Против течения

… Говорят, жизнь как река. Берет начало в какой-то точке земного шара и течет оттуда, по каменистым горным ущельям и по тихим долинам, то быстрее, то медленнее, а то и вовсе еле-еле движется, завязает в болоте. И ты плывешь по этой реке жизни – может, гребешь вовсю, несмотря на усталость и боль, или, откинувшись на спину, лениво дрейфуешь вниз по течению, а, может, тебя уже давно затянуло внутрь, на дно, и тащит по камням. У кого-то так оно и есть. Но меня там, где река моей жизни должна была влиться в холодное и соленое озеро смерти, выдернули из воды. Куда-то. Я до сих пор не могу понять куда. И, главное, зачем. … Земля размокшая от влаги и хлюпает под ногами. От дождя волосы намокли и липнут к лицу, одежда облепила тело. Мы не чувствуем холода, и есть только фантомный холод – тот, который чувствовала бы Розали-человек. И этот фантомный холод пробирает меня до костей. Эммет выныривает из темноты прямо передо мной. Капюшон дождевика надвинут на лицо, губы сжаты в тонкую линию, глаза черны от голода. – Тебя Эсми ждет, – быстро говорит он, – у нас с Карлайлом второй рейд. – А Эдвард? – спрашиваю я, заранее зная ответ. Эммет качает головой. Война не для Эдварда. Слишком много боли в мыслях тех, кто выжил, и это сводит его с ума. Думаю, была бы его воля, он бы пожертвовал собой, чтобы остановить это сумасшествие, и в этом был бы весь Эдвард. Все ради высшей цели, не думая ни о ком. Ни о ком конкретном. Он должен был думать обо мне. Я не умею читать мысли, но это и так слишком очевидно. Эдвард и Розали, вот как это планировалось. Но что ж поделать, если я теперь не из тех, о которых мечтают. Я давно уже смирилась. – Удачи, – тихо произношу я. – И осторожнее там. Какое-то время мы с Эмметом просто смотрим друг другу в глаза. Раньше, я отворачивалось, стоило лишь нашим взглядам пересечься, но сейчас все это кажется глупым и неправильным, и я не хочу потом – (если вдруг) – вспоминать, что в тот самый, последний момент, я даже не смотрела на него. Вампиры не умирают на войне? Ложь. Все умирают на войне. И пусть мы просто друзья, и не нам делить вечность на двоих, но я боюсь его потерять. – Хорошо, – обещает он, и его большая ладонь слегка стискивает мои пальцы. – Мы вернемся, Роз. … Эсми на кухне. Какое-то время я просто изучаю ее – сейчас, когда ее никто не видит, она уже не улыбается своей ободряющей улыбкой. Она как и все мы, собравшиеся в этом крошечном домике, затерянном посреди охваченной войной Европой. Она как и все мы ждет каких-либо новостей и готовится к худшему. Даже вампиры иногда не возвращаются. – Не стой так, – наконец, произносит Эсми. В ее голосе усталость и раздражение, и от этого я еще острее ощущаю свою неприкаянность. У всех здесь есть свое место… и только у меня его нет. – Там девочка на чердаке. Уговори ее поесть. Я уже хочу сказать, что не умею уговаривать, но тут Эсми устало опускается на стул и закрывает лицо рукой. Это тоже фантомная усталость. И лицо рукой она закрывает, чтобы скрыть фантомные слезы. Мы не плачем и почти не устаем. Мы живем вечно и отчаянно пытаемся найти в этом хоть какой-либо смысл. И я знаю, что если Карлайл вдруг не вернется, для Эсми не останется ничего, ради чего она могла бы двигаться дальше. Мне хочется подойти к ней и обнять ее, но я боюсь прикосновений и не люблю прикасаться к кому-то, поэтому я просто беру тарелку и тихо поднимаюсь наверх. … У нее пустой взгляд, и она сидит в уголке, обхватив руками колени. Дождь мерно барабанит по крыше, и я переминаюсь с ноги на ногу в дверях, не зная, что сказать. – Привет, – произношу я. Она не двигается. Не поднимает головы, не смотрит на меня. Я для нее как будто бы не существую. И мне очень хочется развернуться и уйти. Но я не сдаюсь. Подхожу ближе, сажусь на пол напротив нее. Молча разглядываю ее лицо, темные синяки под глазами, кровоподтеки, рассеченную губу. Как она зябко обнимает себя руками. Потом снимаю кофту и накидываю ее ей на плечи. Мы похожи. Я знаю это, и это знание грызет меня изнутри. Мы похожи, я и эта девочка, мы обе прошли через одно и то же – потеряли себя и потеряли семью в один и тот же день. Ей сейчас, наверное, четырнадцать-пятнадцать, мне тогда едва исполнилось восемнадцать. Мы обе по-своему красивы, и обе, наверное, мечтали о неземной любви. Я уж точно мечтала. Когда-то. Я помню, как она кричала и с остервенением вырывалась из рук Эммета. Помню, как она затравленным зверьком смотрела на Карлайла, пришедшего, чтобы ее осмотреть. Мужчины, мужские руки, мужские прикосновения – страх перед ними не пройдет теперь… никогда? Я помню, как Ройс одной рукой сжимал мне горло, чтобы я не кричала. Помню, что мне не хватало воздуха, и я задыхалась. А потом – черная пустота в моей памяти, как будто бы мое сознание само вычеркнуло это из моей памяти, спрятало за черной ширмой пустоты, как что-то слишком отвратительное, чтобы это помнить. Я вспоминаю только когда ко мне прикасаются. – Я знаю, – почему-то произношу я. – Я знаю, как это. Тогда она вскидывает голову, и вместо пустоты в ее глазах зажигается злость. Горячая, обжигающая злость. – Как что? – переспрашивает она. – Разгребать руками завалы, под которыми похоронена вся твоя семья? – Нет. Я знаю, как это – хотеть, чтобы и я оказалась там, под завалами. Знаю как это – ненавидеть себя и свое тело, и думать, что же со мной не так, что же я сделала не так, почему это случилось со мной. И не знать, что же делать дальше. Она молча смотрит на меня. Потом, с коротким смешком, отводит взгляд. – Вы тоже доктор что ли? Ваш папа уже говорил, что он меня понимает. Я качаю головой. – Я не доктор. Я просто…, – не могу говорить дальше. Мне просто кажется, что с каждым следующим словом я все сильнее и сильнее расковыриваю старую, с таким трудом затянувшуюся рану. – Я хочу помочь. Слабо. Она презрительно усмехается. Боль, злость. Потом безразличие и равнодушие. Мы прячем нашу боль за маской язвительности, прячем наш страх за отчужденностью и высокомерием. Мы стараемся казаться гордыми и холодными. Но правда в том, что мы сломаны и нам холодно. – Говорят, жизнь как река. Говорят, все течет, все меняется. Но это неправда. Для меня – это неправда. И для тебя, думаю, тоже. Сейчас тебе кажется, что дальше ничего нет. Но на самом деле, дальше целый мир. – И что там, дальше? Вы сами-то хоть знаете? Я только качаю головой. Нет, я не знаю. … Дверь тихо скрипит. Я не поворачиваюсь. Дождь и ветер бьются в окна, словно бы просятся внутрь. Им не нужно приглашение, они сами ворвутся, только дай им шанс. Ворвутся, и тебя не спросят. – Мы принесли еще несколько раненых, Карлайл и Эсми сейчас там. От Эдварда пришла телеграмма, что он нормально добрался до Америки. Слышу, как скрипит пол под ботинками Эммета – сначала ближе, потом дальше. Он уходит. – Я пыталась поговорить с девочкой наверху, – тихо говорю я. Может, даже надеюсь, что он не расслышит, но он слышит. Возвращается обратно, присаживается на край кровати рядом со мной. Я отодвигаюсь, скорее по привычке, чем осознанно. – Извини, – он начинает было снова вставать, но я резко оборачиваюсь и удерживаю его за руку. – Нет, останься. Он смотрит сначала на мою руку, потом на меня. И молча садится обратно. (Я не могу понять тебя, Роз. Не могу понять, что с нами происходит. Ничего. Ничего не происходит.) – Когда на прошлой неделе вы пропали на три дня, я испугалась. – Мы вернулись. – Сегодня, когда я пыталась поговорить с девочкой наверху, я поняла, что никак не смогу ей помочь… потому что я сама такая же. На его лице только озадаченность… … и я боюсь, если я продолжу, она сменится отвращением. Но я продолжаю: – Меня убили. Меня изнасиловали и убили. Почти как ее. Пытаюсь прочитать что-либо на его лице. Понять, станет ли это последней точкой в нашей с ним, общей, истории или… На его лице нет ни удивления, ни отвращения. – Ты…? – Я догадывался, – медленно кивает он. – Подозревал. Мы молча смотрим друг на друга. Мне тяжело говорить дальше. Я думаю, что и ему тоже. Но отчасти… отчасти мне легче – просто от того, что я хоть как-то, как могла, объяснила ему ту самую причину, по которой всегда старалась держаться от него подальше. И что он… понял? Я обнимаю себя руками, как та девочка на чердаке. И Эммет снимает свою куртку и накидывает ее мне на плечи. Куртка пахнет дымом, кровью и дождем. – Она спросила, что там дальше. Зачем дальше жить? – Сделать что-то? Помочь кому-то? – Да, наверное. Сделать что-то…, – повторяю я. – Мне холодно… Эммет тянется было, чтобы обнять меня, но замирает. Тогда я сама пододвигаюсь поближе, прижимаюсь к нему. Я хочу попытаться, хочу попробовать, как это будет – так ли страшно, как и раньше. – У меня руки холодные, – тихо говорит он. – Это не тот холод, – отвечаю я. И он обнимает меня. А там, дальше, там целый мир – река вечной жизни, вечности, которую мы когда-нибудь, может быть разделим на двоих. …