорил! Вы, Ваше Преосвященство, что Шин-Макоку своими слезами не затопили! Еще чуть-чуть, и пришлось бы спасателей вызывать, чтобы жриц выводить.       Я засмеялся. — А ты не меняешься. — А надо? — Когда уже ты повзрослеешь! — Никогда! — с этими словами он сгреб меня в охапку и приник к моим губам.       Я отвечал так же пылко, как раньше, даже еще сильнее, потому что моей боли не было предела. Я скучал, нет, я умирал без него… — Никогда… никогда, слышишь? Не делай так больше… — он пригрозил мне, и я кивнул.       Позже мы просто лежали, вспоминая всякие моменты нашей жизни. Иногда спорили, иногда смеялись, а иногда я заливался слезами, прижимая его к себе. — Эберхард… — мои слова заставили его широко распахнуть глаза, — Эберхард Ферстер. Я не забыл.       Он улыбнулся. — Мое имя… под слоем вековой пыли, я действительно запамятовал свое имя. Привык к тому, что меня все Истинным королем кличут, но мне нет до этого особенного дела. Главное — что ты помнишь… — Я так боялся забыть, — начал я, — я засыпал и просыпался с этим именем на губах, все гребанные четыре тысячи лет! — Я знаю, — прошептал он, — теперь все хорошо… все позади… — Ничего не хорошо! — Успокойся, все наладится еще. Я здесь. Я рядом. Все хорошо, мы всегда будем вместе… Я люблю тебя… — И я люблю тебя, всегда любил… — Я рад… — Чему? — Что нарушил правило. Теперь я могу прикасаться к тебе, — он провёл пальцами по моему лицу. — Я жду то время, когда мы уже никогда не расстанемся… — А мне достаточно этой ночи, тебя здесь, в этом месте… — Я выгляжу не так… — Я это уже понял, — он усмехнулся. — Но эта душа любит тебя, а значит и тело… — И тело, говоришь? — с озорной улыбкой, он потянулся к пуговицам на моей рубашке. — У меня физиология ребенка, Эберхард. — Это меня когда-нибудь останавливало?       Я вздохнул. — Ты действительно не меняешься! — он засмеялся. — Это почему еще? — я обиделся. — Для тебя занятия любовью — всегда что-то либо постыдное, либо неимоверно-страшное, либо вовсе неприемлемое. — Так и есть! — я отстаивал свою точку зрения. — Но сегодня ты не отвертишься! — Плевать!       Он удивленно посмотрел на меня. Возможно, Король ожидал бурю негодования, но или хотя бы удар пыльной подушкой, как я всегда это делал, но никак не этого. — Ты серьезно? — Да. — Не передумаешь? — Нет. — Уверен?       Я ухмыльнулся и закинул ему руки на шею, отцепляя накидку и приникая к его губам. — Я никогда ни в чем не был так уверен…

***

      Солнце только вставало над процветающей страной и мрачным храмом. Ульрике вместе с жрицами осматривали покои на наличие врагов и шпионов, как вдруг Ульрике побледнела, увидев, что гобелен, висевший добрых четыре тысячи лет, был вздернут.       Она отдалилась от остальных жриц и направилась прямо туда. Приоткрыв дверь, она застыла на месте.       В комнате было тепло, даже жарко, везде валялась одежда. То черный пиджак, то красная королевская накидка… стоп! Накидка Истинного Короля! Она зажала рот рукой, наблюдая, что от ее громкого возгласа двое в кровати зашевелились. Вдруг лохматая макушка Его Преосвященства Мураты показалась из-под одеяла. — Госпожа Ульрике, — он удивленно выглянул. — Ульрике, отстань… дай поспать… — от куда-то прозвучал голос Эберхарда, — Потом я все подпишу…       Сильная рука притянула Великого мудреца ближе и каменной хваткой вцепилась в край одеяла. Он делал так раньше, чтобы я не вставал без него. Ее глаза засияли радостью и она, поклонившись, оставила их вдвоем. Еще никогда она не видела Мурату таким счастливым, а Истинного Короля таким живым…