Отзвуки мёртвого лета

– Просто мы медленно разрушим друг друга. После этой фразы в комнате воцаряется тишина. Пахнет базиликом и ладаном, и от этого кружится голова. На окне засыхают цветы апельсина. Соседи включают музыку, тишину кромсают на мелкие лоскуты грубые, резкие звуки, и всё смешивается в голове окончательно, способность думать исчезает. Сквозь тонкие, будто картонные стены, тишина ускользает, словно вода сквозь пальцы, как не старайся удержать – упустишь. Пустоты не существует. И поэтому комната заполняется отзвуками вчерашнего лета. С улицы врываются шум машин и крики прохожих, за стеной одна песня заканчивается и начинается новая, на кухне капает вода из крана, на лестничной площадке ссорится молодая пара – соседи напротив, в зале монотонно тикают часы. У Кида звонит телефон. – Да, Бонни, – отвечает тот на звонок. – Нет, Бонни, – продолжает бесцветным голосом совершенно ненужный разговор Юстасс. Это длится около минуты, а потом у Кида что-то щёлкает в мозгу, Трафальгар готов поклясться, что слышал этот щелчок, Кид начинает орать. Из трубки слышится ответный ор. И все звуки, кроме голоса Юстасса, исчезают. Лишь из трубки телефона слышится «ненормальный», затем связь прерывается, а телефон летит в стенку. Жалобно скрипит корпус, по дисплею ползёт трещина, крышка отлетает, аккумулятор отскакивает от стены в противоположную сотовому сторону. Трафальгар перелистывает страницу книги. Кид звереет ещё сильнее и несколькими крупными шагами оказывается напротив Ло. Руки Юстасса смыкаются на шее Трафальгара, тот не сопротивляется, лишь спокойно накладывает свои ладони поверх ладоней Кида. От чашек исходит пряный аромат кофе и корицы. На подоконнике рядом с цветами апельсина в горшке стоит алоэ с сочными листьями. Капает сломанный кран, однозвучно двигаются стрелки часов. На улице стихает шум, замолкают соседи напротив, соседи справа выключают музыку. В соседней комнате жалобно скрипит диван. По квартире разносится хриплый голос Трафальгара. Хоукинс отпивает из своей чашки кофе и вопросительно смотрит на Киллера, что сидит напротив, не обращая на всё, что его окружает, никакого внимания. – И что это? Киллер вздрагивает и, чуть улыбаясь, тихо отвечает. – Катарсис. – Ты слишком многое знаешь и понимаешь, что это когда-нибудь сведёт тебя с ума, - флегматично пожимая плечами, отвечает Безил. – Сведёт, – соглашается Киллер. – Если уже не свело, – добавляет он уже чуть тише. – Знания – слишком великая сила. Даже для тебя, – продолжает Хоукинс, ему никто не возражает, и он говорит дальше. – Ты не сможешь справиться с ними, но ты всё равно пытаешься управлять нами, дергаешь за невидимые ниточки эмоций. Знаешь, ты ужасный человек. Ужасно глупый... Всё ведь возвращается. – Не всё, - Киллер повышает голос, что ему совсем не свойственно, и Безил понимает, что нервы у его собеседника уже давно на пределе. - Уважение, нежность, забота, даже улыбки - это всё не возвращается, - на последних словах всё деланное спокойствие летит к чертям, но Киллер затихает так же быстро, как и вспыхнул, пододвигает чашку ближе к себе, крепче сжимая её в руках, опускает голову, пряча глаза за чёлкой. Киллер прячется, теряется за потоком умных фраз и слов, Хоукинс прекрасно понимает, зачем это надо. Киллер просто обжигаться не хочет. Безила это всё ужасно бесит. И капающий кран, и часы, знающие лишь один звук, и слишком громкие соседи, и Юстасс с Трафальгаром, ломающие мебель, и кричащие друг на друга за стенкой, и невпопад молчащий Кира... ...и отзвуки вчерашнего лета. Когда на подоконнике благоухали цветы апельсина, и они с Киллером могли говорить часами. Когда за окном солнце светило так ярко, что их волосы всегда светились золотом, а голоса были ещё звонкими. Но это лишь отзвуки, эхо. Этого уже нет, этого не вернуть, как не вернуть слова, что уже были сказаны. Невозможно вернуть собственный голос, но и забыть тоже нельзя. Слышится весёлый шум голосов с улицы - это эхо уже ушедшего лета, в комнате к запаху ладана, базилика и кофе примешивается запах яблок и мяты - это запах лета, Киллер касается руки Хоукинса своей и кажется, что касается его губ своими, и это - самое ужасное, это - ощущение этого пропавшего в них самих лета. Остатки этого лета повсюду, от них не сбежать. Трафальгар когда-то говорил, что никак не может избавиться от воспоминаний о его уже давно закончившемся детстве. Хоукинс тогда никак не мог понять, что в этом ужасного, но теперь, когда осколки прошедшей утопии преследуют его везде, он знает, что это может свести с ума. Это мёртвое лето сломало их. Привело за собой сухую осень. Этой осенью не падали разноцветные листья, и заморозки наступили слишком рано, не шли дожди. Этой осенью всё лишь умирало. - Просто мы медленно разрушим друг друга, - повторяет Трафальгар, и эти слова гулким эхом разносятся по вмиг затихшей квартире. Соседи справа включают телевизор, сквозь тонкую стенку в квартиру врывается лишь надрывный шум помех. В этих помехах тонет пропавшее мёртвое лето. Мимо кухни проносится Кид, напоследок громко хлопнув дверью. Хоукинс разбивает чашку с недопитым кофе, после чего выходит из помещения. Киллер собирает осколки чашки, моет посуду. Входная дверь хлопает вторично, когда Безил переступает порог этой квартиры, чтобы никогда уже не вернуться, чтобы не вспоминать пропавшее лето. Киллер спокойно собирает вещи и, уже выходя, долго стоит у порога, но всё же открывает дверь. За ним тихо щёлкает замок. Когда Трафальгар остаётся в квартире один, в комнату врывается зимний холодный ветер, унося за собой засохшие цветы апельсина и запах кофе, базилика и ладана. Наконец-то падает снег, приходит настоящая зима. Этой зимой, с самого её первого вздоха, не было снега. Лишь промёрзлая голая земля под ногами - никакого волшебства. Лишь одинаково серые небеса - никакой сказки. Лишь напряженная тишина: без смеха, без весёлого шума, без их истинных голосов. Эта зима выдалась слишком сухой, жадной на давящую тишину и скупой на слова. Эта зима была горькой. Мучительной в противовес вчерашнему лету, но они отражались в этой зиме, как в зеркалах. В тысячах зеркал, искажаясь. Теперь, когда падает снег, и все они разошлись, чтобы никогда не встречаться больше, Ло думает, что всё будет хорошо. Зима больше не будет горькой и сухой, не сможет хранить отголоски вчерашнего тёплого, яркого счастья. Мёртвое лето уже не воскреснет.