Ещё один год

      Январь в этом году выдался на редкость холодным и снежным. Синоптики вовсю трубили о самой низкой температуре за последние шесть лет, а небо с тяжелыми, низкими облаками каждый день низвергало на землю тонны снега. Солнце не показывалось почти две недели, но казалось — уже целую вечность.       В комнате стоял полумрак. Женя зажег маленький ночник, и мерцание сорокаваттной лампы разбросало по стенам неясные тени предметов. От резких порывов ветра старый клен под окном царапал ветвями стекло. Парень подошел к столу, на котором лежала тоненькая стопка бумаги. Обычной белоснежной бумаги для принтера, которую можно купить в любом супермаркете, исписанной мелким угловатым почерком. Он смотрел на нее долго и пристально, как будто собираясь с духом. Наконец, аккуратно взяв самый верхний лист, Женя залез с ногами в огромное кресло, стоявшее рядом, и всмотрелся в текст:       «Ты читаешь это письмо, а значит, ровно месяц назад я умер...»       Обычно человеческому мозгу требуется тринадцать миллисекунд, чтобы обработать визуальный образ, но сейчас эта жалкая строчка словно застыла где-то на полпути, выверяя подходящее место для удара, и только потом тяжеловесным тараном вломилась в сознание. Легкие сдавило спазмом, сердце забилось в два раза быстрее — Женя сжал края листа и, пересилив себя, продолжил читать.       «...Сейчас январь, но ты, наверное, даже не заметил наступления нового года. Помнишь, когда мы начали встречаться, тоже была зима. В тот день мы возвращались с моего корпоратива, оба немного пьяные, и решили пройтись пешком, чтобы алкоголь быстрее выветрился. Тебе ведь следующим утром нужно было принимать экзамен у второкурсников. Ветер сбивал шапки с огромных сугробов, а под ногами звонко хрустело. Ты, Женя, обычно так старавшийся выглядеть взрослее, первым бросил в меня снежок. Мы затеяли настоящее побоище, слепили снеговика и раскатали ледяную горку. Это был словно час детства, только без дворовой ребятни и голоса матери, зовущей из окна обедать. А потом ты захотел сделать снежного ангела, как в американских фильмах.       — Вить, давай вместе! Сделаем двух, а то моему будет одиноко, — засмеялся ты и спиной повалился на нетоптаное сверкающе-белое полотно.       — По-моему, у нас получится не два ангела, а два идиота в снегу, — улыбнулся я, падая следом.       Тогда мы впервые поцеловались, лежа под ночным облачным небом, подсвеченным огнями высоток. И оба сразу поверили: это самое правильное решение в нашей жизни. Оно и было самым правильным, правда, Жень? Никогда ни о чем не жалей. Я постараюсь, чтобы в первую твою зиму без меня выпало много снега и землю укутало теплым покрывалом. А ты обещай, что возьмешь с верхней полки в шкафу ватное одеяло, у нас ведь, как всегда, плохо топят.       Надеюсь, что найду в себе силы в последнюю нашу встречу сказать, чтобы ты читал только одно письмо в месяц. Можешь выбрать любой день. Я знаю, это трудно. Тебе захочется прочитать все сразу, но, думаю, ты уже твердо решил выполнить любую мою просьбу.       Ложись сегодня спать пораньше, малыш. И не пей снотворного: у тебя наутро будет болеть голова».       Женя перевернул письмо, но на обратной стороне ничего не оказалось. Месяц назад он похоронил любимого человека и, когда собирал оставшиеся в палате вещи, случайно нашел двенадцать — он пересчитал — листов писчей бумаги. На ярко-желтом стикере, прилепленном к самому верхнему, значилось: «Прочти меня». Почти как в сказке Кэрролла[1]. Догадка, что это прощальное послание, пришла практически сразу, но читать его тогда показалось невыносимым.       К чувству нарастающей тоски теперь примешалось легкое разочарование. Он ожидал от письма чего-то другого, но не мог сказать чего. Сотого признания в любви? Обещания, что все будет хорошо? Перед смертью Витя ничего ему не сказал: он уже две недели как был в коме. А теперь эта глупая просьба не читать все сразу.       Женя поднялся с кресла, подошел к столу. Письма немо взирали на него с лакированной поверхности. Мыслей не было, кроме глупой: «Да-а, со снегом ты перестарался, любимый». Казалось, пустоту в голове заполняло тиканье настенных часов. Наконец он открыл верхний ящик стола и разом смахнул туда все послания, положив прочитанное в самый низ.       Ничего не хотелось, даже дышать, а ведь завтра предстояли две лекции по специальной психологии, одна — по психокоррекции ЗПР[2] и доработка публикации для факультетского научного сборника. Кипящая жизнь университета не считалась с его личными проблемами.       Зайдя в спальню, он подошел к старому платяному шкафу, дернул за обе ручки — дверцы со скрипом разошлись, открывая аккуратный ряд развешанных на плечиках костюмов, свитеров и рубашек. Пальцы невесомо прошлись по рукавам одежды, зацепились за один и вытянули край клетчатой рубашки. Женя прислонился к нему щекой, зарылся носом и почувствовал родной запах, еще не съеденный временем. Присутствие его хозяина ощущалось почти физически. «Да у вас стадия отрицания, Евгений Олегович», — прозвучал в голове собственный голос, которым он обычно разговаривал со студентами.       Почистив зубы и надев пижаму, Женя забрался под теплое ватное одеяло. Сегодня он проснулся от собственного зубного стука: окна их квартиры выходили на север, а до седьмого этажа отопление, подававшееся снизу, доходило лишь частично.       В голове все так же было пусто, только временами, словно слайды в старом проекторе, прокручивались воспоминания-кадры: снег, тающий за шиворотом, сбитое дыхание от долгого поцелуя и бесформенный силуэт вместо снежного ангела, о котором они тогда и думать забыли. Как можно жалеть хоть о чем-то? Он любил каждый из этих кадров, пусть теперь они и приносили нестерпимые мучения.       Приподнявшись на локте, Женя подполз к краю широкой двуспальной кровати, открыл тумбочку и, пошарив несколько секунд рукой, выудил шелестящий серебристый прямоугольник. Таблетка снотворного никак не хотела проходить через горло насухую, и он с трудом смог ее проглотить. Через пятнадцать минут глаза наконец начали слипаться. Царство Морфея распахнуло перед ним свои двери.       Утром голова была тяжелой и звенела, как огромный колокол. Сходив на автомате в душ и затолкав в себя ставший привычно безвкусным за последний месяц завтрак, он отправился на работу. На выходе из подъезда пришлось задержаться, пропуская двух грузчиков, которые, натужно кряхтя и матерясь, пытались затащить в узкий проем ярко-зеленый диван. Следом за ними зашел незнакомый высокий мужчина, зажимавший под мышкой горшок с комнатным цветком. Оживленно болтая с кем-то по телефону, он на несколько секунд остановил взгляд на Женином лице и придержал дверь. Парень машинально кивнул в благодарность: обе его руки были заняты тяжелым портфелем и несколькими пакетами с модульными работами студентов.       Тряска и нагретый дыханием толпы воздух маршрутки усыпляли. За окном мелькали блеклые городские пейзажи. Некоторые пассажиры переговаривались, но большинство молчали, загруженные проблемами предстоящего трудового дня. По-прежнему ничего не хотелось. Первый месяц одиночества подходил к концу.

* * *

      В феврале мощный ветер с юго-востока принес ясную, но все такую же морозную погоду. Отгуляв последние праздники, город закрутился в обычном режиме беличьего колеса. В новом семестре Жене в два раза уменьшили нагрузку: нужно было вычитать чуть больше шестисот часов. Завкафедрой объяснил свое решение переизбытком кадров в этом году — дескать, дайте, Евгений Олегович, молодым аспирантам отрабатывать свою ставку. Но Женя прекрасно понимал настоящую причину: на парах он вел себя рассеянно, часто игнорировал вопросы студентов по проходимой теме, иногда «зависал», вызывая смешки с задних рядов. Его начальник, Михаил Степанович, был одним из немногих, кто знал о настоящей причине Жениного состояния. Наверное, нужно было поблагодарить за понимание, но все, что парень смог выдать, — это кивок и донельзя короткое «хорошо».       Домой он сегодня вернулся только в начале одиннадцатого. Сначала задержала проверка ректорского среза двух курсов и подготовка к открытой лекции, а потом почему-то захотелось пройтись пешком через парк, о котором Витя писал в своем послании. Квартира привычно встретила тишиной и полумраком. Он поспешно ударил по выключателю: темнота с недавних пор начала пугать.       Голову пронзила мысль, что сегодня двадцать восьмое число — последний день февраля. Ящик с письмами не открывался с прошлого раза и, казалось, с трудом выдвигался из пазов. Женя не стал доставать стопку целиком, чтобы избежать нового соблазна прочитать все одним махом. Белый лист жирной рамкой очертила темно-коричневая поверхность стола.       «Ты, Женя, один из самых рассеянных и забывчивых людей, которых мне доводилось встречать. В остальных эта черта меня раздражала, но в тебе казалась милой. А ты ужасно стеснялся, что не можешь запомнить, какую марку сигарет я курю и как готовить мой любимый кофе. Кстати, если захочешь сварить сейчас — он на верхней полке, слева, за коробкой с приправами. Джезва — в нижнем ящике...»       Женя осознал, что нестерпимо хочет бодрящего напитка, еще не дочитав предложения с «джезвой». Отложив в сторону письмо, он побрел на кухню, шаркая по линолеуму смешными тапками в виде пингвинов. Витя купил их шутки ради, а он поклялся, что в жизни не обует то, что носят дети дошкольного возраста. «Кто вообще делает плюшевые тапки в виде животных сорок первого размера?» — пробурчал парень, все же принимая подарок.       Кофе оказался там, где было указано: за ящичком со специями в буфете. «Витя любит с перцем», — промелькнула мысль, и он прихватил заодно и коробку. Карри, имбирь, базилик... а банального черного перца не оказалось. Женя взглянул на часы: без четверти одиннадцать. До ближайшего супермаркета двадцать минут ходьбы — он никак не успеет до закрытия. «Но Витя ведь любит с перцем...» Его охватило чувство какой-то глупой растерянности. Можно было сходить к соседям, но здравый смысл настойчиво подсказывал, как некрасиво это будет выглядеть: заявиться на ночь глядя, да еще с такой пустяковой просьбой. Однако здравый смысл уже далеко не всегда руководил его поступками.       У соседей по тамбуру, молодой семейной пары, недавно родился ребенок. Совести хватило, чтобы не будить младенца поздним звонком в дверь, поэтому он направился в квартиру напротив. На лестничной площадке было темно, хоть глаз выколи. Лампочка перегорела дня три назад, но никто из жильцов пока не удосужился вкрутить новую. Из окна, открытого настежь, тянуло ледяным сквозняком: видимо, кто-то недавно выходил курить. Нажав на выпуклый кругляшок звонка, Женя замер в ожидании. Через несколько секунд послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стоял высокий мужчина, чуть взволнованно и удивленно смотревший на парня сверху вниз.       — Здравствуйте. У вас что-то случилось? — Голос у него оказался приятным, но это было отмечено вскользь, скорее на чисто сенсорном, чем логико-эмоциональном уровне.       Женя на секунду оторопел, потому что ожидал увидеть Антонину Васильевну, женщину средних лет, которая жила в этой квартире со времен их с Витей переезда.       — Добрый вечер, у вас черного перца не найдется?       В глазах мужчины теперь читалось недоумение.       — Перца?.. А, да, конечно. Зайдите, а то здесь такая холодина. — Незнакомец открыл дверь пошире и отступил в сторону в знак приглашения.       Недолго думая Женя зашел внутрь: он и правда немного озяб в одной футболке. В квартире было тепло, пахло чем-то мясным, сдобренным пряностями. До ушей долетала музыка из кухни. Смутно знакомый мотив ущипнул какую-то внутреннюю струну, вытягивая наружу очень старое воспоминание.       — Вот, держите. Осталось немного: почти все ушло на мой поздний ужин. Надеюсь, хватит.       — Хватит, спасибо. Мне для кофе нужно. — Женя понимал, что говорит, как отмороженный, но его вниманием полностью завладела еле слышная мелодия. — Скажите, что это за песня?       — Дрифтерс, «Оставь мне последний танец». Это их сингл шестидесятого года. Хотите взять послушать? — Теплая улыбка, появившаяся на лице мужчины, гармонировала с уютной атмосферой его жилища.       На секунду Жене показалось, что он очутился дома. Но не в стылой квартире, ожидавшей его возвращения — это было ощущение дома из прошлого.       — Нет, спасибо. У меня где-то есть диск с этой композицией. Просто забыл название. — Последние слова окончательно стряхнули с него чувство ностальгии. — Я пойду, извините, что так поздно побеспокоил.       Он шагнул обратно в темноту подъезда и, уже схватившись за ручку собственной двери, услышал поспешно брошенное вслед:       — Я переехал сюда относительно недавно. Мы как-то не сталкивались до этого. Меня Дмитрий зовут, будем знакомы.       В голове промелькнули картины месячной давности: зеленый диван, комнатный цветок, дверь подъезда, придержанная рукой в кожаной перчатке.       — А меня Женя, приятно познакомиться. — Он лишь немного повернул голову, даже не взглянув на соседа.       Зайдя в квартиру, парень сразу же направился в гостиную. Кофе расхотелось, к тому же он прочитал только самое начало Витиного письма. Оно все так же лежало на столе, выхваченное из темноты световым кружком настольной лампы.       «...Помнишь, мы когда-то ужинали в "Мими Алла Ферровиа"? Я выбрал этот ресторан только потому, что точно такое же название носит одно заведение в Неаполе. Побывать в Италии было моей мечтой еще со студенческих лет. Позже она немного изменилась: мне хотелось обязательно съездить туда с тобой. Когда почти все гости разошлись, а верхний свет немного притушили, я предложил тебе потанцевать. Ты сначала таращился на меня, как на сумасшедшего, покрутил пальцем у виска, но в итоге повелся, как ребенок, на банальное "А что, слабо?". Сам взял меня за руку и, весь краснея, потащил на середину зала. Помнишь, какая песня тогда играла?..»       — «Оставь мне последний танец», — шепотом произнес Женя.       «...Ты посмотрел на меня своими зеленющими глазами и сказал, что все твои танцы теперь принадлежат мне. Это было самое захватывающее признание в моей жизни.       Женя, ты забывал много мелочей: где лежат запасные ключи от квартиры, когда начинается наше любимое телешоу, сколько ложек сахара я кладу в чай, — но всегда помнил куда более важные вещи. Дату нашей годовщины, имена и дни рождения всех моих родственников вплоть до бабушек и дедушек и то, что у меня аллергия на мед. И тебе не обязательно было переспрашивать у кого-то, что это за песня: ты бы вспомнил, просто чуть позже.       Малыш, я хочу, чтобы ты танцевал. С достойным, хорошим, солнечным человеком. Может, не сейчас, но потом — обязательно».       Женя еще минут десять смотрел на стенку напротив, будто в простеньких узорах обоев были зашифрованы величайшие философские истины. Сквозь привычную апатию пробивалось чувство неясного беспокойства: сознание стремилось ухватить что-то важное, но это что-то постоянно ускользало, словно рыба, снимаемая с крючка.       Подойдя к небольшой полке, на которой стоял плотный ряд дисков, он вытянул из середины серо-желтую плоскую коробочку. С обложки альбома ему улыбались четыре темнокожих музыканта. Женя вставил бликующую тусклой радугой пластинку в аудиосистему, покрытую толстым слоем пыли: за последний год ею ни разу не пользовались. Он нашел и закольцевал их с Витей песню, выключил лампу и лег в постель. Голос из динамиков сливался в бесконечную монотонную мантру. Парень смял рукой простыню, словно пытаясь перетерпеть резкую боль. За секунду до того, как уснуть, он услышал ту же песню, но уже не отсюда. Его Бену Кингу[3] вторил другой — из соседнего, уютного, мира.

* * *

      Мартовская оттепель наконец снесла ледяные оковы с городской реки. Вечерами набережная заполнялась гуляющими, а улицы перестали напоминать захиревшее поселение в глубинке. Зима еще не ушла, но все же немного отступила. Перелетные птицы, ведомые древним инстинктом, возвращались домой — их нестройные вереницы и клинья непрерывно расчерчивали по-весеннему бледное небо.       Набережную покрывала старая гранитная плитка, местами раскрошенная или выбитая. Женя старательно обходил мелкие лужицы талой воды, собранные в трещинах кладки. Неожиданно захотелось остановиться посмотреть на реку, и он резко взял влево, подходя к каменному заграждению. Внизу плескался грязно-синий поток, подернутый черными полосами ряби. Ломаный силуэт ГЭС, построенной еще в советские годы, контрастировал с окружавшей панорамой. Город в преддверии настоящей весны был готов вот-вот проснуться, а ему, наоборот, все чаще хотелось спать.       — Добрый вечер, Женя, — послышалось сзади.       Вздрогнув, он обернулся и увидел соседа, — кажется, Дмитрия, — который после Нового года поселился на их этаже, в квартире напротив. В последний месяц они частенько сталкивались у подъезда или в магазине неподалеку. Женя даже более или менее запомнил, как выглядит мужчина, что с незнакомыми людьми у него теперь случалось редко. Сейчас же он наконец смог рассмотреть его лицо внимательнее, так, как делал это в прошлом. Густые русые волосы, высокий лоб, выразительные глаза, пропорциональные, четко очерченные губы, волевой, чуть заостренный на конце подбородок. «По европейской физиогномике[4] — солнечный тип. Хорошие организаторы, руководители. Вспыльчивы, но склонны к великодушию и легко прощают. С трудом находят достойного спутника жизни...» — Мысли сменялись в привычном алгоритме, будто он нажал автозапуск стандартной программы.       — Надеюсь, солнечный тип — это хорошо. Увлекаетесь физиогномикой? — Голос Дмитрия прервал поток его мыслей — программа зависла на полпути.       Он что, сказал это вслух?..       — Не увлекаюсь, но знаю основы. Курсе на третьем прочитал трактаты Бартона и Томаса, вот и отложилось кое-что в памяти. — Рассказывать это малознакомому человеку казалось странным, но хотелось как-то сгладить эффект от самой первой фразы. — Я психолог, преподаю в университете, — добавил Женя.       — Интересно. Значит, разбираетесь в человеческих душах? — Дмитрий встал рядом, облокотившись на заграждение. Чиркнула зажигалка, он затянулся сигаретой, выпуская тонкую струйку дыма.       — Психологи не разбираются в душах. Они помогают людям разобраться в них самим.       — Вот как? — протянул мужчина. — Все равно это, наверное, чертовски сложно. Иногда сам себя понять не можешь, а уж учить этому других... — Он замолчал, вслушиваясь в далекий незамолкающий гул ГЭС.       Женя мельком глянул на задумчивый профиль собеседника.       — Себя понять сложнее. Как и увидеть собственные ошибки. Как и вылечить себя самого.       — Наверное, вы правы... Не люблю, когда посреди старой городской архитектуры втискивают что-то техногенное, — внезапно сменил тему Дмитрий, указывая на темно-серые шпили труб электростанции, извергающие клубы дыма.       — А мне нравится. Там постоянно гнездятся птицы. А еще каждую осень мы приходим сюда кормить уток.       — Здорово. В последний раз я занимался этим в детстве. Позовете меня в следующий раз?       Женя неопределенно дернул плечом. Под «мы» он подразумевал себя и Витю. Набережная была общая, и утки никому не принадлежали, но моменты, когда они приходили кормить птиц, были только их.       Дмитрий щелчком отправил окурок в урну:       — Пойдемте, я вас подвезу, — и, не дожидаясь ответа, направился в сторону черного «фольксвагена», припаркованного у обочины.       Мягкий ход машины убаюкивал, из динамиков магнитолы звучала радиосводка вечерних новостей. Дмитрий перехватил руль одной рукой, а другой быстро дотронулся до Жениной ладони. Прикосновение было мягким, но сейчас почему-то неприятным.       — Холодные, — словно не обратив внимания на реакцию своего пассажира, констатировал мужчина.       Он включил обогреватель на полную мощность — лицо обдало теплым воздухом, температура в салоне поднялась на несколько градусов. Сознание уплывало. Женя чувствовал, что дрейфует посреди открытого южного моря и на горизонте нет ни облаков, ни кромки берега. Огромные стаи перелетных птиц проносились над ним в сторону северных широт: они возвращались домой...       — ...дома. Просыпайтесь, Женя. — Его разбудило ощущение руки, погладившей по волосам.       Парень резко открыл глаза.       — Спасибо, что подвезли. До свидания. — Он начал выбираться из машины.       — До встречи, Женя. — В голосе мужчины появился оттенок грусти.       Хотелось выпить. Он достал из бара виски двадцатилетней выдержки — подарок Витиной сестры, который они распивали только по особо торжественным поводам. Наполнив тяжелый ребристый стакан до половины и прихватив третье по счету письмо из ящика, Женя направился в спальню. Оперевшись на подушку и сделав первый обжигающий горло глоток, он поднял лист на уровень глаз.       «Первый раз, когда мы занимались любовью, произошел в машине. Это могло бы быть пошло, но только не с тобой. Мы ничего не планировали, хотя, конечно, понимали, что вскоре это должно произойти: наши отношения длились уже месяц.       Мы любили выезжать за город, особенно в ясную погоду. В открытом поле всегда можно было насладиться тишиной и всеми созвездиями, недоступными в городской черте. Стояла середина апреля, если я не ошибаюсь. За прошедшую неделю мы оба устали — ты писал какую-то очень важную статью в научный журнал, а у меня были сложные переговоры с заказчиком, — поэтому радовались наступающим выходным. Помнишь, мы тогда приехали на наше любимое место — холм неподалеку от пятого километра. С него еще открывался потрясающий вид на широкую пашню, недавно засеянную зерновыми.       Мы сидели молча, наслаждаясь долгожданным спокойствием, а потом я начал тебя целовать. Ты не представляешь, как тогда я боялся разрушить хрупкую стену невинности между нами. Не ты открывался мне — мы раскрывались друг другу. Твоя рука, проводящая по моей щеке, мои крепкие объятья, наша кровь, ускоряющая биение сердца в два раза — это было наше признание капитуляции друг перед другом. Когда я вошел в тебя, твое тело замерло и напряглось, сведенное болевой судорогой. И тогда, и каждый раз после этого, когда мы занимались сексом, мне всегда хотелось просить прощения за эту обязательную боль. Но ты не позволял отвести взгляд или остановиться, только стискивал пальцы на моем плече и прижимался еще крепче, будто пытаясь разбудить силы гипердиффузии между нашими телами. Ты сказал только однажды, той самой апрельской ночью в душноватом салоне машины, дрожащим от напряжения голосом: "Не нужно просить прощения за любовь". И я осознал, что рушиться было нечему: никакой стены между нами не было, ведь мы изначально были на одной стороне.       Женя, помни: когда человек любит, он прощает еще до того, как будет сказано первое "извини". Это вечный аванс, который выдает наше сердце».       Он залпом допил остатки виски, поставил стакан на прикроватную тумбочку и потушил лампу. Письмо все еще оставалось в руках — Женя сполз по подушке вниз и положил его рядом, на левую, Витину сторону кровати. Ладонь бережно поглаживала шероховатую целлюлозу, голова была легкой от только что выпитого. В душе зашевелилось что-то противное, предвещавшее переход на новую стадию скорби.

* * *

      Начало весны в апреле Женя пропустил. Лужайку возле подъезда осыпали желтые головки мать-и-мачехи, свои привычные места на скамейках заняли бабули-сплетницы, а из подвала выбрались подросшие трехцветные котята одной из дворовых кошек. Народ весело отгулял Пасху: сухая погода и прогретая земля позволили большинству устроить незамысловатый пикник в посадке напротив дома. И еще были тысячи событий: новые музыкальные хиты, начало каких-то спортивных сезонов, открытие парка развлечений, — о существовании которых Женя даже не задумывался. С той ночи в конце марта он почти каждый день пил. Будучи не особо разборчивым в алкоголе — в прошлом парень выпивал только по праздникам и в выборе марки и сорта горячительного полностью доверялся Вите, — сейчас он выделял как главный критерий «покрепче».       Сегодняшнее утро привычно встретило похмельем со всеми его прелестями — головной болью, тошнотой, дикой жаждой. Пронзительная телефонная трель тяжелым молотом ударила по ушам и, казалось, прошила мозг до основания. Звонили на домашний: разряженный мобильник уже две недели бесполезной коробкой валялся на подоконнике.       Через пятнадцать секунд включился автоответчик, из коридора зазвучал высокий женский голос:       — Женя, я знаю, ты дома! Господи, возьми, наконец, трубку! Ты сам о себе знать не даешь, так хоть на звонки иногда отвечай! Ладно мои, но неужели так трудно с матерью поговорить?! Сколько раз она приезжала к тебе, а ты делал вид, что никого нет дома? Просто детский сад какой-то... — На несколько секунд повисла тишина. — Жень, я тоже за тебя переживаю. Тёмка вот постоянно спрашивает, почему ты не приезжаешь... Заходи сегодня... или завтра — когда захочешь. Посидим, поговорим. Тёмка тебе свой кубок покажет: он на последнем турнире второе место взял.       Время, отведенное на сообщение, практически вышло, но женщина не торопилась класть трубку, видимо надеясь, что Женя таки подойдет к телефону.       — А-а, дьявол, я хотя бы увижу, что ты живой. А нет — вызову полицию, они твою дверь к чертям снесут!       Короткий хлопок на том конце провода — и телефон наконец замолчал. Количество таких сообщений перевалило за пятый десяток. Больше всего было от матери и только что звонившей Наташи, Витиной сестры. Она всегда нравилась Жене: милая, добрая, интеллигентная женщина; их с Витей отношения поддержала сразу, а ее маленький сын, тот и вовсе прикипел душой к новому «дяде».       «Поговорим...» — мысленно повторил он Наташины слова. Говорить, изливать душу, по-хорошему, нужно было еще три месяца назад. Так сказал бы любой психолог, коим Женя и являлся. Он знал методики и тренинги, помогавшие вывести человека из состояния скорби, но применить их сам к себе не мог. Все слова, написанные в мудреных книгах, казавшиеся раньше такими правильными и рациональными, сейчас выцвели, потеряли смысл. Он чувствовал себя заспиртованным экспонатом в анатомическом кабинете, живым опровержением собственных теорий о самоисцелении.       Солнце перевалило через зенит, когда Женя выбрался на кипящую жизнью улицу. Сегодня была суббота, и он решил все же съездить к Наташе. Как-никак они не виделись с похорон, да и ее угроза по поводу вызова полиции не была голословной: решительности женщине было не занимать.       Яркий свет раздражал, пришлось отгородиться от него большими темными очками. Вообще, в последнее время из себя выводило многое: студенты, неспособные понять элементарный материал, затеянный соседями шумный ремонт, очередь к кассе в супермаркете. Эти вещи никогда и не были особо приятными, но сейчас вызывали нервный подкожный зуд. Ко всему прочему донимало чувство стыда от того, что он игнорировал мать. И причина была вовсе не в нежелании вести откровенные беседы. Женя не хотел, чтобы единственный родной человек видел его в теперешнем состоянии — бледного, злого, вечно с похмелья, с каким-то помутневшим взглядом. Сегодня он воочию увидел все это в зеркале, когда решил, что перед визитом к Наташе нужно хотя бы немного привести себя в порядок.       Витина сестра жила на другом конце города, и поездка заняла почти час, показавшийся бесконечным. С недавних пор Женя поотвык пользоваться общественным транспортом: каждый день до университета и обратно его подвозил Дмитрий, который, как оказалось, работал где-то неподалеку. К тому же их рабочие часы примерно совпадали.       Дверь открылась после первого же звонка.       — Привет, Женя. Ты все-таки пришел. — Наташа с порога заключила его в порывистые объятья. — Заходи, заходи. Саша сегодня на смене, только к вечеру должен подойти. А Тёмка будет часа через полтора: он на тренировке.       Наливая чай за круглым кухонным столиком, женщина внимательно всматривалась в Женино лицо.       — Ты как-то осунулся, не ешь, что ли, совсем?       — Да нет, все нормально. На работе начало сезонного завала: дипломники, зачетная неделя, в следующую среду конференция, вот и приходится пока перекусами обходиться. Лето придет — отъемся. — Женя выдавил улыбку.       — До лета еще месяц. И вообще, за здоровьем надо не по сезонам следить, а всегда. — Наташина ответная улыбка была куда более искренней.       Разговор тек медленно и лениво, кочуя от одной ничего не значащей темы к другой. Улегшееся было раздражение постепенно возвращалось — хотелось сбежать из этой солнечной кухни с ее запахом свежей сдобы, разговорчивой хозяйкой и весенним ветром, колышущим тоненькие занавески. Жизнерадостная атмосфера вокруг словно высмеивала его душевные терзания.       — Хочешь, поговорим о нем? — ни с того ни с сего спросила Наташа.       — Не надо. — Волевым усилием Жене удалось сохранить голос спокойным.       — Я же вижу, что тебе ни черта не легче. Давай поговорим. Зачем ты так старательно закрываешься от всех?       — Сейчас мне это необходимо — побыть одному.       — Твое «побыть» длится уже четыре месяца!       — А ты что, считаешь, это много?!       Неожиданно Наташа поменялась в лице, как будто Женины слова стали сигналом для снятия масок.       — Нет, не считаю. Нет временных рамок для того, чтобы забыть любимого человека, но есть те, кто может помочь пережить боль утраты! Это был мой брат — тот, кто каждый божий день перед уроками отводил меня в детский сад, потому что родители не успевали, тот, кто научил плавать и гонять на велике, тот, кто показал, что никаких монстров под кроватью нет, и сколько бы я ни совершала глупостей, всегда — всегда! — подставлял плечо! Думаешь, я́ тебя недостаточно понимаю?!       Каждая фраза, брошенная Наташей, была словно капля уксуса, роняемого в ложку с содой. Женя понимал, что задел натянутую струну ее душевного равновесия и теперь пожинает плоды собственной неосторожности. Кричать в ответ было не лучшим выходом, но он не сумел сдержаться.       — Значит, понимаешь?! — Женино шипение напоминало бурную реакцию двух составов. — У тебя есть семья — любящий муж, ребенок! Ты не загибаешься от тоски каждую ночь, не боишься смотреть на его фотографии, потому что истерику потом могут унять только таблетки, не живешь одними воспоминаниями, потому что тебе больше нечем жить!       — Закрой свой рот! Ты что такое говоришь?! Хочешь сказать, ты страдаешь больше?! Женя, ты знал его чуть больше трех лет! У тебя любовник умер, с которым ты гулял под голубой луной и трахался, а у меня — брат, моя кровь, родной человек. — На последних словах Наташа резко сбавила обороты, будто осеклась или внезапно выдохлась.       Женя стоял с закрытыми глазами и считал секунды. Впервые в жизни у него возникло желание ударить женщину. Наташа тем временем, сходив в прихожую, вернулась с пачкой сигарет и, включив вытяжку, закурила.       — Думаю, мне лучше уйти.       Женщина промолчала, да ему и не требовалось ответа. Выходя из квартиры, он чуть не столкнулся с кудрявым мальчишкой лет семи—восьми.       — Жека, привет! — радостно-удивленно воскликнул он и хотел привычно повиснуть на Жениной шее, но парень лишь потрепал его по голове.       — Привет, мелкий. Я уже ухожу — в следующий раз свой кубок покажешь. Ты большой молодец. — Не дожидаясь ответа, Женя быстро зашагал вниз по лестнице, краем уха успев различить взволнованный мальчишеский голос:       — Мам, ты что, куришь?..       Он решил пройти часть пути пешком, а заодно наведаться в бар: алкоголь дома закончился еще вчера. Заведение, выбранное наобум, было явно не первого сорта, судя по обшарпанной двери, затхлому воздуху и крайне убогой обстановке. Суббота означала, что можно напиться в хлам, поэтому недолго думая Женя заказал водку. Через шесть стопок пришло долгожданное ощущение почти невесомости. Еще две — и голова наполнилась звоном, а перед глазами поплыли световые пятна.       — Парень, мне тут полутрупы не нужны. Я тебе такси вызывать не буду и тем более тащить до дома. Так что давай допивай последнюю и выметайся.       Такая «сознательность» бармена в столь дрянном заведении неожиданно рассмешила. Правда, смех был похож на какое-то сухое карканье с нотками механичности, словно смеялся не человек, а старая игрушка, заводимая металлическим ключом.       Вечера были еще холодными, и, несмотря на жар от алкогольного угара, тело рефлекторно поежилось, когда Женя, со стуком распахнув дверь, буквально вывалился на улицу. Ноги заплетались, в голове звучал надоедливый мотив из барного радио. Вместе с неестественной легкостью вернулось ощущение красок жизни. Каждый раз, напиваясь, он как будто возвращался в обычный мир, где сейчас была весна. Парень задрал голову к небу: бледно-оранжевый купол рассекала туманная полоса выхлопов самолета. Внезапно носок кроссовка натолкнулся на преграду в виде невысокого бордюра, и он начал падать. Встретиться с землей ему не дала чья-то рука, перехватившая поперек груди.       — Женя, аккуратнее! — раздался над ухом знакомый мужской голос. — Вы пьяный, что ли?       Перед ним стоял Дмитрий — теперь придерживавший его за плечи. Губы сами собой расплылись в глупой улыбке.       — Совсем... чуть-чуть...       Очередной приступ головокружения заставил Женю уткнуться лбом в район ключицы мужчины: другой опоры рядом не нашлось, а все силы из ног куда-то испарились.       — О-о, я вижу. Поехали-ка домой.       С этими словами Дмитрий аккуратно обхватил его за талию и медленно повел в сторону. У обочины стоял знакомый «фольксваген», возле которого нервно топталась какая-то девушка.       — Дима, ты с ума сошел?! Зачем ты подбираешь алкашей?       — Это мой сосед, Лен. Перебрал, похоже. Сам он точно далеко не уйдет. Подбросим его до дома, а потом поедем, — раздался над ухом укоризненный голос.       — Какое подбросим? У нас столик забронирован и билеты в театр!       — Столик никуда не денется, а до спектакля почти два с половиной часа. Мы все успеем.       Незнакомка Лена говорила что-то еще крайне возмущенным тоном, но Женя уже не слушал, умостившись на заднем сидении авто, куда его отбуксировали, и прикрыв глаза. По дороге ему стало плохо: на смену легкости и приподнятому настроению пришла сильная тошнота и боль в желудке. Когда они подъехали к знакомому дому, к горлу начал подступать противный ком. Дмитрий, аккуратно придерживая, вытащил его из салона, и они медленно зашагали к крыльцу. Девушка осталась ждать в машине.       Лифт молчал, не отзываясь на сигнал кнопки — вроде бы он поломался еще вчера.       — Не повезло... — заплетающимся языком констатировал Женя.       — Не повезло мне́, — вздохнул мужчина. — А кто-то будет добираться до седьмого этажа с комфортом.       Он наклонился, и Женя почувствовал, как земля уходит из-под ног: его подняли на руки. Пререкаться не было сил, хотелось побыстрее попасть домой и запереться в туалете.       — А у меня сегодня был сеанс терапии, представляешь? Это та-ак здорово! Я и не знал, что настоящая любовь — это гуляние и трах под голубой луной... — Женя глупо захихикал.       Дмитрий слушал, кажется, внимательно, но ничего не отвечал. Дыхание у мужчины немного сбилось, парень чувствовал, что руки под его лопатками и коленями напряжены: все-таки он не был пушинкой. Через несколько секунд тело сжали тиски спазма.       — Дима, отпусти, меня сейчас стошнит...       Его поставили на землю, одной рукой перехватив в районе ребер, другой придерживая за воротник ветровки. Желудок вывернуло сразу, здесь же — на ступеньки. Все, что он съел за сегодня — пара Наташиных домашних булочек и скудная закусь в баре, — вышло почти сразу, и приступ быстро прошел. До их этажа оставалось всего три пролета, которые Женя с трудом преодолел уже на своих двоих. Попав в квартиру, он понял, как чувствуют себя моряки, ступая на землю после многомесячного плаванья — вот она, земля, долгожданный остров спокойствия. Наконец-то можно было лечь.       — Не ложись — совсем плохо станет, — словно в ответ на эту мысль, произнес Дмитрий, усаживая его на кровать и подкладывая под спину подушку. — Я сейчас вернусь.       Он вышел из квартиры, не захлопывая дверь. Женя закрыл глаза, но тут же распахнул их вновь: так меньше кружилась голова. Внутри точно сработал таймер: «Сегодня тридцатое число». Он поднялся и, доковыляв до стола, вытащил из ящика четвертое по счету письмо Вити. Строчки прыгали перед глазами, но их смысл воспринимался неожиданно четко.       «Люди не умеют выглядеть красиво, когда им плохо, Жень. Мы все осознаем это, но, болея или страдая, часто сами к себе проявляем наибольшую жестокость. Помнишь, как ты неделю пролежал с температурой? Это была какая-то форма кишечного гриппа с тяжелыми симптомами: постоянной тошнотой, лихорадкой, поносом.       Ты вызвал врача, а меня даже на порог не хотел пускать — сдался, только когда понял, что не можешь даже до туалета дойти. Я взял отгулы на работе, хоть ты и протестовал, заверяя, что не нуждаешься в круглосуточном уходе. Мы тогда еще не съехались и впервые проводили столько времени вместе: смотрели дурацкие комедии, играли в баскетбол на приставке, слушали музыку; я читал тебе "Весь мир" — Бирна[5], кажется. Он еще путешествовал по разным странам на велосипеде. В одну из ночей, на пике болезни, мучимый жаром, ты сказал, что я никогда не смогу любить тебя, как раньше, потому что видел в таком жалком состоянии. "Я теперь уже не тот красивый образ, очаровавший тебя вначале". Я бы ударил тебя за такие слова, если б ты не был болен.       Ты ведь помнишь, на что похож человек после химиотерапии: лысый, с язвами во рту, с мешками под глазами из-за отказывающих почек. Помнишь, потому что так выглядел я. В твоих глазах читалось многое: боль, сострадание, безграничная любовь, но никак не отвращение.       Образы людей, очаровывающих нас сначала, действительно меняются со временем, но не так, как ты подумал. Если мы любим — их красота переходит в разряд константы. Что в сравнении с этим болезни и страдания тела?»       — Где у тебя тряпка или швабра?       Вопрос, прозвучавший сверху, был словно из параллельной реальности. Женя поднял взгляд: над ним стоял Дмитрий — без пиджака, с закатанными до локтя рукавами рубашки. Внутри шевельнулось подобие стыда: кажется, он подпортил соседу обещавший стать приятным вечер.       — Зачем? — опустив глаза и машинально теребя краешек письма, непонимающе спросил Женя.       — Буду устранять последствия твоего неумения пить, — беззлобно ответил мужчина.       — Не надо, я сам. Мне и так неловко из-за случившегося, еще не хватало, чтобы вы убирали всю эту гадость. К тому же у вас сегодня вечер распланирован — можете не успеть. — Женя уже немного протрезвел, и к нему потихоньку возвращалась способность внятно изъясняться.       — Глупостей не говори. Думаешь, я никогда не видел блевотины? А за вечер не беспокойся: мы с Леной договорились на другой день. Она согласилась, что тебя лучше не оставлять одного.       Логика подсказывала, что ему безбожно лгут, но сил для протестов не осталось. Получив указание, где лежит швабра, Дмитрий удалился, прикрыв дверь в комнату.       Интересно, можно ли испытывать к себе еще большее отвращение? Голова уже не так сильно кружилась, и Женя наконец-то решился прилечь. Как и каждый раз после прочтения Витиного письма, снова появилось ощущение ускользающей догадки, будто он пытался вспомнить важный сон, но ловил лишь отголоски эмоций — никакой конкретики. Женя очнулся, когда лицо обдало потоком воздуха. Он приоткрыл глаза: над ним развернулся купол тонкого одеяла, подброшенного чьими-то руками.       — Спи, спи. Снова затошнит — тут тазик рядом. Вода на тумбочке, если захочешь пить. — Спокойный голос Дмитрия убаюкивал.       — Прости, что пришлось возиться со мной, — дрогнувшим голосом отозвался Женя.       — Всем бывает плохо. Если тебе от этого станет легче — можешь попросить прощения, но будь готов принять его, отпуская стыд и горечь.       Возможно, последние фразы дорисовало Женино воображение. В отличие от теплой ладони Дмитрия, совершенно точно погладившей его по волосам. Прямо как в их первую совместную поездку до дома зябким мартовским вечером. Почему-то вспомнилась мама.       — Привет, это я. Извини, что долго не звонил.       — Женя... сынок, как ты? У тебя какой-то странный голос, тебе плохо? Давай я сейчас приеду.       От того, как надломленно звучал голос матери, сердце неприятно сдавило.       — А давай лучше в кафе сходим? Помнишь, то, где самые вкусные на свете десерты? А потом в парке погуляем, а?       — Конечно... конечно, давай. Тогда часа через два встретимся?       — Идет. И мам... — Женя сделал паузу, — прости...       — Все нормально. Главное, что ты позвонил. — Вот теперь явственно чувствовалось, что она улыбается.       Договорив, Женя положил трубку и прошел обратно в спальню, где в складном кресле спал Дмитрий. Видимо, телефонный разговор все же разбудил его, потому что сейчас он полулежал с открытыми глазами, подслеповато щурясь на яркий свет и потирая щеку с проступившей щетиной.       — Доброе утро. Как самочувствие? — поинтересовался он, вставая и разминая затекшие плечи.       — Нормально вроде.       За исключением противно-кислого привкуса во рту и головной боли, Женя действительно чувствовал себя сносно.       — Вы здесь всю ночь просидели. Не стоило.       — Ну, мне так было спокойнее. — Мужчина подавил зевок. — И давай уже на «ты». Как-то странно переходить обратно к вежливым формулировкам.       «Точно, я его, кажется, еще и Димой называл», — мысленно хлопнул себя по лбу Женя, захваченный смущением, как если бы по пьяни выболтал постыдные мысли или секрет. Но переходить обратно на «вы» было действительно глупо.       — Ну, раз состояние у тебя терпимое, я пойду.       — Не хочешь посидеть в кафе? — неожиданно для себя предложил Женя.       Дима усмехнулся:       — Я бы с удовольствием сходил туда, где продаются самые лучшие в мире десерты. Прости, но ты не слишком тихо разговаривал, — немного виновато добавил он. — Мне показалось, ты уже назначил встречу кому-то другому.       — Ты не помешаешь. К тому же мне хочется как-то тебя отблагодарить. «Спасибо» тоже нужно уметь принимать.       Почудилось ему что-то вчера или нет, но на последней фразе Дима окинул его пытливым взглядом — в котором, впрочем, почти сразу заиграли довольные смешинки.

* * *

      Весь май прошел в грозах. Дни начинались с неизменно ясного утра, а после полудня, следуя ритму приливно-отливного цикла, набегали дымчато-черные тучи. В школах отзвенел последний звонок, девушка из их подъезда вышла замуж, а коммунальщики наконец-то взялись за прохудившуюся крышу. С одной стороны, тот факт, что Женя начал воспринимать окружающие детали, несомненно, был хорошим сигналом. Кроме того, он бросил пить и стал регулярно видеться с матерью. Иногда к ним присоединялся Дима, которому женщина явно симпатизировала. Но на этом все положительные сдвиги заканчивались: на смену постоянному состоянию полудремы пришла бессонница, раздражительность только усилилась, он по-прежнему не хотел встречаться с друзьями.       Раньше Витины вещи, стоявшие на привычных местах, были естественной частью обстановки. Они формировали защитную капсулу спокойствия, остров прошлого, на котором можно было строить иллюзии, что все осталось по-прежнему. Теперь же любая мелочь, будь то наручные часы, зажигалка или даже носовой платок, вызывала болезненные приступы бессильной ярости. Они били по расшатанной нервной системе день за днем, напоминая древнюю китайскую пытку, когда на выбритое темя обездвиженного человека медленно капали водой, постепенно сводя с ума. На полке в ванной появились две белые баночки — с успокоительным и антидепрессантом, выписанными психотерапевтом в тот единственный сеанс, который Женя посетил, дав обещание матери хотя бы попробовать.       В конце концов он не выдержал — собрал большую часть вещей в пару огромных коробок и поставил их у входа, пока, правда, четко не понимая, что конкретно с ними делать. Коробки простояли в прихожей больше двух недель — до конца мая, ровно до тридцать первого числа.       «Знаешь, человеческая память всегда представлялась мне не как хранилище воспоминаний, а как огромная печь, куда попадают все окружающие нас события и собственные поступки. Без воспоминаний мы ничто — беспомощные неопытные пустышки, которые сами не знают, зачем и ради кого живут. И этому огню внутри нас нужна пища. Поэтому мы живем — создаем, любим, путешествуем, созерцаем. Неважно, кто ты — заурядный офисный рабочий, которого дома ждет большая шумная семья, одинокий великий гений, открывающий новые горизонты в науке или искусстве, — огонь памяти съест все. И ценность каждого момента мы определяем сами.       Помнишь, Женя, как на Девятое мая мы смотрели фейерверки с крыши? Рядом не было ни души, и мы могли стоять в обнимку, не стесняясь посторонних глаз. Ночь была ясной, прохладный ветер трепал твои чуть отросшие волосы. Ты наблюдал искрящиеся шары в далеком небе, а я украдкой смотрел на тебя. Звезды мерцали привычной холодной отстраненностью, но здесь, в желтых отблесках квадратов окон, рядом друг с другом, мы не чувствовали себя одинокими. Это было воспоминание на какие-то жалкие тридцать минут, но, поверь, оно горело долго, потому что я назначил ему очень высокую цену.       Женя, нельзя жить одними воспоминаниями. Они не топливо, а конечный продукт. Если ты не будешь что-то делать и на что-то надеяться, если не будешь давать огню пищу, он в итоге съест тебя самого».       Руки лихорадочно дрожали, на лбу выступила испарина: Женя никак не мог успокоиться после прочитанного. А еще он не знал, какое чувство переполняет его больше — злость, отчаяние или боль. Внутри словно пенился кислотный коктейль, готовый выжечь язву где-то на уровне желудка. Зачем Витя его мучает? Зачем заставил читать всего одно письмо в месяц, словно желая растянуть изощренную экзекуцию? Зачем в каждом послании вытягивает самые дорогие и яркие воспоминания? Хотелось сделать хоть что-нибудь — закричать, сломать, причинить себе физическую боль, — что угодно, лишь бы остановить внутренний процесс саморазрушения.       Женя опрометью бросился в ванную, схватил с полки баночку таблеток антидепрессанта и, сорвав крышку, высыпал на трясущуюся ладонь почти половину. Включив воду, он поднес кулак с зажатыми пилюлями ко рту. Этого ведь должно хватить?..       Взгляд уперся в собственное отражение в зеркале. Когда-то ярко-зеленая радужка сейчас была похожа на осеннюю траву — высохшую, потерявшую былые краски. Одновременно пришло страшное осознание: он хотел, но не мог принимать «пищу» жизни — все ее радости и печали будто проходили сквозь него. Это была какая-то моральная форма анорексии, когда организм начинает есть сам себя, и процесс этот уже необратим. Глаза заволокло влажной дымкой — впервые за полгода захотелось плакать. Женя швырнул таблетки в раковину.       — Нужно что-то сжигать, говоришь? — прошептал он с истерическими нотками и быстро вышел в коридор.       Не глядя нащупав ключи от машины на тумбочке, Женя, с трудом подхватив обе коробки Витиных вещей, выбежал в подъезд. Их «ниссан», купленный на совместные средства, стоял в гараже через два двора. Он еще ни разу не ездил на нем сам, потому что чувствовал себя на дороге неуверенно: за рулем до этого всегда был Витя. А потом авто было и вовсе забыто: сначала алкоголь, теперь таблетки — все это явно не способствовало безопасному вождению. Не для себя — для окружающих. Однако сейчас было плевать на все, и Женя, еле удерживая увесистые коробки, решительно шагал в направлении кирпичного домика с жестяной крышей. Внезапно в поле зрения попал Дима, сидевший на скамейке возле детской площадки в компании какого-то мужчины.       «Только бы не заметил», — промелькнула мысль, и, как назло, именно в этот момент светлая макушка повернулась в его сторону. Расстояние между ними было от силы метров пять — Женя услышал, как Дима прервал оживленный рассказ и, бросив собеседнику что-то типа «Подожди, я сейчас», устремился в его сторону. Внутри шевельнулось недовольство. С соседом у него установились хорошие отношения, но запланированное хотелось сделать без свидетелей.       — У тебя что-то случилось? — вполне ожидаемо спросил Дима.       — Нет, просто решил проехаться.       Очевидно, Женю выдали глаза. Если они были такими же, как в зеркале десять минут назад, неудивительно, что на Димином лице появилась тревога. Мужчина резко протянул руку и, ухватившись за брелок, вытянул из Жениного кармана ключи от авто.       — Что ты делаешь? — негодующе воскликнул парень.       — Еду с тобой.       — Я поеду один.       — Угу. В следующий раз, когда поспокойнее будешь.       — Да спокоен я!       — Твой голос противоречит твоим словам.       — А ты что, психологом решил заделаться?! Или, может, уже считаешь себя близким другом? Слушай, ты хороший человек, но сейчас не до тебя, так что отвали!       Женя уже потянулся, чтобы вернуть отобранные ключи, когда его запястье крепко сдавили Димины пальцы.       — Это ты меня послушай, — мужчина говорил тихо, но с какими-то незнакомыми доселе опасными нотками, — либо ты едешь со мной, либо вообще не едешь. В зеркале себя видел? Ты сейчас собьешь кого-нибудь или сам разобьешься. Что я потом скажу Лидии Петровне?       — Господи, а маму мою зачем сюда приплетать?!       — Потому что хоть кто-то должен это сделать!       Разговор, перешедший на повышенные тона, начал привлекать внимание прохожих. К ним подошел мужчина, с которым Дима до этого сидел на лавке:       — Какие-то проблемы?       — У меня — никаких! — не удержался от едкости Женя.       Дима, проигнорировав его выпад, развернулся к незнакомцу:       — Стас, давай уже завтра все обговорим детально. Мне вот, — последовал кивок в Женину строну, — друга нужно кое-куда отвезти.       — Ладно, тогда завтра, как договаривались. — Мужчина как-то странно посмотрел на него, потом на Женю. — Всего хорошего, — добавил он и зашагал в сторону ближайшей арки.       — Давай помогу коробки твои нести, — смягчившимся голосом предложил Дима, подхватывая верхний картонный ящик.       Дорога прошла в молчании, невольно вызывая воспоминания об их первой совместной поездке. Только тогда атмосфера была совсем другой — полусонной и спокойной. Сейчас же воздух в салоне заполняла напряженная тишина, разбавляемая лишь монотонным шумом дороги за окном. Уже минуты три они, следуя Жениным указаниям, гнали по окружной.       — Возле следующего знака направо поверни. Там метров через четыреста будет холм, остановишь возле него, — нехотя сообщил Женя.       Подъехав к указанному месту, Дима заглушил мотор и выжидающе посмотрел на парня.       — Можешь здесь меня подождать. — Женя выбрался из машины и, открыв заднюю дверцу, принялся вытягивать ящики.       — Что ты собираешься делать?       — Сжечь кое-какие ненужные вещи.       — А просто выкинуть что помешало?       — Не хочу, чтобы они на свалке валялись или бомжи растащили.       — Понятно. — Дима, уже не пытаясь помочь, наконец отошел и закурил, оперевшись на капот машины. — Красиво здесь. Ты случайно выбрал это место или оно что-то значит для тебя?       — Случайно.       — А указания, куда ехать, так уверенно давал.       Ну и кто из них психолог?       — Хорошо, подловил, — медленно проговорил Женя, вытаскивая из багажника серебристую, с разводами ржавчины канистру. — Был здесь пару раз с одним человеком, вот и запомнилось.       Подхватив коробки, он пригнувшись зашагал вверх по нечетко вытоптанной тропке. Ветер с шелестом гладил невысокую траву, сочащуюся стрекотом ночных насекомых. Сумерки рассеивали только невыключенные фары машины, подсвечивавшие со спины. Сзади послышались шаги: Дима следовал за ним.       С вершины холма открывался замечательный вид: поле, затопленное колосьями, вдалеке — темный гребень дубового леска, озаренный сверху тусклой короной закатившегося солнца. Женя поставил коробки на землю, отвинтив крышку канистры, щедро облил их вонючей бензинной жижей, а затем, похлопав себя по карманам и вспомнив о чем-то, повернулся к Диме:       — Дай, пожалуйста, зажигалку.       Получив молча протянутый пластиковый прямоугольник, парень высек огонек и медленно поднес его к краю картонного бока ящика. Вспыхнуло моментально, пришлось сделать резкий шаг назад. Женя смотрел на пиршество огня и не чувствовал ничего, кроме непонятного жжения в груди. Он надеялся, что придет облегчение, что он наконец-то поставит хоть какой-то знак препинания в бесконечной череде воспоминаний о прошлой жизни. Но все было по-прежнему: даже огонь не мог отогнать боль, тоску и злость, угнездившихся в душе, как паразиты — на здоровой плоти.       Внезапно раздался хлопок — верхняя коробка раскрылась огненным цветком, выпуская наружу маленький сноп искр. Из самой его сердцевины на Женю смотрел Витя с фотографии, ворох которых был навален сверху всего остального. Он не успел понять, какое именно перед ним фото: под высокой температурой глянец карточки начал темнеть и ёжиться, уродуя знакомые черты. Сознание пронзило страшное дежавю. Первые дни в больнице — Витино лицо еще сияет призрачным здоровьем. «Все будет хорошо, все будет хорошо. Пожалуйста, пусть все будет хорошо...» — каждую ночь читает Женя незамысловатую молитву. После приговора завотделением «Третья стадия рака» он заходит в палату с нарисованной улыбкой и видит глубокие тени под Витиными глазами, его исхудавшее тело. Месяцы химиотерапии — и от него почти ничего не остается. Да, Женя прекрасно помнил все побочные эффекты мощных препаратов. Все это сейчас сжалось до нескольких секунд, концентрируясь в черном прямоугольнике уже сгоревшего фото. Он согнулся, присев на корточки, и, почувствовав на плечах хоть и ментальную, но от того не менее ощутимую тяжесть, спрятал лицо в ладонях.       — Что с тобой? Тебе плохо? — подошел к нему Дима. Присев рядом, он попытался отнять Женины руки от лица.       Снова захотелось сделать что-то болеутоляющее, но не как час назад — гораздо сильнее.       — Да! Да, мне плохо!       Оттолкнув мужчину, Женя схватился за ручку канистры, лежавшей рядом, и быстро, почти бегом начал спускаться с холма.       Нужно сжечь и ее. Спонтанно пришедшее решение казалось самым что ни на есть верным. Сжечь эту проклятую машину, хранящую воспоминания совместных путешествий, картины закатов в лобовом стекле, их первого секса. Даже радио до сих пор было настроено на их общую любимую волну. Дело было не только в алкоголе, таблетках и неуверенности — Женя боялся, что, сев за руль, просто сиганет с ближайшего обрыва, нарушив данную себе клятву пережить смерть любой ценой.       С остервенением расплескивая бензин по корпусу авто, он не заметил, как сзади подбежал Дима. Его резко развернули, припечатав к боку «ниссана». Вырванная из рук канистра полетела куда-то в сторону.       — Что ты делаешь?!       — Хочу сжечь машину, — пояснил Женя тоном, каким детям втолковывают, почему греет солнце или снег белый.       — Спасибо, что просветил, — прорычал Дима, сжимая воротник Жениной рубашки и еще сильнее вдавливая его в боковое стекло. — Ты с ума сошел! Хочешь взрыв устроить?!       — Нет — фейерверк! Я их просто обожаю. — Женя зло улыбнулся краешком рта, пытаясь отстранить держащие его руки.       — Ты не в себе, успокойся!       — Я не хочу успокаиваться, я хочу сжечь эту треклятую колымагу! — упрямо повторил Женя. — Пусти! Это моя собственность — я могу делать с ней все, что хочу!       — При чем здесь право собственности? У тебя истерика. Ты потом пожалеешь, что сделал это! Как и о том, что уничтожил его фотографии!       — Кого... «его»? — На секунду Женя даже прекратил сопротивляться.       — Его — твоего друга, партнера, любовника. Не знаю точно, какие у вас отношения были.       — Откуда ты?..       — Я видел письмо на твоем столе месяц назад, когда подобрал тебя у бара и приволок домой, и...       Поток Диминых объяснений прервал кулак, врезавшийся ему в скулу. Мужчина по инерции отступил назад, потирая место удара.       — Ублюдок! Кто тебе разрешал лезть в мою жизнь под видом какой-то там помощи?! Еще и заключения делать, ничего толком не зная! — Женя рванул в сторону, куда пару минут назад полетела канистра, но Дима снова остановил его, на этот раз заключая в крепкие объятья.       Сильные руки сжимались все крепче и крепче — почти до боли. Женя пытался вырваться, выплевывал какие-то ругательства, обидные слова, но силы его, как и решимость, быстро таяли. Внутри было пусто и холодно, но снаружи он горел. Горел вместе с теми вещами на холме. Господи, когда же станет легче?..       Он безвольно стоял, уже позволяя не держать — просто обнимать себя.       — Будет легче, Женя. Обязательно — вот увидишь. Есть моменты, которые нужно просто перетерпеть. — Дима говорил почти шепотом — словно боясь нарушить его донельзя шаткий внутренний баланс. — Но не нужно сжигать за собой все мосты к прошлому.

* * *

      «Пора отпусков в самом разгаре! Июнь разочаровал отдыхающих дождями, и многие устремились в по-настоящему теплые края. В этом сезоне популярнейшие заграничные туры — Испания, Греция и Кипр. Правда, лето в наших широтах тоже обещает реабилитироваться к середине следующего месяца, так что запасайтесь кремом для загара и солнечными очками...»       Женя приглушил звук телевизора и задумчиво посмотрел в окно. Перед ним расстилался город, уменьшенный в несколько раз высотой десятого этажа. В ярком почти до кислотной голубизны небе парили бесформенные облака. По стальному откосу за стеклом важно прохаживались голуби — сквозь открытую фрамугу слышалось их воркование. Оставленное кем-то, вероятно, молоденькой студенткой, резное зеркальце бликовало, проецируя светящийся кружок на стену. Солнечный заяц падал аккурат на глаз Юнга и придавал его лицу, взиравшему с портрета, некую комичность. Кафедра в этот час пустовала, и Женя мог спокойно разложить свои бумаги на нескольких столах. Сегодня нужно было дописать учебный план, поэтому он решил дождаться, пока коллеги разойдутся: работа в тесноте и шуме двигалась медленно.       Интересно, почему большинство людей не любят прохладное лето? Лично ему, наоборот, как только столбик термометра поднимался выше отметки «30», хотелось сбежать в какой-нибудь городок на крайнем севере. Куда потратить отпуск, который должен был начаться через полторы недели, он пока не знал. Может, действительно уехать на север, к холодному морю? Хотя... в мире было одно жаркое место, которое его привлекало.       Из недр сумки завибрировал телефон. Несколько дней назад Женя наконец снова начал им пользоваться. Он неторопливо вжикнул змейкой, доставая из бокового кармана гаджет. На экране светилась иконка нового сообщения — от Димы.       «Сегодня с друзьями собираюсь в "Терра Инкогнита". Это джазовый клуб, может, знаешь? Давай с нами. Я зайду в 7».       Женя вздохнул: отношения с мужчиной плавно перетекали в дружеские, и тот все чаще пытался куда-нибудь его вытащить. Как человек Дима был ему симпатичен: умный, открытый, с волевым характером, который смягчала природная деликатность — все это он успел разглядеть во время вечерних бесед за чашкой чая или уже привычных коротких прогулок. Атмосфера их встреч не была слишком веселой или оживленной — скорее просто уютной. Наверное, это и нравилось Жене больше всего: он чувствовал, что пока не готов к вылазкам в большой компании.       Однако на этот раз Димино сообщение упорно не хотело покидать голову, и меньше чем через час он кардинально поменял свое решение. В самом деле — нельзя же вечно сидеть в четырех стенах. Может, это был знак, что пора сделать шаг навстречу обществу, от которого он сам же и отгородился.       Дима зашел в семь, как и обещал. Одет он был привычно просто, но стильно: футболка в тонкую полоску, сверху — светлый спортивный пиджак, широкий ремень с прямоугольной бляхой на бедрах. Женя тоже облачился подобающе для клуба, но, в отличие от Димы, излучавшего спокойную уверенность, чувствовал себя не в своей тарелке. Не потому, что никогда так не одевался, просто он успел отвыкнуть тщательно подбирать гардероб.       — Зеленый — однозначно твой цвет. Носи его чаще, — с улыбкой сообщил мужчина.       — Спасибо, — ответил Женя, нервно поправляя воротник темно-изумрудной рубашки. — А где твои друзья?       — Мы договорились встретиться возле клуба. Ну что, пошли?       Пока они ждали лифта и спускались вниз, в Жениной голове крутились мысли об одежде. Природа не обделила его вкусом, что неоднократно отмечали окружающие, причем как женщины, так и мужчины. Хотелось верить, что это просто одно из проявлений его немного творческой натуры, а не «голубизны». Женя внутренне скривился: слово хоть и не было ругательным (для таких, как он, придумали клички куда хуже), но однозначно ему не нравилось. Впрочем, скорее всего, именно нетрадиционной ориентацией и объясняли его внешний вид те, кто знал о его с Витей отношениях. Не в обиду, конечно. Просто внутренняя пометка типа «Ну, он же из этих. Они все такие». Вдвоем было легче игнорировать общественные ярлыки — теперь же предстояло учиться справляться с ними одному.       Клуб «Терра Инкогнита» был первоклассным, несколько специфичным заведением. Расположенный практически в центре города, он словно прятался в небольшом узком проезде, ниточкой соединяющем две крупнейшие торгово-развлекательные улицы. Контингент составляла в основном молодежь, но уже сознательная, старшего поколения, так сказать. Вход до восемнадцати строго запрещался, и в кои-то веки это правило действительно соблюдалось. Здесь частенько проводились выставки представители трансавангарда, нео-гео, новых фовистов — направлений, четкое определение которым могли дать только искусствоведы и узкий круг почитателей. Но все же большинство гостей приходили сюда ради живой музыки и особой интимной атмосферы, располагавшей к новым знакомствам.       Припарковав машину чуть поодаль, они направились прямиком к центральному входу. На высоком ступенчатом крыльце столпилась группка из пяти человек. По всей видимости, это и были Димины друзья: стоявшая ближе к краю девушка, завидев их, приветственно помахала рукой, привлекая внимание остальной компании.       — Привет, Дим! — Она, подлетев, поцеловала его в щеку.       — Ира, отлично сегодня выглядишь, — улыбнулся в ответ Дима.       — Спасибо, дорогой, что всегда озвучиваешь сей факт. Ну, познакомь нас уже, что ли, со своим загадочным соседом. — Сказав это, девушка с интересом воззрилась на Женю, протягивая руку: — Меня зовут Ирина, можно Ирэн или Ира. Димина подруга детства.       — Очень приятно. Евгений. — Женя немного неловко пожал хрупкую ладонь: он редко знакомился с женщинами, да и такой способ приветствия считал больше мужским.       Ира была по-настоящему привлекательной: черные волосы спадали почти до талии, большие, чуть раскосые глаза выдавали в их владелице азиатскую кровь, а элегантное синее платье подчеркивало ладную, стройную фигуру.       — И мне. Ну что, пошли? С остальными познакомишься по ходу дела. — Ира непринужденно подхватила его под локоть, увлекая за собой. — Дима, не отставай!       Зайдя в полутемное помещение, они словно окунулись в Чикаго тридцатых годов: стены и подвесные потолки с лепниной были выполнены в светло-бежевых тонах; по бокам располагались алые квадратные колонны и в тон им кожаные диванчики; посередине зала — три ряда деревянных столиков на четыре персоны каждый. На противоположных концах помещения, словно два полюса, мерцали огнями бар и невысокая сцена-постамент. И, конечно же, здесь было множество картин, расцвечивавших однотонные стены яркими пятнами. В интерьере чувствовался лоск и даже некое показушничество, но сейчас их значительно приглушал тусклый свет. Музыка была действительно отменной: выступал какой-то именитый французский коллектив.       Компания заняла один из немногочисленных пустующих диванчиков. Когда начали заказывать алкогольные напитки, Женя немного смешался: он пока опасался пить. Дима, похоже, угадал ход его мыслей и что-то тихо сказал официантке — через несколько минут перед ним поставили высокий бокал с бледно-желтым напитком.       — Он безалкогольный, — шепнул мужчина. — Но об этом не обязательно должны знать все.       — Спасибо, — пробормотал Женя, отчего-то смущенный такой простой, но тонкой заботой.       Затем последовало короткое знакомство с Диминой компанией — лучшим другом, а заодно и партнером по бизнесу Стасом (помнится, именно с ним беседовал Дима на скамейке во дворе, когда Женя нес на сожжение коробки с Витиными вещами); семейной парой, Светой и Игорем, которых он встретил пару лет назад на отдыхе; младшим братом Денисом и, конечно, веселой и непосредственной Ирой — инициатором большинства подобных вылазок. Разговор складывался непринужденный, и Женя быстро перешел со всеми на «ты».       — А где эта твоя блондиночка Лена? — саркастично поинтересовался Денис у брата. — Я думал, она никогда не пропускает возможности посорить твоими деньгами.       — Перестань. Мы не сошлись характерами, так что больше не встречаемся, — коротко ответил мужчина. Было заметно, что тема ему неприятна.       — Да с такой истеричкой никто характером не сойдется, — закатила глаза Ира. — Единственное, на что она реагировала положительно, — это вечерние выходы и поездки за границу. Думала, отхапала директора турфирмы, так можно не работать и по Европе кататься.       «Видимо, это та самая Лена, с которой Дима собирался провести вечер, когда подобрал меня пьяного», — подумал Женя, вспоминания неприятный инцидент и понадеявшись, что не он стал поводом разрыва отношений.       — Кстати, куда поедешь в этом году? — осведомилась тем временем девушка.       Дима неопределенно пожал плечами:       — Не знаю еще. Рано пока думать: лето, как всегда, загружено, раньше октября никуда не вырвусь, но скорее всего, в Южную Италию.       В Жениной голове что-то щелкнуло — как будто киноаппарат принялся отматывать пленку в обратном направлении.       — Тебе нравится Южная Италия? — на автомате спросил он.       — Ну да, давно хотел там побывать, — улыбнулся мужчина, но тут же посерьезнел, увидев, как судорожно вцепились Женины пальцы в подлокотник. — А что?       Парень спохватился и постарался принять непринужденный вид.       — Да так, ничего, просто это единственное жаркое место, которое мне нравится. Красивая страна, куда хочется попасть с особенным человеком.       Ответ получился неказистым и странным, но он ничего не мог с собой поделать: сводящее с ума ощущение дежавю не давало сосредоточиться и выдать что-то поадекватнее.       Дима, определенно, уловил некую нелепость фразы, но не стал подавать вида — просто кивнув.       — Слушай, как вы, психологи, сами с катушек не слетаете? Небось, такое приходится каждый день выслушивать, — выдал чуть захмелевший Стас.       Женя хмыкнул:       — Ну, я же не практикующий психотерапевт, пациентов не принимаю. Я преподаю в университете.       — А, понятно. Значит, учишь детишек копаться в мозгах.       — Ну ты даешь — «копаться в мозгах»! — вмешалась Ира. — Психика — это тебе не дачный участок с картофельными грядками, а тонкая ментальная материя. Это же очень сложно, — назидательно добавила девушка и повернулась к Жене, ожидая подтверждения.       — Сложная, — кивнул он. — Но знание теории и практика помогают увидеть в ней не просто сумбурное нагромождение черт характера, темперамента, идей и мыслей, а некую систему. Соответственно, это дает возможность анализировать ее внутренние процессы, выявлять нездоровые тенденции, направлять мысли в нужную сторону.       Читать лекцию по психологии не хотелось: расслабленная атмосфера явно не располагала к научным дискуссиям, поэтому он подбирал простые слова.       — Здорово, — округлила глаза Ира. — Выходит, раз ты так все хорошо понимаешь, у тебя самого не может возникнуть серьезных проблем?       — Нет, конечно. Психологи — не сверхлюди. Мы не можем взглянуть объективно на самих себя, поэтому, когда это необходимо, обращаемся к своим коллегам.       — Ясно...       «И откуда только такие глупые мифы возникают», — отвлеченно подумал Женя, потягивая коктейль с лимонной кислинкой.       Со сцены умелые пальцы музыкантов выдавали импровизации на скрипке и сопрано-саксофоне, временами им вторили кларнет и труба. Джаз отчего-то вызывал у него чувство ностальгии, но без личного оттенка. Это было ощущение общечеловеческой тоски по далекому прошлому — тем временам, когда гибрид рэгтайма и блюза считался чем-то революционным и даже немного противоестественным; когда бандиты назывались гангстерами и носили элегантные костюмы, сверкая золотыми зубами; когда на американском континенте бушевала Великая депрессия и революции, а в Европе заседали маленькие «политические клубы», подводившие мир к жерлу вулкана величайшей войны. Времена никогда не бывали просто плохими или просто хорошими, но люди всегда считали, что лучшие моменты — в прошлом.       Внезапно совсем рядом раздался высокий женский смех, и его словно выдернуло из полудремы. Под ухом ощущалась мягкая ткань — Женя понял, что уже минут десять сидит, оперевшись на Димино плечо. Он резко отстранился, пытаясь понять, заметил ли кто-то.       — Ты чего? — заглянул ему в лицо мужчина.       — Прости, я задремал... — Женя провел по лицу ладонью.       — Мог бы дремать и дальше. — Димины губы тронула улыбка. — Зачем извиняешься? Мне понравилось.       «А физиогномика не такая уж псевдонаука. Только солнечные люди могут так часто и тепло улыбаться» — за этими мыслями Женя не сразу заметил, как к щекам прилила кровь. Слава богу, в полумраке этого было не заметить. На его пальцы легла ладонь, чуть сжимая. Дима не стал притягивать его к себе — сам наклонился, мазнув по краешку рта большим пальцем.       — Хочешь, увезу тебя в Италию? Там, на побережье Ионического моря, лежит городок Чиро-Марина, утопающий в виноградниках. Его жители никуда не спешат, а после полудня всякое движение вообще замирает в сиесте. — Казалось, мужчина не говорит, а раскачивает гипнотический маятник перед его глазами. — Море цвета бирюзы, с треугольниками яхтенных парусов на горизонте. А еще оно такое прозрачное, что просвечивается почти до дна — можно увидеть белых окуней и черепах...       Женя замер, не в силах оторвать взгляд от шепчущих губ. Щеки уже не просто горели — они пылали так, что хотелось приложить к ним пакет со льдом.       — Я...       — Ты сказал, что в эту страну хочется поехать с особенным человеком. — Дима сократил расстояние между ними до интимного предела, и Женя рефлекторно положил ладонь ему на подбородок, отгораживаясь. Руку аккуратно перехватили — через секунду он почувствовал осторожное прикосновение губ к тыльной стороне запястья и услышал совсем тихое: — Поэтому мне хочется побывать там с тобой.       — Я... не могу...       Слова давались нелегко, приходилось мучительно выталкивать их, рассекая установившуюся связь. Это было... слишком. Слишком внезапно, слишком сильно. Слишком заставляло чувствовать. Женя вынудил себя отвернуться и натолкнулся на изучающий взгляд Стаса, сидевшего напротив. Все остальные продолжали увлеченно смотреть на сцену. От осознания, что во время разговора за ними наблюдали, стало совсем неловко. Женя встал, вырывая руку из цепкого Диминого захвата.       — Мне пора, — чуть громче положенного объявил он и, не дожидаясь всеобщей реакции, направился к выходу.       Было слышно, как Дима поднялся, бросаясь вдогонку, но его остановил резкий оклик Стаса. Недоуменные реплики остальной компании поглотила музыка и гул людской толпы.       «Мы мечтали увидеть весь мир, но большинство стран успели лишь символически объездить по карте. Помнишь карту, которую мы купили на распродаже перед Первым сентября? Она была огромной — только на полу помещалась полностью. Вместе мы частенько смотрели передачи о путешествиях, а потом разворачивали карту и разными цветами отмечали самые интересные места: солончак Уюни[6], каменный лес Шилинь[7], ледяные пещеры Эйсрайзенвельт[8]. "Чтобы не забыть, где обязательно нужно побывать перед смертью", — говорил ты, задумчиво покусывая кончик карандаша.       Нам всегда кажется, что времени полно. Смотря на десятки карандашных точек, рассыпанных по нарисованным материкам, я, как и все молодые люди, не верил, что смерть может прийти к каждому. Не предупреждая и не давая долгих отсрочек. Мое время закончилось, малыш, так уж вышло. Но у тебя его еще много-много, как и тех мест, куда ты хотел отправиться.       Помнишь, на карте была одна особенная точка — ярко-красная, чуть крупнее остальных. Маленький городок на юге Италии с женским именем в названии. Мы выбрали его в качестве нашей "гавани" — места, о котором приятнее всего помечтать за пять минут до сна. В которое хочется сбежать от проблем. И провести старость вместе. Женя, ты можешь сбегать в него и сейчас. Пусть и без меня».       По спине пробежал холодок: кажется, он начал понимать, что беспокоило его каждый раз по прочтении Витиного письма. Черт, этот городок назывался Чиро-Марина! Женя подошел к шкафу, намереваясь достать упомянутую карту, но вспомнил, что она сгорела в мае на его импровизированном костровище, и принялся нервно мерить шагами комнату.       Витя знал его очень хорошо, да что там — лучше всех. Заканчивал за него предложения, а иногда казалось, даже мысли мог читать. Но предугадать события настолько заранее... Каждое знаковое происшествие за последние полгода находило какой-то сверхъестественный отклик на страницах Витиных посланий. «Это не иллюзия, не расстройство, не принятие желаемого за действительное. Я не схожу с ума», — запричитал Женя про себя, борясь с желанием сесть в углу и долго выть, раскачиваясь из стороны в сторону.       — Господи, почему мне тогда кажется, что он прямо сейчас смотрит на меня? — прошептал парень в пустоту и зажмурился.       На мгновение захотелось вернуться в «Терра Инкогнита» — к именитым французским джазменам, гипнотическому маятнику слов и ощущению теплых губ на запястье.

* * *

      Наверное, каждый житель города в этот июль мечтал о ливне. Обещанная жара пришла, но уже никого не радовала: на открытом месте солнцепек невозможно было вытерпеть больше пятнадцати минут. Офисы и квартиры заполнило гудение кондиционеров, а над нагретым асфальтом дрожало искажающее пространство марево.       Трех недель, проведенных в Онеге на побережье Белого моря, будто и не бывало: почти экваториальная жара дома моментально развеяла воспоминания о прохладном бризе и шуме доков северного порта.       После случившегося в джаз-клубе отношения с Димой изменились, стали как-то суше, появилась недосказанность. Эта неловкость не давала покоя, цепляла, словно заноза, которую никак не можешь вытащить из нагноившегося пальца. В голове по-прежнему была каша, и к ней все чаще добавлялась тянущая истома, приходившая по ночам. Женя, как ни противно, понимал, откуда дискомфорт: ему было всего двадцать восемь — молодой мужской организм требовал секса, а редкое самоудовлетворение в ванной не особенно помогало.       Поддавшись порыву, в один из вечеров он зарегистрировался на сайте знакомств. Хоть Женя и не имел особых критериев, все же пару предложений отклонил, — наверное, больше для порядка. Соглашаться на встречу с первым попавшимся казалось слишком жалко-отчаянным. А вот следующая анкета написавшего ему Владимира заинтересовала. Особенно понравилось фото: высокий темноглазый брюнет в лыжном костюме, на фоне — снежные шапки гор. Щетина, густые ровные брови и живой взгляд с хитринкой добавляли образу естественной сексуальности. Женю привлекал как раз такой, сильный, доминирующий тип: он крайне редко занимал активную позицию в постели.       Мужчина моментально подтвердил почти все заключения, автоматически сделанные профессиональным взглядом психолога: не пытался завести переписку, расспросить какие-то подробности — во втором сообщении сразу же назначил встречу, словно Женино согласие было чем-то самим собой разумеющимся. Это радовало: строить отношения парень явно не намеревался.       Женя открыл дверь и тут же услышал болезненное шипение — перед ним стоял Дима, морщась и потирая переносицу.       — Привет. Куда-то собрался?       «Черт, — пронеслось в голове, — вот кого-кого, а тебя я точно сейчас не хотел встретить».       — Да вот, решил сходить кое-куда... с другом, — как можно непринужденнее ответил Женя, мысленно давая себе подзатыльник за заминку, но было поздно: Дима отличался крайней догадливостью и моментально зацепился за последнее слово.       — С другом? В таком виде? — Его бровь вопросительно изогнулась, взгляд прошелся по узким джинсам и обтягивающей футболке, задержавшись на ви-образном вырезе.       — Ну да. Что-то не так? Ты, вообще, зачем пришел?       Прозвучало очень грубо, но желание поскорее уйти перевешивало Женину природную тактичность. Дима молчал, уткнувшись взглядом ему в грудь.       — Уже неважно, — процедил он. — И давно ты познакомился с этим твоим другом?       Женя, сосчитав про себя до десяти, постарался ответить как можно нейтральнее:       — Не очень, — и, не сдержавшись, добавив: — Собственно, как раз сегодня мы собирались узнать друг друга как следует.       На Диминых скулах заходили желваки — от него хлынула почти физически ощутимая волна враждебности.       — Хм, то есть теперь ты уже можешь. Как быстро — и месяца не прошло...       — Слушай, что тебе не нравится?! — вспылил Женя. — Ну познакомился я с мужиком на сайте, я его вообще не знаю. Мы снимем номер в дешевом отельчике и будем там трахаться. Еще вопросы есть? Нет? Тогда я пойду — с твоего разрешения, конечно!       Он развернулся и нажал кнопку лифта — двери сразу же раскрылись. Дима перехватил его уже на входе в кабину и, попытавшись вытянуть обратно на площадку, зло прорычал:       — Я разрешения не давал. Мы еще не договорили.       Вот теперь Женя был в бешенстве. Он развернулся и, стряхнув хватку мужчины, оттолкнул его что есть силы. Уставившись в Димины расширенные зрачки, парень наигранно спокойно выдал:       — Правильно. Сейчас я не просто могу — я хочу этого. Только вот с тобой это никак не связано.       Кнопка первого этажа послушно загорелась под нажатием пальца. Двери лифта закрылись, не давая оценить реакцию Димы. Ощущения были премерзкими. Женя приложил ладонь ко лбу, стирая выступившую испарину.       Все не так...       Определение «дешевый отельчик» было явным преуменьшением: пятнадцатиэтажная зеркальная металлоконструкция тянула на все пять звезд. Машинально выписанный из сообщения адрес только сейчас был сопоставлен с высококлассным заведением. «Представляю, сколько здесь стоит номер», — внутренне присвистнул Женя, пересчитывая взятую с собой наличность. Все же на зарплату преподавателя (пусть и престижнейшего вуза) особо не пошикуешь, а полностью оставлять расчет за Владимиром не хотелось. Вероятно, у того было много денег, и он привык ими сорить. Хотя мог бы и попроще место выбрать. Зачем производить впечатление на того, с кем собираешься просто переспать и забыть на следующее утро?       Двери открыл вышколенный швейцар, и Женя очутился в огромном сверкающем холле. Интерьер здания оказался не менее помпезным — мраморный пол, на который бросали блики многочисленные светильники и роскошная люстра под потолком, темно-коричневая мягкая мебель, декоративный камин и широкая плазма в зоне ожидания.       Людей было немного, большая часть гостей расположилась у телевизора, уставившись на экран и негромко переговариваясь. Владимир обнаружился почти сразу: закинув ногу на ногу, он листал толстый журнал на ближайшем к выходу диване. Женя торопливо направился в его сторону. Почему-то он был уверен, что если помедлит — растеряет всю смелость и повернет назад. Подойдя к мужчине вплотную, парень кашлянул, привлекая к себе внимание.       — Добрый вечер, — протянул он руку в приветственном жесте. — Я Евгений.       Владимир, оторвавшись от чтения, поднял взгляд, в котором сразу же отразилась заинтересованность.       — Здравствуй, Женя. — Низкий, с хрипотцой голос полностью соответствовал его жесткому типажу. — Зачем так официально? Мы же вроде уже познакомились, так что можно на «ты» и без полного имени. Только называй меня Влад, не люблю других сокращений. Ну что, пошли?       «Сразу показывает, кто здесь главный...» — немного обескураженно подумал Женя, пока новый знакомый поднимался, не отрывая от него изучающего взгляда. Все еще протянутая ладонь утонула в крепком рукопожатии, и Женю повели в сторону от зоны ожидания. Внутри как-то неприятно ёкнуло. Складывалось ощущение, будто его подхватил бурный речной поток и он уже не мог остановиться по собственному желанию. Проигнорировав стойку администратора, Влад сразу направился к лифтам.       — А-а... Ты уже заплатил за номер? — Женя попытался притормозить, дернув рукой.       Мужчина повернулся, одаривая его лукавым взглядом.       — Вообще-то да. Но сперва я хотел посидеть в местном ресторане: выпить, побеседовать. Переписка, на мой взгляд, дело глупое, а вот живое общение — другое дело. — В его словах читался неприкрытый сарказм. — А ты сразу к делу хочешь?       Женя был готов провалиться сквозь землю. Выставил себя каким-то шлюховатым педиком. Хотя почему выставил? Он согласился на встречу только ради секса. Все остальное играло роль ширмы, призванной сгладить пошлость ситуации. Что ж, раз вторая сторона хочет соблюсти минимальные приличия, он ей подыграет.       Женю всегда успокаивал такой вот холодный анализ ситуации. Он наконец-то смог оторваться от рассматривания кадки с пальмой у стены и уверенно посмотрел Владу в глаза.       — Хорошо. Только ужин оплачиваю я.       — Если ты настаиваешь, — усмехнулся тот и, вновь поймав Женину руку, нажал кнопку вызова лифта.       Ресторан располагался на двенадцатом этаже. Через панорамные французские окна открывался потрясающий вид на вечерний город. Приятная прохлада, нагнетаемая кондиционерами, и тихая музыка расслабляли. Изучая меню, Женя с ходу попытался отказаться от алкоголя.       — Я не люблю: быстро хмелею, и вообще — мне может стать плохо, — выдал он первую попавшуюся отговорку.       Проигнорировав его тираду, Влад указал официанту на что-то из карты вин — тот, кивнув, мигом удалился.       — От «Шато Канон» шестилетней выдержки по определению не может быть плохо, — заранее пресек он Женино возмущение. — И за него заплачу я. А в том, чтобы захмелеть, в нашей ситуации нет ничего плохого, не считаешь? Можно ведь и расслабиться иногда.       — Наверное, — сдавшись, пробормотал Женя.       Идея с вином и правда оказалась неплохой: чувство скованности растворилось в первых же кисловато-ягодных глотках, да и Влад был вполне интересным собеседником. Он работал главным инженером в архитектурном бюро и сейчас трудился над проектом торгово-развлекательного центра — солидного вложения немецких инвесторов.       — Это будет крупнейшее здание подобного назначения в самом центре города, возле телевышки.       Женя машинально устремил взгляд в окно, на далекий башенный шпиль с мерцающим огоньком у вершины. Отсюда почти трехсотметровая махина казалась совсем крошечной, не больше пары сантиметров.       — Ну а ты чем занимаешься? — отвлек его голос собеседника.       — Учу детей копаться в чужих мозгах, — вспомнил Женя услышанное недавно чужое определение.       — Звучит угрожающе. А если понормальнее?       — Преподаю психологию.       Парень подпер рукой подбородок. Мысли медленно обволакивал приятный хмель.       — Очень интересно. Уже составил мой портрет?       — Это непрофессионально — составлять портрет человека, если он не пациент и не нуждается в помощи.       — Почему-то мне в это мало верится. Когда я смотрю на здания, то всегда невольно оцениваю их с профессиональной точки зрения.       — Но ты же не пойдешь к его проектировщику и не станешь высказывать свое мнение о плюсах и минусах его работы.       Влад, коротко рассмеявшись, согласился. Еще какое-то время они беседовали на незначительные темы: об увлечениях, любимых блюдах, о кино и музыке, — по молчаливому согласию избегая вопросов относительно личной жизни. Временами Влад касался Жениной ладони, лежащей на столе, абсолютно не смущаясь взглядов из-за соседних столиков. Самому Жене тоже было как-то плевать. Он изредка поглядывал через стекло на мигающий огонек телебашни. Казалось, в такт ему в голове тихонько пульсировала мысль: «Все не так...»       Магнитный замок щелкнул, среагировав на пластиковую карту. Дверь открылась и, пропустив их в сумерки просторного номера, автоматически захлопнулась. Это словно послужило сигналом для Влада — он обхватил Женино лицо и принялся целовать.       — А душ?.. — попытался отстраниться парень.       — К дьяволу душ. Я хочу тебя так, — сдавливая ему скулы и снова вовлекая в поцелуй, отозвался Влад.       Женя от такого напора сначала растерялся, но через секунду уже отвечал, закинув руки на его широкие плечи. Состояние легкого опьянения быстро затмевало нарастающее возбуждение. Он чувствовал, как участилось дыхание мужчины, прильнувшего к его шее. Казалось, температура в комнате подскочила минимум на десяток градусов — кожа покрылась испариной, к щекам подкатил жар. Женя откинул голову, издав тихий стон сквозь приоткрытые губы. Влад, словно в ответ, стиснул его бедро, потянул вверх. Поддавшись порыву, парень прижался к нему еще крепче, позволяя оторвать себя от пола и обвивая ногами талию мужчины. Тишину, наполненную лишь собственным пульсом, бухавшим в ушах, всколыхнул лихорадочный смешок Влада, глухо прошептавшего в основание шеи:       — Всегда думал, что заумные доктора — ледышки. Ты в корне меняешь мое мнение.       — Я... еще... не доктор... — прерывисто выдохнул Женя. Трудно строить связные предложения, когда чужие руки стискивают твою задницу, а зубы через оттянутый ворот футболки болезненно-сладко прикусывают плечо.       — Ну да, и уж точно не ледышка.       Не разрывая поцелуя, они неуклюже дошли до широкой кровати, перемещаясь в горизонтальную плоскость. Влад уронил его на покрывало и нетерпеливыми движениями принялся выпутывать из одежды. Помогая ему, Женя ухватился за край футболки, рванул вверх, оголяя живот и грудь. Влажная от пота ткань прошлась по лицу, разгоряченную кожу обдало холодком: в такую жару кондиционеры в номерах врубали на полную.       «Все не так...» — пронеслось в Жениной голове. Внешняя прохлада подостудила кипящую кашу сумбура в голове, и он застыл в ощущении вернувшейся неловкости. Влад тем временем, снова наклонился и, разведя ему ноги, жестким движением прошелся по внутренней стороне бедра.       Все не так...       «Женя-Женя... все живые существа на нашей планете испытывают жажду. Но человек — единственный, кто возвел ее в ранг культа. Вполне естественный инстинкт размножения мы приукрасили и поставили на вершину любовных отношений.       Когда чувства переполняют нас до взрывоопасного состояния, мы занимаемся сексом с любимым человеком. Потому что не знаем еще более сильных способов выразить нежность и доверие. А иногда мы просто утоляем жажду. Просто трахаемся, чтобы не сойти с ума от одиночества. Так звери саванны, несмотря на опасность быть съеденными хищниками, припадают к любому источнику влаги, чтобы не умереть от обезвоживания...»       «Все не так... все не так...» — Бесконечно повторяемые три слова путались с предложениями из Витиного письма, прочитанного накануне. Память выдавала строчку за строчкой, словно Женин мозг получал факс с того света.       — Что с тобой? — прошептал Влад, настороженный его внезапной пассивностью.       — Все нормально.       Женя сам не поверил тому, что сказал, но раззадоренного мужчину вполне удовлетворил его ответ, и он, чуть поколебавшись, вернулся к начатому.       «...Знаешь, в засушливой Африке местные племена несколько раз в году вызывают дождь. Облачившись в яркие костюмы и маски, они под рваный барабанный ритм совершают резкие телодвижения, а старый заклинатель бормочет под нос только ему ведомые сакральные слова. Не знаю, играет ли роль простое совпадение, сила древней магии или непрошибаемая вера в эту силу целого племени, но через какое-то время начинает дуть свежий, сырой ветер, а на горизонте собираются темные тучи...»       Услышав металлическое позвякивание, Женя понял, что Влад расстегивает его ремень. В подтверждение этого через секунду с него принялись стаскивать джинсы.       «...Вызов дождя над выжженной африканской равниной — это малая часть того, на что способна вера человека. Малыш, ты не умрешь от жажды, потому что найдешь источник. Потому что дождь обязательно пойдет, принося долгожданную прохладу и облегчение. Ты, возможно, и не веришь в это, но я — знаю».       Женя уперся ладонями в нависшие над ним плечи.       — Стой, — увернувшись от настойчивых губ, выдавил он, приподнимаясь на локтях.       Влад замер, и парень попытался выползти из-под него, сбивчиво зашептав:       — Давай не будем. Я, наверное, поторопился, у меня давно никого не было и...       — Это не проблема. Ты же хочешь, я вижу. И я буду аккуратным. — Мужчина потянул его обратно, возвращая в прежнюю позу.       «Иногда мы просто трахаемся, чтобы не сойти с ума от одиночества».       Все не так...       — М-м... неф, подофди... — промычал Женя сквозь затыкающие рот поцелуи. — Да подожди ты! — Ему с трудом удалось оттолкнуть Влада. Возбуждение спало, и теперь чужие касания были почти противны. — Я просто не хочу, — сердито выпалил он и попытался встать, но крепкая хватка на предплечьях почти обездвижила его.       Влад приблизил к нему лицо, опаляя щеку горячим дыханием:       — Чего ломаешься? Ты сознательно согласился на встречу с абсолютно незнакомым человеком. Во время ужина мне показалось, мы нашли с тобой общий язык и хотим одного и того же. В номер никто тебя силой не тянул, ты сам предложил подняться. А теперь хочешь, чтобы я себя насильником почувствовал?       Он хорошенько встряхнул Женю, рассчитывая, видимо, привести его в чувства. Граничившее со злостью раздражение в голосе мужчины разворошило внутри неясную тревогу. Женя как можно ровнее ответил:       — Извини, но я действительно не хочу. Если ты переживаешь из-за потраченных денег, то я отдам. — Одновременно он не оставлял попыток выбраться из-под придавившего его тела.       — При чем тут деньги?! Я трахнуть тебя хочу!       «И правда, при чем тут деньги? — удивился своей наивности Женя. — Только разозлил его». Краем сознания он понимал, что совершает ошибку, но, охваченный чувством противоречия вкупе со страхом, все равно принялся сопротивляться, распаляя мужчину еще сильнее. Молчаливая борьба продолжалась с минуту, в ходе которой Влад настойчиво пытался скрутить его и избавить от джинсов. В конце концов Женя в отчаянии просто саданул ему кулаком в лицо. Из-за поднимающейся паники удар получился смазанным, но все же возымел эффект: мужчина болезненно охнул, откатившись в сторону. Не теряя времени, Женя вскочил и, путаясь в сбитом покрывале, попытался слезть с постели.       — Ты за это ответишь, — прошипел опомнившийся Влад, хватая его за лодыжку и дергая на себя.       Мозг пронзил сполох острой боли: потеряв равновесие, Женя упал, приложившись лицом об угол прикроватной тумбочки. Из разбитых губ хлынула кровь, забрызгивая белизну простыней алым крапом. Поборов желание сжаться в болезненный клубок, он развернулся и на сей раз двинул Владу ногой в живот. Удар и вид без остановки хлещущей крови, очевидно, поубавили пыл мужчины — он отпустил Женину лодыжку и застыл. Желания разбираться, что к чему, не было никакого, поэтому парень просто подхватил скомканную футболку и бросился к выходу.       Только выбежав в коридор и хлопнув дверью, он понял, что снова может дышать и думать. Нужно было поскорее убраться отсюда. Вряд ли Влад станет его догонять, но попасться на глаза случайным свидетелям в таком виде как-то не улыбалось.       Кровь продолжала капать, оставляя на ковре неровные темные разводы. Для начала следовало привести себя в порядок. Женя быстро зашагал по коридору в поисках туалета и, наткнувшись через пару минут на табличку «WC», распахнул дверь в сверкающую светлым кафелем комнату. Приторно пахнуло тропическими фруктами. У дальнего писсуара крупногабаритный мужчина справлял нужду. Должно быть, вид у Жени был еще тот: во взгляде повернувшегося к нему незнакомца прочиталось удивление с примесью испуга. После того как мужчина практически выбежал из туалета, Женя подошел к зеркалу, оценивая масштабы трагедии. Да уж, взъерошенные волосы, распухающая губа-пельмень и исполосованный алыми потеками подбородок на кого угодно произведут неизгладимое впечатление. Ощутив холод под ногами, он посмотрел вниз и понял, что стоит в одних носках: во время бегства обуваться было некогда. Ну уж за кроссовками он точно возвращаться не будет.       Отмотав щедрый кусок туалетной бумаги, Женя, морщась, приложил его к ране. Во рту неприятно ныло — отняв на секунду от лица импровизированную салфетку, он подергал правый клык — тот ощутимо шатался. «Отлично, еще и зуб почти выбил», — мысленно простонал Женя, подходя к стене и опираясь на нее спиной. Задрав голову, он уставился на круглую лампу под потолком.       Все не так...       Осознание собственной вины в случившемся и того, что, по сути, ничего страшного не произошло, не особенно помогало успокоиться. Тело сотрясала мелкая дрожь, стоять было тяжело, а губы противно саднило. Голова была пустой, за исключением отрывочных мыслей-замечаний. В ходе обследования карманов обнаружился только телефон. Выходит, бумажник, как и обувь, остался Владу в качестве сувенира.       — Черт, как теперь домой добраться? — протянул Женя, глядя на часы в углу дисплея.       «01:15» — безжалостно сообщали они.       Палец сам, на автомате набрал почти заученный номер. Семь гудков ожидания, и из динамика послышался заспанный, хриплый голос:       — Слушаю.       — Дима...       Все слова, кроме имени растерялись. Женя не знал, что сказать дальше: вспомнилась ссора перед уходом, неприятные, резкие слова. Неловкости добавляло и то, что он поднял мужчину посреди ночи.       — Где ты?       — Я, наверное, зря...       — Я спросил, где ты? — перебил его ровный, приказной голос собеседника.       Женя послушно выдал адрес гостиницы, продолжая смотреть на лампу под потолком.       Все не так...       — ...слышишь?       — Что? Повтори, пожалуйста, — глухо попросил Женя, чувствуя, как его охватывает ступор.       — Говорю, все будет хорошо, я сейчас приеду. И держи телефон рядом.       Рисунок на потолочной плитке начал расплываться от подступивших слез. Конечно же, он не плакал — просто резкий флюоресцентный свет раздражал глаза.       Дима появился через двадцать минут. За это время Женя успел окончательно остановить кровь, умыться и почти незаметно выскользнуть из отеля. Расположившись на одной из лавочек в примыкающем к зданию сквере, он умостился на нее с ногами, держа в одной руке телефон, а другой прикрывая рот.       Несмотря на поздний час, было жарко — ужасная духота с безветрием не давали даже нормально вздохнуть. Ход времени можно было оценить только благодаря часам. Без них Женя не сумел бы наверняка определить, сколько так просидел — молча, неподвижно, непроизвольно вслушиваясь в монотонное стрекотание ночных цикад, гудящих в густой траве сквера. Он очнулся, только когда услышал приближающиеся шаги.       — Женя, что случилось?       Парень исподлобья взглянул на стоявшего перед ним Диму и, не убирая ото рта ладони, пробормотал:       — Ничего. Просто у меня возникли кое-какие проблемы. Я не знал, как добраться домой, и решил позвонить тебе. Извини...       Он не успел договорить: Дима порывисто присел на корточки, теперь смотря на него снизу вверх, и осторожно отвел Женину руку в сторону. Пальцы его при этом напряженно подрагивали.       — Я смотрю, вы с другом... поладили, — процедил мужчина, оглядев его лицо.       Ссориться больше не хотелось — концентрация агрессии на квадратную минуту сегодня и так превысила все мыслимые пределы, поэтому Женя взял непринужденный тон:       — Я бы так не сказал. Хотя побеседовали мы и впрямь хорошо. А еще я такого классного вина в жизни не пробовал...       — Что ты творишь?       Дима встал и теперь вновь привычно возвышался над ним.       — Ты о чем? — опустив глаза, тихо спросил Женя.       — О твоей жизни, черт возьми! Ты напивался, хотел сжечь свою машину, мать собственную видеть не мог! Ты боялся выйти куда-нибудь с новой компанией, но при этом абсолютно спокойно отправился на встречу к какому-то ублюдку!       Резкий порыв ветра взъерошил чахлые кроны деревьев, обдал прохладой затылок, растрепав волосы. Второй порыв будто сбросил Женю с лавки — он подскочил, заняв оборонительную стойку напротив Димы.       — Опять ты со своей «заботой»! Тебе что, удовольствие доставляет ковыряться в моей жизни?!       — Нет, не доставляет! Просто мне не наплевать! Я, кажется, ясно дал тебе это понять еще тогда, в клубе!       Сейчас они были похожи на двух бойцовых петухов, загнанных в тесный угол и подначиваемых бушующей толпой. От накативших эмоций и холода — температура явно упала на несколько градусов — Женю снова начало мелко трясти.       — Так ты просто хотел быть на месте незнакомца-ублюдка?! — уже ничего не соображая, гневно выпалил он.       Все не так...       — Нет! Я не хочу быть на чьем-то месте, я вообще не хочу быть вместо кого-то! Я просто хочу быть рядом с тобой! — прокричал в ответ Дима.       Женя открыл рот, чтобы выплеснуть новую порцию негодования, но из горла вышло только надсадное дыхание. Последняя фраза мужчины будто высосала из него все силы. Он опустил голову, уткнувшись взглядом в собственные босые ступни.       — Мой ответ «не могу» был на все, что связано со мной и тобой. — Женя специально избежал формулировки «с нами». — Потому что это будет гораздо большее предательство, чем одноразовый секс с незнакомым человеком.       Дима смотрел на него внимательно, вслушиваясь в каждое слово, приглушенное воем поднимающегося ветра.       — Я не думаю... — начал он, но Женя остановил его, приблизившись вплотную и коснувшись кончиками пальцев губ.       — Знаю, что ты хочешь сказать. Забыл? Я же дипломированный специалист по человеческим душам. Знаешь, я столько читал о скорби как психологическом феномене. Но все это оказалось просто словами. Просто сухими страницами печатного текста. Они и на сотую долю не могут передать, в какую пустыню превращается душа человека, когда его покидают самые близкие.       Дима молчал, терпеливо ожидая, пока он выговорится.       — Как же сложно... — Женя запрокинул голову, прикрывая глаза и проговаривая почти неслышно, больше для себя. — Все не так. Этот вечер, этот месяц, эта жизнь.       «И эти намеки в письмах — это все тоже просто слова, — мысленно добавил он. — Просто страницы текста».       На лоб упала тяжелая холодная капля. Женя распахнул глаза и только сейчас осознал, что, пока они ссорились, небо затянуто непроницаемым облачным куполом. Лицо окропило еще несколько капель, оставляя на щеках, носу, болезненно пульсирующих губах мокрые дорожки.       — Вот это да... — Дима теперь тоже стоял, задрав голову и уставившись в иссиня-черное грозовое небо. — А говорили ведь, что еще неделю засуха будет.       Дождь быстро затушевывал асфальт, перекрашивая его из пыльно-серого в темный глянец, а затем сорвался, обрушиваясь плотной стеной ливня, заставляя задыхаться и жмурить глаза. Яркая полоса молнии расколола небесное полотно — под раскаты запоздалого зычного грома.       — Здорово как, Женька! Я мечтал об этом весь июль! — воскликнул Дима и в приступе какого-то почти детского восторга неожиданно обхватил Женю руками, отрывая на сантиметр от земли. — Представляешь, наконец-то дождь, — произнес он смеющимся голосом прямо в его мокрую макушку.       — Да, вижу...       На самом деле Женя ничего не видел: перед глазами была только ткань Диминой футболки. Зато он чувствовал — холод грозового ветра, дробь ливня на спине, окольцованной чужими сильными руками, тепло промокшего тела рядом. Это было больно и здорово одновременно — снова чувствовать. Он плотнее придвинулся к мужчине, вслушиваясь: там-там, там-там — раздавалось словно от ударов темнокожих ладоней по маленькому барабану. В прижимаемой к уху груди пела вся Африка, предвкушая богатый урожай. Новые молнии прошивали невидимые атомы кислорода, придавая воздуху свежести озона.       — Дождь всегда наступает, Женя. Потому что мы верим, что он наступит, — раздался тихий голос над головой.       Дима поставил его на землю, но отпускать не торопился.       — А теперь — греться. И лечить твои ранения, — со вздохом произнес он, легонько поцеловав Женин лоб.       Черный «фольксваген» привычно ждал их у обочины.

* * *

      Тонны бумаг громоздились кривыми башнями, упираясь в самый потолок, а пол устилал плотный белый ковер из разбросанных листов.       — Как в клетке у грызуна, — констатировал Женя, облокотившись на край стола.       Он поправил очки, съехавшие на кончик носа, задумчиво разглядывая внушительную кипу картонных папок по правую руку, и наконец взял самую верхнюю. Пальцы принялись ловко распутывать сложный узел завязок. В дверь тихонько постучали и, не дожидаясь разрешения, сразу вошли.       — Евгений Олегович, вам письмо просили передать, — сообщил завкафедрой Михаил Степанович. Вместо привычной человеческой у него была голова карпа, но Женя точно знал, что это его начальник.       — Ай-яй-яй, — мастерски лавируя между целлюлозными небоскребами, приговаривал тем временем пожилой мужчина-карп, — наведите здесь уже порядок. Обрушится на вас одна такая стопочка, придавит, и найдут к следующей весне хладный труп молоденького симпатичного профессора.       — Я, честное слово, все уберу, — заверил его Женя.       Становиться хладным трупом не хотелось, да и сердить начальника — пусть он и рыба — тоже. Михаил Степанович добрался до стола и протянул Жене белый прямоугольный конверт.       — Не дело это, конечно, начальству письма подчиненным передавать. Но разве хорошему человеку откажешь? Попросили — сделал.       — Спасибо.       Приняв из морщинистых рук конверт, Женя повернул его лицевой частью к свету: ни адресов, ни марок на девственной поверхности не наблюдалось. Даже подписи не было. Подстегиваемый желанием скорее узнать, что внутри, он быстро оторвал тонкую полоску с края.       — Ну, думаю, вы сами дальше разберетесь, что к чему. А у меня, знаете, дела.       Михаил Степанович принялся пробираться обратно к выходу по уже проложенному маршруту. Женя тем временем вытянул наружу одинокий, сложенный втрое листик, развернул его, приготовившись читать. В самом верху мелким угловатым почерком было выведено одно слово: «Проснись».       Пи-би-бип — ударил в левую барабанную перепонку оглушительный писк.       — Что за...       Пи-би-бип.       Женя распахнул глаза. Рядом на подушке трезвонил мобильный. Пока он пытался проморгаться и осознать, где находится, телефон затих. Под щекой было жестко и шуршало. Парень потянулся рукой и вытащил белый лист А4, такой же, как во сне, только что абсолютно чистый. Витино августовское послание оказалось пустым, немало озадачив Женю: когда он в начале года перелистывал стопку, ему казалось, что все страницы были заполнены текстом. «Надеюсь, я просто проглядел, и это не навязчивые галлюцинации... — заворочались в голове полусонные мысли. — Черт, что за бред приснился...»       Окончательно выйти из дремы заставил снова начавший разрываться телефон. Звонила Витина сестра Наташа. Часы показывали полпятого утра — наверное, случилось что-то серьезное. Женя поспешно нажал виртуальную кнопку принятия вызова.       — Извини, что разбудила.       По голосу было заметно, как сильно она взволнована. От сонливости не осталось и следа.       — Что случилось?       — Артем... Он вчера кашлял целый день, к вечеру температура подскочила. Я думала, это обычная простуда — сделала чай с малиной, поставила компресс... Ночью пришла проверить, а он аж горел весь... Даже разбудить не смогла, «скорую» вызвала. Мы сейчас в шестой больнице, мне пока ничего не говорят. Но... Женя, он не просыпается. Я не знаю, что делать, Саша в командировке... Ты можешь приехать?       — Я уже выхожу.       — Угу, — всхлипнула в трубку Наташа.       — Все будет хорошо, не паникуй раньше времени.       Нажав отбой, он тут же принялся набирать номер такси, попутно надевая первое, что попадалось под руку.       Площадка перед больничным зданием пустовала, только сбоку одиноко ютилась карета скорой помощи. Выстывший за ночь воздух пощипывал оголенные руки: в спешке Женя не сообразил накинуть кофту. Холод последнего августовского утра напоминал, что лето уже закончилось. Выползавшее из-за крыш домов солнце метало блики на ровные ряды окон, рефлексируя с голубизной больничных стен. В приемном отделении он назвал Наташину фамилию, и заспанная медсестра сообщила, куда пройти.       Издалека фигурка женщины, согнувшейся на узкой деревянной скамейке, выглядела совсем беззащитной. Слушая собственные гулкие шаги, эхом отдававшиеся по коридору, Женя старался не обращать внимания на резкие запахи медикаментов и человеческих выделений. Желудок заныл, к горлу подкатил тошнотворный ком. Дело было вовсе не в специфической больничной вони — просто сработала сенсорная память. Сколько раз он проходил по такому же коридору, навещая умирающего Витю...       — Привет, — как можно тише поздоровался парень, присаживаясь рядом с Наташей.       Она подняла на него бледное припухшее лицо и, придвинувшись, порывисто обняла.       — Привет, Женечка. Спасибо, что приехал.       — Как Тёма? Врач уже что-нибудь говорил?       Наташа отстранилась, комкая в руках бумажную салфетку.       — Аллергический бронхит. Он недавно ангиной переболел, антибиотики пришлось пить. Сказали, это могло поспособствовать. Но он почему-то до сих пор не проснулся. — На этих словах Наташины губы предательски задрожали.       Женя сжал ее руку, растирая ледяные пальцы. Женщина уткнулась ему в плечо — тонкая ткань футболки быстро промокла от вновь нахлынувших слез.       — Его вымотал жар, поспит — и обязательно проснется. Наташ, все будет нормально. Это лечится. И Артем — крепкий мальчик, — тихонько приговаривал Женя под затихающие всхлипы.       Еще какое-то время они просто сидели. Устав пялиться в щербатую кремовую стену, Женя встал и, подойдя к окну напротив, выглянул во двор. На скучной заасфальтированной площадке выделялось одно яркое пятно — огромное улыбающееся солнце, нарисованное явно детской рукой. Он попытался сымитировать ответную улыбку: читал когда-то, что работа мимических мышц заставляет выделяться гормон счастья. Помогло не особо — получившаяся гримаса по собственным ощущениям больше напоминала оскал безумца.       За месяц до Витиной смерти мощный снежный циклон выстлал небо плотной ватой облаков. Ему не удалось увидеть напоследок солнца: оно осветило палату уже коматозника. Если бы тогда была не зима, можно было бы нарисовать ему под окнами такой вот меловой портрет светила. Замена неравносильная, но Женя точно знал: картинка подарила бы мужчине не меньше тепла.       Мимо прошла пожилая санитарка со шваброй и полным ведром мутноватой воды. Поставив его в конце коридора, она принялась елозить по полу мокрой тряпкой — ноздри защекотал запах хлорки.       — Прости меня, — раздался глухой Наташин голос сзади.       Женя не сразу понял, к кому обращены эти слова. Он повернулся, удивленно глядя на женщину.       — За то, что сказала про ваши с братом отношения. Я ведь лучше всех знала, какие сильные у вас чувства, — пояснила Наташа. — Простишь?       Женя, помолчав с секунду, коротко кивнул:       — Уже давно простил. Ты ведь мой самый близкий товарищ по несчастью. Только с тобой я всегда смогу вспомнить, каким он был.       В глазах женщины появилось облегчение, словно она избавилась от неприятной, тяжкой ноши.       — Конечно, ты всегда...       Ее внимание отвлек подошедший врач. Несмотря на ранний час, моложавый мужчина выглядел бодро и свежо.       — Мальчик ваш проснулся, — будничным тоном сообщил он. — Можете пройти к нему. Я чуть позже загляну.       — Женечка, я пойду, — подхватилась Наташа. — Подождешь?       — Зачем отцу здесь ждать? — вклинился доктор, подавляя короткий зевок. — Можете идти оба.       — Я не... — собрался уже поправить его Женя, но Наташа не дала ему закончить.       — А и правда, пойдем вместе. Родня как-никак.       В палате было очень тепло, маленький холмик детского тела укрывала только легкая простыня. Заслышав шум открываемой двери, Артем разлепил веки, под которыми залегли легкие тени. Женщина подбежала к кровати и, присев на корточки, положила ладонь на лоб сына.       — Как ты, милый? — Облокотившись на край кровати, она продолжала гладить его по лицу.       — Нормально. Голова только болит и жарко немного. — Мальчик заметил, что в комнате они не одни. — Жека! — Его глаза вспыхнули искренней радостью.       — Привет, мелкий. — Женя неожиданно для себя понял, что улыбается. Легко и по-настоящему — любое солнце обзавидуется. Это вышло совсем просто — за какие-то доли секунды. — Ну что, готов со следующей недели брать новые медали?       Артем тоже улыбнулся, правда, пока слабо.       — Готов, если ты будешь приходить болеть за меня.       — Торжественно клянусь, — шутливо ответил Женя, взъерошивая непослушные вихры на затылке мальчика.       Дверь приоткрылась, в палату заглянул уже знакомый врач:       — Так, смотрю у вас все нормально. Теперь пусть мама уделит несколько минут мне.       — Тёмка, я сейчас отойду, — опомнилась Наташа, до этого молчаливо наблюдавшая за развернувшейся сценой. — Побудешь пока с Жекой?       Низкие каблучки процокали по полу, дверь снова закрылась, заглушая шумы коридора.       — Я, наверное, долго спал. Мама сильно переживала? — неожиданно спросил Артем.       — Переживала. Хоть спал ты не долго, малыш. — Видя, как моментально погрустнел детский взгляд, Женя поспешил добавить: — Она ведь очень любит тебя. Ты же тоже всегда волнуешься за маму, когда она болеет.       Мальчик только кивнул, коротко кашлянув. Понимание детьми вполне взрослых истин, пусть и в несколько упрощенном варианте, всегда восхищало Женю. Видимо, в процессе взросления люди и впрямь забывают некоторые очень важные вещи.       — А мне приснился дядя Витя.       Женя вздрогнул: как отклик на неожиданную фразу, вспомнился собственный сон накануне.       — Он сказал, что я скоро поправлюсь. А еще, — голос Артема вдруг понизился до шепота, — просил передать тебе вот это.       Он вытащил из-под простыни руку с крепко зажатым желтым листочком. Женя зачарованно принял его, расправляя мятую бумажку.       «1 ин 4:7 8», — было выведено на нем жирной пастой.       — А-а...       Хотелось что-то спросить, но мысли никак не желали формулироваться в связные предложения.       — И еще он просил добавить: «Это вместо письма. Ты поймешь. И не надо ломать голову раньше времени. Ответ придет, когда в нем будет необходимость»... Жека? — совсем тихо, заговорщицки обратился к нему мальчик.       — Хм?..       — Вы с дядей Витей играете в какую-то игру? Как мы с ребятами, когда разговариваем нашим секретным кодом?       — Выходит, что так.       — Тогда я очень хочу, чтобы ты разгадал код дяди Вити.       — Я тоже, малыш, — на автомате ответил Женя, пялясь на комканный стикер.       Шум открывшейся двери и бодрящийся голос Наташи разрушили таинственную атмосферу, возвращая обоих к реальности.       — Тёма, нам придется побыть здесь. Совсем недолго, всего несколько дней. Я сейчас быстренько домой съезжу, привезу книжки твои, игры. А то скучно будет без них, угу?       — Мам, я уже большой... — надулся Артем, корча комично-серьезную мину. — Так бы и сказала: за вещами съездить надо, лекарства купить.       — Конечно, ты у меня совсем взрослый...       Их голоса становились все тише и тише, отходя на второй план: Женя медленно погружался в себя. Непостижимость ситуации уже почти не удивляла его. Сон Артема никак не вмещался в рамки обычного совпадения, но маленькие странности теперь возникали в его жизни с завидным постоянством. Женя решил, что не будет пытаться отгадать «секретный код» раньше времени. Тем более что сейчас его занимали куда более насущные вопросы. Где мальчик, только проснувшийся от лихорадки, смог найти в пустой палате ручку и листок? И почему непонятные буквы и цифры были написаны совсем не детским, мелким угловатым почерком?

* * *

      За окном авто бежал густой березовый лес. Женя прикрыл глаза — сквозь тонкую кожу век просачивалось послеполуденное солнце, то и дело мелькавшее между кудрявыми кронами. Свет-тень, свет-тень. Скорость больше ста километров в час превращала это чередование в клубный спецэффект. Через щель приопущенного стекла врывалась струя прохладного ветра, свежего и чистого. От города они отъехали порядочно, другие машины встречались все реже, а стоило свернуть на неприметную, усыпанную щебнем дорогу — пропали и вовсе. Накануне Дима ни стого ни с сего предложил съездить в Калинино — небольшой поселок, где его родители держали дачу.       — На закрытие сезона, так сказать. Домой уже все вместе поедем, — сообщил он, перекрикивая шум забегаловки, куда они зашли пообедать. — Там красиво очень: дома на холмах, рядом река, лиственный лес с четырех сторон — тебе понравится.       И Женя согласился: на природе он давно не был, а поздний сентябрь — любимое время года — радовал сухой и теплой погодой. Только немного смущало присутствие родителей. Ему до сих пор вспоминалось знакомство с Витиной семьей: осуждающий взгляд матери, тягостное молчание отца и их неуместные шутки как попытка разрядить атмосферу. Впрочем, с Димой его не связывали романтические отношения, так что волноваться было не о чем.       Лес поредел, вдалеке замаячили разноцветные крыши домов, и через пять минут они неспешно тащились по центральной улочке поселка. Обочина была утыкана садовыми деревьями — по крыше авто заскребли низко посаженные ветви.       — Приехали, — сообщил Дима, притормозив у добротной белокирпичной постройки.       Распахнулась зеленая калитка — из нее, приветственно махая рукой, показалась невысокая полноватая женщина. Дима, схватившись за дверную ручку, обернулся:       — Ты чего застыл? Пошли. Сейчас тебе будут рассказывать, какой ты отощавший и бледный, сколько килограмм яблок было собрано в этом году и как сделать рыбную запеканку почище ресторанной.       Он улыбнулся, ободряюще похлопал Женю по плечу и вылез из машины, с ходу заключая женщину в крепкие сыновьи объятья.       Женя понял, откуда растут ноги Диминой солнечности: Вера Юрьевна и Степан Васильевич оказались премилыми людьми. Наблюдая за все еще шутливо флиртующей друг с другом пожилой парой, он, ребенок из неполной семьи, жалел, что в детстве не имел перед собой такого жизнеутверждающего примера семейной идиллии.       — Ой, Женечка, ты такой худенький и бледный, — приговаривала Вера Юрьевна, раскладывая тарелки на белой скатерти.       Дима одарил его многозначительным взглядом, и Женя еле сдержал улыбку. Женщина, не заметив их манипуляций, продолжала:       — Дима рассказывал о твоей работе. Студенты, поди, все соки выжимают, еще и ночами, небось, со всякими докладами сидишь.       — Приходится. Но я уже привык к такому режиму. К тому же работа интересная, а студенты иногда очень занятные попадаются.       — Молодежь обучать, не спорю, дело хорошее, хоть и не всегда благодарное. А вот про привыкание к режиму — глупости это все. Вон мой Степан Васильевич тоже сорок лет как преподает — только физику. Все говорил: «Нормально Вера, у меня и здоровье, и нервы крепкие». Нервы-то крепкие, а вот желудок он себе знатно посадил — в итоге язву заработал. Кучу рецептов пришлось новых испробовать: не все же овсянкой да капустным салатом питаться. Эх...       — И как ты со мной таким живешь? — притворно вздохнул Димин отец, вынося на веранду дымящееся блюдо с тушеным мясом.       — Не знаю. Наверное, «привыкла уже к такому режиму», — весело передразнила она Женину фразу, целуя мужа в щеку и принимая из его рук тарелку.       После обеда, помыв посуду, они отправились гулять по окрестностям.       — Только я тебя прошу, не бродите до темноты! — крикнула им вслед Вера Юрьевна.       — Это она до сих пор помнит, как я в шесть лет поздно вечером сам отправился на рыбалку и в итоге заблудился в лесу. Потом всем поселком меня искали. А уж я сколько страху натерпелся, — посмеиваясь, прокомментировал Дима.       — Повезло тебе: есть такое вот тихое место, куда можно сорваться на выходных. И родители у тебя замечательные, — задумчиво отозвался Женя.       — Ты им тоже очень понравился. Мама сказала, что, когда дачный сезон снова откроется, она будет ждать тебя — хоть каждые выходные.       Женя промолчал, смешавшись от того, как внутри потеплело. Приглашение, озвученное Димой невзначай, будто впускало его в очень узкий родственный круг.       По неширокой тропинке они вышли к лесу. Постепенно над головами смыкался свод ярко-желтых, с бордовыми вкраплениями крон. Под ногами зашуршал ковер из опавшей листвы. Слушая сухой бумажный треск под подошвами, Женя вспоминал, как осенью в школьные годы он почти всегда возвращался домой на пару часов позже. Мать ругалась, потому что темнело рано, а мобильные телефоны были еще роскошью для ограниченного круга «мажоров». Но Женя, тринадцатилетний тогда мальчишка, ничего не мог с собой поделать: по золотым улицам и парку хотелось гулять до бесконечности, хоть с друзьями, хоть одному. А еще с осенью было связано воспоминание о его первой влюбленности — в парня из параллели на три года старше. Он, конечно же, был натуралом, и первое сильное чувство, назревшее в Жениной подростковой душе, так и осталось неясным томлением и невысказанными словами. Природа наложила для таких, как он, жесткие барьеры при выборе партнера. В этих рамках было тесно, но приходилось мириться: разве попрешь против мирового порядка вещей? И тем более ценной и выстраданной казалась найденная им когда-то любовь.       Неожиданно он почувствовал, как его затылка коснулись, и вопросительно посмотрел на Диму.       — У тебя паутина в волосах запуталась, — пояснил тот.       Женю передернуло, он принялся судорожно водить ладонью по тому месту, где только что прошлась рука мужчины.       — Ты чего? — недоуменно спросил Дима. — Пауков, что ли, боишься? — озарила его догадка.       Глядя на подозрительно подрагивающие губы мужчины, Женя почувствовал, что краснеет, и проворчал:       — Не боюсь, просто они мне не нравятся.       — Угу, все понятно с тобой. Как это в психологии называется?       — Арахнофобия, — угрюмо ответил Женя. Он очень не любил, когда его позорная боязнь членистоногих становилась известна новому человеку. — Перестань смеяться!       — П-прости, просто... у тебя так забавно глаза расширились... и... — Дима пытался сдержаться, но у него не очень-то получалось.       — Хватит ржать! — не выдержал Женя и, ускорив шаг, двинулся вперед по тропе.       Мужчина нагнал его в несколько шагов.       — Жень, а я высоты боюсь. Правда. Даже на чертовом колесе чувствую себя неуверенно.       — Это не меняет факта, что ты потешался над моим, прошу заметить, очень распространенным страхом!       — Ну не злись, просто у тебя такое смешное лицо было.       — Рад, что смог тебя повеселить! — поджал губы Женя.       Некоторое время они шли молча. Тишину засыпающего леса нарушали только их собственные шаги и редкое перекликание птиц в вышине.       — Относительно боязни высоты... — решил заговорить первым Дима. — Я просто хотел сказать, что каждый чего-то боится, нечего тут стесняться.       — Ага, Витя то же самое говорил, только каждый раз продолжал смеяться при виде моей перекошенной мины... — Женя осекся, осознав, как непринужденно произнес до боли родное имя.       — Не самая приятная реакция, но, когда любишь, можно и мириться с такими мелочами, — спокойно произнес Дима, всматриваясь вдаль. — Давай сходим к реке, — резко сменил он тему.       Женя только кивнул, испытывая неясную благодарность.       Местная речушка была притоком крупной водяной артерии, проходившей через их город. В месте, куда вывел его Дима, она значительно расширялась — деревья на противоположном берегу казались игрушечно-крохотными. Она совсем не походила на городскую реку, темную и мутноватую. И дело было не в разноцветной листве, отражавшейся в зеркальной поверхности взамен унылых, серых коробок домов. В ней ощущалось... больше жизни. Однажды он уже не вспомнить где вычитал теорию о наличии у воды памяти. Женя отнесся к ней скептично, но в таких местах даже он, сторонник старой традиционной науки, начинал немного верить. Здесь не было грохота грузовиков и городского транспорта, а человеческие толпы не истаптывали берег, разбрасывая мелкий мусор. Тишину ненавязчиво разбавлял только сухой шорох камыша, мотаемого из стороны в сторону озорным бризом.       В одном месте метров на пять от берега выдавался деревянный мостик для купания — туда они и направились. Старые доски скрипели под ногами, а кое-где еще и прогибались.       — Только осторожно, — предупредил Дима, — его, по-хорошему, отремонтировать еще года три назад надо было. Да все руки ни у кого не доходят. Плавать умеешь?       — Очень обнадеживающе звучит, — хмыкнул Женя, балансируя на узкой дорожке.       На мостике оказалось действительно здорово: создавалось впечатление, что берега остались далеко-далеко и они стоят в рыбацкой лодке в самой середине водоема. Солнце скрывалось за линией дальних деревьев, раздавая остатки обманчивого предзакатного тепла, ветер играл в складках их одежды, волнуя речную гладь. Уходить не хотелось — прямо как во время прогулок по осенним улицам из воспоминаний пятнадцатилетней давности. Жене вдруг подумалось, что именно такие места называют «идеальными», подразумевая их особенную подходящесть внутреннему состоянию человека здесь и сейчас.       Возможно, их с Димой мысли вошли в короткий унисон, потому что вслед за этим мужчина обхватил его лицо ладонями и поцеловал, а Женя, как во сне, ответил. Так же просто и естественно, как впервые улыбнулся, как назвал Витино имя после затяжной депрессии. Он вцепился в Димины плечи, углубляя неуверенный поцелуй. Одной рукой мужчина придерживал его между лопаток, другую положил на основание шеи, у хрупкого бугорка позвонка. Он разорвал поцелуй, чтобы легонько коснуться Жениной скулы, кончика носа, щеки, и парень подставлялся этой ласке, как игривому ветру, совсем недавно оглаживавшему его лицо. Женя скользнул рукой с Диминого плеча на левую сторону груди — бьется ли там сердце так же громко, как у него? — но разобрать не успел: мышца под его ладонью напряглась, и мужчина, выдохнув сквозь зубы, слишком сильно сдавил объятья. От неожиданности Женя дернулся, рефлекторно отталкиваясь от источника дискомфорта, и, сделав резкий полушаг назад, почувствовал, как пяткой зацепился за выступающую доску. Неуклюже взмахнув руками, он полетел вниз. Тело обдало холодом стылой воды, мигом заполнившей рот с носом. Ничего не соображая, Женя сделал широкий гребок руками и, приняв вертикальное положение, вынырнул, судорожно глотая воздух.       — Черт!.. — донеслось сверху.       Его обхватили за предплечья и дернули вверх — через пару секунд Женя уже сидел, упираясь коленями в мостик, кашляя и отфыркиваясь. Дав ему отдышаться и не переставая поглаживать по спине, Дима наконец с беспокойством спросил:       — Ты как?       Улыбнувшись синеющими губами, Женя поднял вверх большой палец.       — Надеюсь, ты не на каждый поцелуй так реагируешь. — Мужчина снял куртку, накинул ее на дрожащие Женины плечи и помог ему подняться.       — Это... кха... не из-за поцелуя, — все еще кашляя, сдавленно ответил Женя, — а от неожиданности.       — Ясно, значит, в следующий раз буду заранее предупреждать тебя о каждом своем действии. А то что-то часто ты со мной мокнешь и мерзнешь. Не нравится мне эта тенденция, — притворно серьезным тоном произнес Дима, обнимая и растирая Женино мокрое тело. — Пошли скорее домой. Еще простудиться не хватало.       — Я же говорила: по ночи не ходить! — уже раз пятый повторяла Вера Юрьевна, заливая кипяток в пузатый керамический заварник.       — Мам, Женя упал, когда еще светло было, так что темнота здесь ни при чем, — в пятый раз устало отвечал Дима.       — Зачем вы вообще на тот мостик пошли? Он провалиться может в любой момент, его сносить пора да новый делать.       — Ну даже если и провалился бы, я бы Женю спас.       — Я, вообще-то, плавать умею, — хрипло отозвался парень, укутанный ворохом пледов и посаженный в самое удобное кресло.       Женщина, проигнорировав его замечание, продолжала вычитывать:       — Я не об этом. Конец сентября — совсем уже не плавательный сезон в наших широтах. Вот заболеет Женечка — такое плохое воспоминание останется — и не захочет больше приезжать сюда.       — Я бы с удовольствием приехал еще, — уверенно отозвался парень.       Вера Юрьевна молча посмотрела сначала на сына, не сводящего глаз с Жени, потом на самого Женю, неотрывно пялящегося, в свою очередь, на разноцветную клетку пледа. Кивнув какой-то своей мысли, она взяла со стола па́рящую чашку и протянула ее парню:       — Обязательно приезжай. Мы всегда будем рады.       Приняв обычную посудину, как ценный дар, Женя пробормотал: «Спасибо», чувствуя, что неосознанно вложил в это слово нечто большее, чем благодарность за горячее питье.       — Я пойду посижу на веранде немного.       Оставив на себе один плед и аккуратно неся в согнутой руке чашку, он приостановился у входа и, расстегнув молнию рюкзака, достал из основного отделения потрепанный белый лист. Истекал последний день сентября — пора было прочитать Витино письмо, о котором вспомнилось только сейчас.       Сумерки съели буйные краски сада, набросив на него монохромную пелену. Свет от небольшой лампочки озарял лишь тесное пространство веранды. Деревья превратились в огромные неясные силуэты, кое-где высвеченные огоньками из окон соседних домов. Женя уселся на скамейку и, ероша еще влажные волосы, положил письмо на колени.       «Помнишь роман "Над пропастью во ржи"[9]? Хотя зачем я спрашиваю, конечно же, помнишь, это ведь один из твоих любимых. Там главный герой говорил, что хотел бы посвятить жизнь ловле детишек, срывающихся в бездну. Эта его цель показалась мне самой благородной и прекрасной из всех возможных. Потому что он хотел помочь многим. У большинства не хватит на это ни сил, ни смелости.       Зачастую мы выбираем одного человека, которого будем оберегать до конца жизни. Или, по крайней мере, пока есть силы и смелость. Я на эту роль выбрал тебя. Знаешь, как я понял, что это именно ты, Женя? Нашу встречу не назовешь любовью с первого взгляда: мы были знакомы почти полгода, прежде чем стать парой. Просто в какой-то момент пришло понимание, что я безвозвратно смогу отдать тебе самое ценное — время, все годы жизни, отведенные в этом жестоком и чудесном мире, самом страшном и самом смешном. До старости, пока тиканье часов не высосет нашу молодость и здоровье, и даже после я всегда, всегда был готов ловить тебя. Ловить, чтобы ты не сорвался в бездну. Я и сейчас продолжаю, но там, где моя душа, это называется по-другому.       Величайшие осознания происходят с человеком не в какой-то торжественной обстановке. Мысли, о которых я пишу тебе, пришли внезапно вечером, когда ты, заварив чай, протянул мне чашку со словами: "Не обожгись только, горячий очень". Так что не жди торжественной музыки на фоне, мы ведь живем не в кино. Просто не закрывайся от этого мира, от людей. Мы сами выбираем, чем нам заниматься по жизни и с кем ее связать. Кто-то захочет ловить тебя, а ты — его. И даже если ты упадешь в бездну, он обязательно вытянет тебя наверх. И будет делать это до глубокой старости, пока у него будут силы и смелость».       Слова, выведенные родной рукой, уже не злили, только внутри по-прежнему ворочалась печаль. «Наверное, это осень и тридцать процентов меланхолика в моем темпераменте», — грустно усмехнувшись, подумал Женя. Он еще немного посидел, рассматривая письмо. Не перечитывая — просто водя по строчкам глазами.       — Закончил?       Украдкой подошедший Дима присел рядом, укутывая его во второй плед.       — Не совсем, — неопределенно проговорил Женя. — Но продолжать я сейчас не хочу. Всему свое время. — Оставалось надеяться, что Дима и в этот раз поймет его странный ответ именно так, как нужно. — Слушай, я же не тяжелобольной, чтобы так меня кутать, — фыркнув, повел он плечом.       — Придется потерпеть: мама действительно съест меня, если ты заболеешь. — Мужчина наклонился к нему — так, что их лбы соприкоснулись. — Извини, что не успел тебя поймать, — с сожалением пробормотал он.       «Зато ты вытянул меня наверх», — мысленно ответил Женя, но сказать вслух отчего-то не решился.

* * *

      — Ты не мог бы привезти синюю папку, она лежит на компьютерном столе в зале. — Димин голос заглушало оживленное гудение офиса на фоне. — Тебе же вроде сегодня ко второй паре. Успеешь?       — Постараюсь.       Женя зажимал телефон между плечом и ухом, одновременно ковыряясь в замке. Ключи, врученные Димой несколько дней назад, сейчас пришлись очень кстати: видимо, документы были нужны ему действительно срочно.       — Только не надо нестись как на пожар. Ты за рулем всего неделю после почти годового перерыва, а мне пять минут погоды не сделают.       — Мог бы и не говорить, — недовольно проворчал парень. — Ладно, скоро буду.       Он прошел по коридору, не снимая отдраенной накануне обуви. Необходимая папка лежала на клавиатуре.       — Как он умудрился ее забыть? Вчера весь вечер готовил эти документы, рассказывал о предстоящем собрании, — закатив глаза, вздохнул Женя.       Их с Димой связь однозначно перешла на другой уровень, но какой именно, сказать было трудно. Под категорию просто дружеской и уж тем более соседской она явно не попадала, а до романтической не дотягивала. Единственное, в чем он был уверен, — эти комнаты перестали быть ему абсолютно чужими.       Из-за частой мелкой мороси, выпадавшей чуть ли не каждое октябрьское утро, дороги стали скользкими, а лобовое стекло застилала влажная пелена, старательно сметаемая дворниками. Женя думал, что никогда больше не сможет водить эту машину, но время показало обратное, и теперь, совершив несколько пробных поездок под чутким Диминым руководством, он снова чувствовал себя за рулем более чем уверенно. Навязчивые воспоминания никуда не исчезли, но словно отошли на второй план, вылиняв до неясных, мелкомасштабных картинок.       Туристическая компания, совладельцем которой являлся Дима, была самой крупной и известной в городе. Оказалось, она располагалась не так уж близко от Жениного университета. Мужчина, повинившись, признался в этом совсем недавно, объяснив свою маленькую ложь тем, что просто искал возможности видеться чаще.       Припарковавшись около уже знакомой высотки и без труда миновав дежурный пост — о его приезде, видимо, предупредили, — Женя поднялся на четырнадцатый этаж. По коридору взад-вперед сновал всегда до ужаса занятой офисный планктон. Шумная атмосфера нисколько его не напрягала: в университете во время перемен между аудиториями творился примерно тот же балаган — если не похлеще. От лифта Женя повернул направо и вскоре натолкнулся на двойные стеклянные двери, перегораживавшие коридорный проход — Димин офис занимал практически все крыло этажа.       Миниатюрная рыжеволосая секретарша, завидев его, натянула дежурную улыбку.       — Добрый день! Евгений Олегович? — Получив подтверждение, она продолжила: — Дмитрий Степанович сейчас ведет внеплановые видео-переговоры. Вы можете подождать?       — Я только документы хотел передать.       Женя вытянул из портфеля папку, аккуратно положив ее на стол.       — В таком случае...       Входная дверь открылась, не дав девушке договорить. В проеме показался Стас — второй совладелец фирмы, а заодно и лучший Димин друг.       — Настя, сделайте, пожалуйста, кофе, — не отрываясь от изучения каких-то бумаг, попросил он.       Заметив боковым зрением присутствие постороннего, мужчина поднял взгляд, в котором сначала промелькнуло удивление, а затем странная, не очень приятная искра.       — Женя, здравствуй. Какими судьбами?       — Здравствуй. Да вот, завез документы. Дима их дома забыл, — не подумав, ляпнул Женя, тут же давая себе мысленного пинка: фраза имела несколько неоднозначный подтекст. — Ну, я пошел. Всего хорошего.       Он уже собирался ретироваться, но Стас подошел к нему вплотную, ухватив за локоть:       — Нужно поговорить. Это не займет много времени. Настя, кофе сделаете потом, и для всех я пока занят.       Ошарашенный такой бесцеремонностью, Женя без сопротивления проследовал за мужчиной в комнату напротив — по всей видимости, его кабинет. Прикрыв дверь, Стас приблизился к столу, указывая на кресло напротив:       — Присядешь?       — Спасибо, но ты же сам сказал, что это не займет много времени. — Женя остался стоять в паре метров от предложенного места. — Внимательно слушаю.       С минуту вязкую тишину нарушали только пальцы Стаса, сбивчиво барабанящие по столешнице.       — Что ты делаешь с Димой? — наконец разорвал он тягостное молчание.       Женя подозревал, что речь пойдет о Диме: других общих тем у них не было, но вопрос все равно застал его врасплох.       — А что конкретно ты имеешь в виду?       — Я о его трепетных чувствах, так внезапно возникших к тебе.       На языке появилась отвратительная горечь, словно ему дали попробовать что-то протухшее. С усилием сглотнув подступивший к горлу ком, Женя попробовал сыграть непонимание:       — Ты, вообще, о чем? Мы друзья. Тебя это как-то напрягает?       — Если бы вы были друзьями, меня бы это нисколько не заботило. — Стас недобро сощурился. — Но ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал? Я знаю, что у вас далеко не дружеские отношения.       — Это... Дима тебе сказал?       Женя уже десять раз пожалел, что согласился приехать, но отступать было некуда.       — Нет. Но только идиот не догадается, глядя на то, как он говорит о тебе. — На последних словах мужчина скривился, будто вынужденно озвучил особенно гадкие, непотребные вещи.       Внутри всколыхнулась злость. Женя с долей удивления отмечал, как зашлось в рваном ритме сердце, как накативший спазм сдавил грудь, а ладони сами собой сжались в кулаки. Давненько он не чувствовал такого живого, не бессильного гнева.       — Напридумывал себе черт знает чего, еще и претензии предъявляешь. — Женя одарил мужчину колким взглядом. — И вообще, тебе не кажется, что наши отношения — не твое дело?       — Мое, мое. Диму я знаю с первого курса. И он всегда был нормальным мужиком, которому нравились бабы! — Стас быстро переходил на повышенные ноты. — И тут появляешься ты, профессоришка из задрипанного университета, и моему другу будто крышу сносит: тратит на тебя все свободное время, с родителями знакомит, на женщин вообще не смотрит. Лена его, конечно, стервой была, но хоть лицом вышла и без члена! — Он замолчал, тяжело дыша и, вероятно, обдумывая, как бы еще посочнее выразиться.       Желания что-то доказывать и уж тем более объясняться не было никакого. Женя прекрасно знал, чем обычно заканчивается спор об однополых отношениях, если оппонент — ярый гомофоб. Да даже если не ярый. Дима был натуралом, а значит, Стас наверняка обвинит его в попытках совратить друга.       — Я пойду, — развернувшись, хмуро бросил через плечо парень.       — Никуда ты не пойдешь, пока не выслушаешь меня до конца! — Стас в несколько шагов обогнал его, преграждая путь. — Слушай сюда! Я не позволю, чтобы ты превратил моего друга в одного из вас, маленькая педерастическая шлюха, — прорычал он с ненавистью. — Давай ты просто скажешь ему, что не хочешь иметь с ним ничего общего, и весело побежишь ебаться с другими отморозками. У тебя же есть к кому пойти? Скажем, к одному из своих бывших ебарей?       Последние слова мужчина процедил ему почти в ухо. Вкус тухлятины на языке стал совсем нестерпимым — Женю замутило, и он наконец сделал то, о чем мечтал чуть ли не с первых секунд обличающего монолога Стаса, — врезал ему. Сильнее, чем рассчитывал, надо сказать — мужчина, еле удержавшись на ногах, отступил, потирая челюсть.       — Неплохо для полубабы.       Он сплюнул на ковролин набежавшую кровь. Через секунду в Женину щеку и ухо плашмя врезалась тяжелая ладонь. Кожу распорол металл — скорее всего, от кольца. В голове зазвенело, перед глазами пронеслась яркая вспышка. Да уж, по части физической подготовки Стас определенно выигрывал. Пока Женя тряс головой, пытаясь опомниться, мужчина отвесил ему еще одну увесистую оплеуху.       — Сука!       От следующего удара, чуть не сместившего носовую перегородку, в горло хлынула кровь. Женя закашлялся, рефлекторно согнувшись.       — Как тебя вообще к детям пустили-то?! А-а, конечно — они просто не знают. — Стас наконец перестал бить его и теперь просто встряхивал, от чего Женина голова то и дело откидывалась назад. — А что, если я сделаю анонимный звонок ректору и скажу, что он принял на работу извращенца?       Все ощущения смешались в болезненно-яркий винегрет. Женя хотел что-то ответить, но хаотично кружащие мысли ускользали, а изо рта выходили только нечленораздельные звуки вперемешку с хриплым дыханием.       — Тогда я сам от тебя мокрого места не оставлю, — пришел откуда-то сбоку голос.       Женин воротник резко отпустили, и он неловко упал на пол. Дальше происходило что-то, по звукам напоминавшее драку. Он слишком сконцентрировался на попытках унять кровотечение из носа, чтобы вслушиваться, поэтому выкрики и грохот доносились словно издалека. Кровь все никак не останавливалась, и Женя задрал голову вверх, снова закашлявшись.       — Не надо так делать, только хуже будет.       На плечо легла рука, к носу приложили матерчатый платок. Женя поднял все еще мутный взгляд: перед ним на корточках сидел Дима. Его скула уже начала наливаться багрянцем, отмечая место будущего синяка. Стаса в помещении не было, а через распахнутую дверь перепуганно заглядывала секретарша.       — Настя, принесите аптечку и лед, — коротко скомандовал Дима, обхватывая Женю за талию и помогая подняться, а точнее, фактически поднимая.       — Что ты делаешь? — прогнусавил парень, наблюдая, как он достает телефон и набирает короткий номер.       — Звоню в «скорую».       — Не надо! — Для верности Женя даже вцепился в Димину руку, сжимавшую мобильник. — Кровь скоро остановится, по ощущениям — ничего не сломано. А на придумывание объяснений еще и для врачей у меня сейчас нет сил. И так на работу придется звонить: если заявлюсь туда в таком виде, вопросов не оберешься.       В глазах мужчины читалось явное сомнение, но после некоторой заминки он все же убрал телефон и осторожно опустил Женю на кожаный диванчик, присев рядом. Секретарша принесла аптечку и пакет, наполненный кубиками льда. Выудив из коробки упаковку ватных тампонов, Дима вручил ему сразу два — по одному на каждую ноздрю. Сам он принялся обрабатывать ссадину на Жениной щеке: промыл антисептиком, наложил сверху марлевую повязку и приложил к пострадавшему месту лед. От обжигающего холода сначала заболело еще сильнее, но следом быстро пришло блаженное онемение. Жене даже представлять не хотелось, на кого он сейчас похож — с белыми палочками тампонов, торчащими из носа, и щекой в полтора раза больше нормы. Дима с громким стуком захлопнул аптечную коробку и как-то подозрительно застыл. Одного взгляда на его чуть подрагивающие руки, лежавшие поверх белой крышки, хватило, чтобы понять — он пытается сдержать ярость.       — Не надо, — предугадав его намерения, пробормотал Женя. — Лучше отвези меня домой, если можешь, конечно. Только давай минутку посидим так.       Дима только кивнул, обхватив его одной рукой за плечи и помогая устроиться удобнее. Лед в пакете медленно таял, просачиваясь холодными каплями через крохотную дырочку в целлофане.       Что-то теплое поднималось и опускалось под щекой. Складывалось впечатление, будто он в каюте корабля, качаемого предштормовыми волнами. «Для подушки слишком жесткое и живое», — мелькнула дурацкая мысль, и Женя приоткрыл один глаз. Его голова лежала на Диминой груди; руку он во сне положил поперек живота мужчины. За окном серели сумерки — значит, с момента как он вырубился после мощного анальгетика, прошло не меньше шести часов. Засыпал Женя, к слову, один, неимоверными усилиями отправив Диму обратно на работу.       — Что ты со мной как с умирающим? Поболит и пройдет. Лучше поговори с другом своим: у него явно повышенный уровень агрессии. Пусть проверит гормональный фон и над самооценкой поработает, — проворчал он и, заметив, как окаменело Димино лицо, тут же поднял ладонь в предупреждающем жесте: — Только не надо снова устраивать кулачные разборки, не то моя гордость будет не просто ущемлена, а уничтожена.       Дима уехал, но, по всей видимости, ненадолго и, вернувшись, незаметно проскользнул к нему в кровать. Накануне Женя ответно вручил ему ключи от своей квартиры, так что ничего странного. Такими сейчас были их отношения — жили по отдельности, иногда оставались ночевать друг у друга, изредка занимались любовью. Первый раз был немного болезненным и совсем чуточку странным. Впрочем, как и все первые разы, даже если ты давно не девственник. Возможно, из-за того, что они не пытались до этого как следует разобраться в ситуации, дать ей какое-то определение, Женю и не мучили сомнения — секс казался самым естественным продолжением той близости, которую они испытали у реки.       Он задрал голову и, вытянув руку, положил палец на узкие губы мужчины.       — Как ты себя чувствуешь? — заставил его вздрогнуть неожиданный вопрос.       — Я думал, ты спишь.       — Уже полчаса как проснулся.       Тело затекло от долгого лежания в одной позе, но менять ее не хотелось: колыхания Диминой груди успокаивали, а еще Женя давно заметил, что ему по-особенному нравится слушать ритм его сердца.       — Почему ты не говорил, что никогда до меня не был с мужчиной? — наконец решился озвучить он мысль, не покидавшую его после разговора со Стасом.       — Потому что это неправда.       — Но Стас сказал, что...       — Я сам долгое время не был уверен в своей ориентации. В юношестве влечение к своему полу воспринимается проще: его можно отнести к банальному интересу, эксперименту, проявлению сексуальной раскрепощенности, и даже убедить себя в том, что со временем это пройдет и ты снова станешь «нормальным». Зачем подвергать дружбу такой сильной проверке зазря? — Дима замолчал, перебирая Женины волосы и разглядывая почти облетевшую верхушку клена, маячившую за окном, а потом наконец продолжил: — Но все это до тех пор, пока ты не встретишь...       — Настоящую любовь? — оборвав его, фыркнул Женя. — Слишком пафосно звучит.       — Пока ты не встретишь человека, ради которого готов провести эту проверку и в итоге пожертвовать большинством, да хоть всеми старыми связями. Который дает тебе силы признать себя таким, какой ты есть, и смелость, чтобы начать, если понадобится, с чистого листа.       Женя приподнялся на локтях, пытаясь разглядеть Димино лицо.       — Ты, похоже, не совсем понимаешь, что значит это твое «начать с чистого листа». А это значит отказаться от нормальной жизни. Постоянно держать себя в руках, чтобы не допустить лишнее слово или жест на людях, и при любом проколе быть готовым к осуждению. А еще у тебя никогда не будет своей полноценной семьи и детей. А еще будет постоянное ощущение неправильности вплоть до отвращения к самому себе. А еще...       — А еще, Женя, это называется горе от ума. Как для психолога, ты все слишком усложняешь.       — Потому что это сложно.       — Знаю. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать последствия. Но я не из тех, кто легко меняет принятые решения. А я решил, что хочу быть рядом с тобой. — Дима потянул его вниз, укладывая на себя, замком сцепил пальцы на пояснице, заставляя прогнуться. — Если ты когда-нибудь позволишь, — прошептал он в Женино ухо и прихватил его губами, от чего по коже пошли мурашки.       Из горла вырвался короткий стон, когда руки мужчины прошлись от копчика к ягодицам, сжав в самом низу. Тело, напряженное и податливое одновременно, уже привычно реагировало на ласку. Подогнув под себя колени, парень всем весом улегся на Диму, прижимаясь пахом к низу его живота. Зачастившее Димино дыхание, его ладони, мнущие внешнюю сторону бедер и ласкающий шею язык будто затягивали Женю в отупляющий омут желания, сметая все барьеры, обволакивая мысли жаркой поволокой. Резко поднявшись и оседлав мужчину, он торопливо стянул домашнюю футболку.       — Ты уверен, что нормально себя чувствуешь для этого? — оторвавшись от его шеи, глухо спросил Дима.       Вместо ответа Женя задрал его рубашку, заскользил ладонями по уже взмокшей коже, обрисовывая рельеф пресса и медленно перебираясь на грудь. Послышался низкий полурык — и через секунду он почувствовал, как его опрокидывают назад. Закружилась голова — Женя прикрыл веки и коснулся пальцами виска, чуть надавливая. Уловив сквозь полумрак его жест, Дима моментально отстранился:       — Черт, прости. Не надо было.       Он уже намерившись слезть с Жени, но парень цепко ухватил его за рукав, останавливая.       — Я в порядке, — заверил он. — К тому же, — Женя нащупал сквозь штаны эрекцию мужчины, — что ты в таком случае будешь делать с этим?       Его ладонь со стоном перехватили, задрали вверх, прижимая к простыне, фиксируя следом вторую руку. Дима принялся вылизывать его ключицы, постепенно опускаясь ниже — к затвердевшим соскам, поджавшемуся животу, впадинке пупка. Через пять минут этой одуряющей игры Жене начало казаться, что у него не выдержит сердце, стегаемое волнами адреналина, тестостерона и еще бог знает каких био-коктейлей. Горло сдавило, как в подступающем астматическом припадке.       — Дима-ах... ты издеваешься?..       Он услышал хриплый смешок и почувствовал, как его целуют в предплечье. Хватка с одного запястья исчезла — парень приподнялся, помогая снять с себя штаны.       Когда Дима входил в него, Женя всегда старался смотреть ему в глаза. Потом — неважно, но в этот первый, болезненно-чувственный момент иметь зрительный контакт с партнером казалось необходимым. Именно он оставался в памяти яркой сознательной вспышкой в омуте отупляющих, сводящих с ума ласк. Кажется, Диме это тоже нравилось. Соединение с ним напоминало плаванье голышом в толще девственного океана; когда же их взгляды встречались — Женя словно всплывал на поверхность, глотая новую порцию воздуха и яркого полуденного солнца. Это было до жути правильно: скользить в едином ритме по теплым подводным течениям, то чуть ускоряя, то замедляя темп. И, возможно, именно благодаря этой правильности в его голову ни разу не приходили мысли о предательстве.       Толкнувшись в него последний раз, Дима кончил, сдавив ему ребра, и застыл на несколько секунд. Придя в себя, он просунул между их телами руку и в несколько движений довел до разрядки Женю. А потом с минуту просто нависал сверху — ловил его пока еще частое дыхание, гладил по лицу, откинув со лба мокрую челку и стараясь попутно не задеть ссадину на щеке.       Пока Дима курил на балконе (он не делал этого в комнате после того, как однажды Женя сильно закашлялся, глотнув выпущенного им дыма), парень отправился в душ. Подставляясь под прохладные струи, он и правда чувствовал, будто только что искупался в море: поток пресной воды приятно остужал тело, смывая с кожи жар вперемешку с соленой влагой. В рассредоточенные мысли вклинивались строчки Витиного письма, прочитанного еще днем, в полудреме, нагнетенной обезболивающим.       «Мы можем советоваться по поводу важных решений с другими людьми, слушать мнения близких, но в итоге выбираем тот или иной вариант, руководствуясь лишь собственными убеждениями. Наша интуиция подкидывает правильный ответ почти моментально, но рациональный мозг не может принять его сразу: кажется, что слишком быстрое решение по-детски опрометчиво, что есть какой-то подвох и поспешный шаг — заведомо неверный. Это называется горе от ума. Слишком сложно нам осознать тот факт, что жизнь, по сути, простая штука, а условностями мы наполняем ее сами.       Один немецкий философ сказал: "Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом "я" и, однако, в этом исчезновении и забвении обрести самого себя и обладать самим собой"[10]. Очень правильные слова, но в то же время они — показатель страсти человека давать сложные определения вещам, которые только кажутся сложными. Поэтому мне гораздо больше нравится фраза четырехлетнего ребенка: "Если кто-то любит тебя, он по-особенному произносит твое имя. И ты знаешь, что твое имя находится в безопасности, когда оно в его рту". Не находишь, что в такой формулировке нет условностей? Всего-то и делов — нужно просто найти того, кто по-особому произносит твое имя».       Дверь душевой кабины отъехала, впуская струю сквозняка и прогоняя воспоминание.       — Женя, — Дима, уже раздетый, перешагнул через порожек, обнимая его сзади, — ты чего так долго?       — А? Просто задумался немного. — Женя наклонил голову, подставляясь под поцелуи мужчины. — Об условностях.

* * *

      Сухую траву, успевшую вырасти по бокам могилы, покрыл сахарно-белый налет инея. В последние ноябрьские дни ударили заморозки — ранним утром столбик термометра стабильно показывал «минус». Приближалась зачетная неделя, и Женя по опыту знал: вскоре вырваться хоть куда-то станет проблематичным, поэтому и решил съездить на кладбище сейчас, в первой половине внезапно освободившегося четверга, не привязывая поход к конкретной дате.       Могилы, последнее место упокоения, никогда не вызывали у него мистического ощущения присутствия усопших. На Витиных похоронах Женя старался не смотреть на его лицо, благо крышку гроба закрыли практически сразу: внешний вид умершего от рака был, мягко говоря, не самым эстетичным зрелищем. Присутствие фотографа вообще повергло в ужас — кто придумал эту ужасную, кощунственную традицию? Зачем хранить такие фотографии? Мысль о фото пробудила чувство сожаления: Женя уже не в первый раз корил себя за необдуманный порыв сжечь все напоминания о Вите. Конечно, у его родителей, у той же Наташи сохранилось немало снимков, но на них в основном были запечатлены годы Витиной жизни еще до их встречи.       Женя со вздохом взглянул на серый гранитный камень: фамилия, имя, отчество, дата рождения и смерти. Ничего лишнего: в православной вере не принято писать на надгробье развернутых эпитафий. Он мягко опустил на плиту две желтые хризантемы, стряхнул с верхушки памятника осевшие кристаллики инея. Может, здесь и была Витина частичка, по крайней мере, физическая, но сказать даже ей было нечего, да и странно это — разговаривать с полуразложившимся набором костей. Однако было как-то неправильно уйти, оставив только цветы, поэтому Женя коснулся губами кончиков пальцев, затянутых тонкой шерстяной перчаткой, и приложил их к углу холодной плиты. Непрямой поцелуй — иногда он любил так желать Вите спокойной ночи.       Свободного времени было хоть отбавляй, и, возможно, из-за особого настроения отдать-таки дань некоторым традициям, он решил зайти в церковь. Храмы Женя посещал крайне редко: в детстве мать, воспитанная в духе советского научного атеизма, не водила, а потом и всякое желание отпало. Глупо, но из-за ориентации. Подробное знакомство с Библией дало понять, что на однополую любовь Божий закон ставит однозначное вето, заочно причисляя «мужеложцев» и «содомитов» к грешникам. Женя не воспринимал это слишком серьезно или слишком близко к сердцу, но взгляд на золотые купола, фрески и иконы вызывал эмоциональное отчуждение, оставляя место только холодному созерцанию красот архитектуры. Только иногда душу бередило ребяческое чувство несправедливости: их отвергал даже всепрощающий и всепонимающий бог.       Небольшая церквушка, у которой он остановился, ютилась на самом отшибе. Рядом расстилался широкий пустырь, огороженный металлическим забором и выровненный под постройку элитного жилкомлекса. Отсчитав ногами несколько широких ступенек, Женя открыл тяжелую деревянную дверь, ведущую в просторный зал для прихожан. Людей было немного: в будние дни паства приходила в меньшинстве. Не имея конкретной цели, он решил получше рассмотреть внутреннее убранство храма. Пахло воском, горелыми свечами и совсем немного — травами и смолой. Подойдя к иконостасу, Женя задрал голову: сверху на него взирали лики ангелов и святых. Ледяная отстраненность делала их особенно прекрасными и в то же время почти неживыми. Среди прочих особенно выделялось изображение Михаила — самого воинственного бойца божественной рати. Жене показалось, что только в его глазах, спокойных на первый взгляд, била через край жизнь — жар солнца и праведная ярость небесных сражений.       — Вижу, вы здесь впервые.       Женя повернулся на голос и увидел невысокого пожилого священника, одетого в светлый стихарь поверх черного подрясника: наверное, утренняя служба закончилась совсем недавно.       — Да, батюшка...       — Отец Павел, — подсказал он. — Я практически всех местных знаю в лицо, а вас раньше не видел, вот и решил спросить, что вас сюда привело: праздный интерес, желание исповедаться или задать какой-то вопрос. Или, может быть, скорбь утраты? — закончил священник, не сводя с него пытливого взгляда.       Женя почувствовал себя неуютно: он всего пару раз в жизни разговаривал со священнослужителями — когда его приглашали на свадьбы, да и то диалог сводился к нескольким фразам. К тому же обращение священника вызвало неприятные ассоциации: примерно с такими же вопросами к нему приставали свидетели «новых» и «истинных» вер, а по сути — стервятники, слетавшиеся, почуяв растерянность ослабленного горем человека. Он уже собирался ответить на все отрицательно, как вдруг почувствовал давно не возникавшее ощущение дежавю. Мозг засек какой-то давний узелок памяти и теперь настойчиво сигнализировал об этом. Догадка пришла неожиданно, и он торопливо полез в карман, вытягивая бумажник.       — Да... у меня есть один вопрос. — Из бокового отделения Женя достал помятый желтый стикер, тот самый, что отдал ему Артем в больнице. — Скажите, это, случайно, не ссылка на Библию?       Священник с интересом принял листочек, близоруко всмотрелся в буквенно-цифровой ряд и, слегка улыбнувшись в густую бороду, ответил:       — Так и есть, только немного неправильно оформленный. Это четвертая глава Первого послания Иоанна, седьмая и восьмая строки.       — Вы не вспомните, о чем в них говорится?       Отец Павел прикрыл глаза, на секунду задумался, а затем выдал:       — «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога», — процитировал он. — Это очень хорошие слова.       — Да, действительно, очень хорошие, — пораженно ответил Женя.       Он стоял, переваривая новую информацию и считая удары сердца, гулко отдававшиеся в груди. Внутри разрасталось что-то налитое теплом, вспарывая проржавевшие швы уже почти приросших к нему оков. Казалось, он вот-вот поймет, схватит очень важную вещь, но захлестнувшие эмоции не давали сосредоточиться и оформить ее в конкретную мысль.       — Спасибо, отец Павел, за то, что... дали ответ на мой вопрос, — произнес Женя сбивчиво.       Священник только улыбнулся:       — Этот ответ дал не я. Он известен уже тысячи лет.       «Да, малыш, разгадка оказалась такой простой. Надеюсь, она тебя не разочаровала. Твоя душа, как и души большинства, всегда тянулась к вере. Это та сила, которая объединяет сердца всех разумных существ на планете. Потому что без веры хоть во что-то можно жить, но умирать — слишком страшно. Ты, Женя, всегда причислял себя к атеистам, потому что тебе казалось странным верить в Того, Кто не верит в тебя.       Как много мы говорим о духовном, сколько легенд, романов и поэм было сложено о великих человеческих чувствах. С долей сожаления признаю, что такая любовь, как была у нас, противоестественна, не предусмотрена природой, когда-то разделившей наш вид на два пола. Но ведь это лишь нижний, животный этаж пирамиды жизни. И если ты доберешься до самого ее верха, то увидишь, что там обретают значение совсем иные вещи. Если в твоем сердце есть любовь — значит, там есть и Тот, Кто верит в тебя. Эта истина больше и сильнее любых запретов».       Прочитав короткое Витино письмо, Женя понял, что почти доиграл в их игру.

* * *

      Сосновый букет испускал густой, свежий аромат хвои. Женя только что вернулся домой и почти сразу поставил пять пушистых веток в самую большую вазу — от них еще веяло холодом улицы. На широком стеклянном блюде возвышалась горка мандаринов — тоже для запаха. Сегодня утром он проснулся с мыслью о том, что, хотя его квартира и украшена гирляндами и мишурой, новогодняя атмосфера ощущается исключительно визуально: стоило закрыть глаза, как она тут же пропадала. Не хватало чего-то на обонятельном уровне. Плоский экран телевизора мигал яркими картинками праздничного концерта. Часы показывали почти пять вечера, но Женя никуда не собирался: он обменялся поздравлениями с матерью, несколькими близкими друзьями и коллегами и даже Витиными родителями, но все приглашения в гости отклонил, еле удержавшись от смешка, когда завкафедрой Михаил Степанович в разговоре упомянул карпов, привезенных из-за границы зятем.       — Буду их разводить, — гордо сообщил он, а у Жени перед глазами мелькнула картинка начальника в деловом костюме с рыбьей головой.       Вера Юрьевна вместе с поздравлениями прислала целый ящик солений-варений. Лифт в тот день опять не работал, и Диме, привезшему родительскую передачу на машине, пришлось, кряхтя и незло ругаясь, тащиться вместе с ней до седьмого этажа по лестнице.       — Кажись, мне в этом доме судьбой предназначено все самое тяжелое и дорогое нести наверх на своих двоих, — шутливо ворчал он по пути.       Женя, шедший следом, сначала рассмеялся, а потом, поняв, какую еще «дорогую тяжелую» ношу имеет в виду мужчина, смущенно притих.       Наташа, с которой он разговаривал по телефону буквально полчаса назад, весело сообщила, что у ее мужа в следующем году практически не будет командировок.       — Здорово, — порадовался за нее Женя, зная, как ее напрягает постоянное отсутствие супруга. — Тёма, наверное, тоже обрадовался.       — Не то слово. Целый день за Сашей бегает, что-то рассказывает, сейчас вот модель какого-то корабля засели клеить. За стол потом не загонишь, — притворно вздохнула Наташа. — Но я рада. Давно они так много не разговаривали. Точно не хочешь к нам приехать? Ты же знаешь, все будут тебе рады. Саша так до сих пор и не поблагодарил тебя лично за то, что ты тогда в больницу приехал, а потом постоянно нас с Тёмкой навещал.       — И не нужно. Родню не благодарят за такое. Спасибо, Наташ, за приглашение, но этот Новый год я хочу провести один. У меня все хорошо, — тут же добавил Женя, предвосхищая дальнейшие расспросы. — Просто есть такая потребность.       То же самое он сказал и Диме, порывавшемуся остаться у него на ночь. Женя долго не мог его уговорить — в итоге подействовал только поцелуй и заверение: «Следующий Новый год буду весь твой».       Когда он вытирал лужу, натекшую с ботинок, раздался еще один звонок. «Может, Наташа что забыла?» — мелькнула мысль, и он подхватил трубку.       — С Новым годом! — выкрикнул смутно знакомый женский голос, заставляя отдернуть динамик от уха. — Это Ира, узнал?       — Ага, привет, — немного растерянно ответил Женя, возя шваброй по полу. — И тебя с наступающим.       — Ты почему к нам приехать не захотел? Ну или Диме бы разрешил остаться, — девушка понизила голос, — а то он теперь сидит — грустит и тоскует.       — А-а...       — Ладно, можешь сейчас не объяснять. Но за это потом обязательно расскажешь подробности.       Какие именно подробности подразумевала Ира, было непонятно. Впрочем, она быстро перескочила на другую тему. Голос ее при этом был тихим и спокойным.       — Знаешь, Жень, я толком не разобралась, что у них там со Стасом произошло, но они с месяц почти не разговаривали — только на деловые темы. Единственное, что я поняла — Стас чем-то сильно тебя обидел. — Ира сделала паузу, подбирая слова. — Ты не держи на него зла: он ужасно вспыльчивый, упрямый и иногда настоящий дуб, может в пылу такого наговорить, но... он не плохой человек. Сам попросит у тебя прощения.       Ответить на такие откровения Жене было нечего.       — Лично мне ты очень понравился — с самого начала. И ребятам тоже. Так что давай иногда собираться — на праздники или просто так.       — Хорошо, — только и смог вымолвить Женя. — Спасибо за приглашение.       — Не за что. — Ирин голос заметно повеселел. — Ну ладно, пойду Диму развлекать, раз ты в этом году решил залечь в берлоге. А то он совсем скиснет. До встречи.       — До встречи.       Зазвучали короткие гудки, Женя вернул трубку на прежнее место и, посмотрев вниз, понял, что уже с минуту вытирает абсолютно сухой линолеум. Отставив швабру, он неспешно направился в комнату. Пришло время прочитать последнее Витино письмо.       На этот раз ощущение дежавю было почти естественным: прошлой зимой клен, чуть подросший за год, так же царапал оконное стекло, ночник тускло освещал шкафы и мебель, а по циферблату настенных часов с монотонным тиканьем кружила секундная стрелка. Только квартира тогда была заполнена прошлым и не было никакого сосново-мандаринного запаха. Воспоминания не ушли, они по-прежнему тонкой эссенцией парили в районе потолка, но какие-то истонченные и немного выцветшие. Он сел за стол, достал из ящика двенадцать листов обычной белой бумаги, испещренной мелким угловатым почерком. Кое-какие были измяты, но они все так же лежали по порядку ровной стопочкой.       «Новый год уже почти наступил, осталось, наверное, не больше шести часов. Это хорошая традиция — ставить некий условный рубеж в череде особенных и не очень дней. В квартире сейчас приятный запах — кисло-сладкий и хвойный, а телевизор в беззвучном режиме показывает праздничные программы. И это, мое последнее, письмо тоже станет частью некоего рубежа. Я хотел бы сказать тебе еще многое и подольше задержаться рядом, но это немного неправильное, чисто человеческое желание. Потому что, по сути, я уже передал все, что хотел. Ты не раз задавал себе вопросы: зачем я оставил эти письма? Как постоянно угадывал многие мелочи? Или, может, это были просто случайности? Но случайностей не бывает, Женя. Так называют естественное течение законов вселенной, которые остаются для нас непостижимыми, а потому — немного страшными. Каждый день происходят миллионы совпадений, просто, занятые более важными делами, мы их не замечаем. Я писал тебе о снеге, кофе, нашей песне, солнечном человеке, болезни, чтобы выдать свое присутствие и показать одну правду. Смерти нет, Женя. Это дань традициям, которой мы обозначаем еще один проходимый нами рубеж. Вокруг тебя жизнь и тысячи дорог возможностей. И когда-нибудь, где-то на вершине спирали из бесконечных дверей и тропинок, ты обязательно вновь увидишь знакомое лицо.       Ты грустишь временами: печально, когда уходят раньше тебя, не прожив и половины отпущенного срока. Я многого не успел сделать, увидеть, понять, но, знаешь, все же самое прекрасное мне посчастливилось пережить. Ты всегда был жаворонком, а меня, абсолютную сову, каждое утро удавалось растолкать с большим трудом. Однажды ранним зимним утром я проснулся, когда ты еще спал. Я смотрел на твое спокойное лицо, подернутое розоватым светом солнца, пробивавшегося сквозь щель в занавесках, и гадал, в какие дали унесли тебя грезы. Увидеть любимого человека таким — бесконечно далеким и одновременно близким — самый бесценный опыт любого из живущих.       Этот год я был с тобой — даже ближе, чем ты себе представляешь. Чтобы помочь сохранить силы — любить, прощать, начинать что-то новое, ценить мелочи. И чтобы доказать это (ты ведь у меня такой циник, малыш), я дам тебе последнюю подсказку. Помнишь место в парке, где мы в первый раз поцеловались? В феврале ты частенько там гулял дотемна. Убеждал себя, что просто так, но на самом деле ты хотел кое-что найти. Однако всему свое время, Женя, я уже говорил. И сегодня ты обязательно найдешь это.       Люблю тебя. Эта зима тоже будет очень снежной».       — Вот так, — убирая прочитанное письмо под низ стопки, усмехнулся Женя. — Никакой игры, оказывается, не было.       Он встал, выключил лампу и вышел в коридор, снимая с плечиков еще немного влажную куртку.       На улице было людно — свежий снег скрипел под десятками сапог прохожих. В окнах квартир мигали соцветия гирлянд, а на площадке у каждого супермаркета зеленела искусственная ель, возле которой родители фотографировали своих детишек. Побродив немного по окрестностям, Женя спустился в метро и, проехав две станции, вышел в центре. В этой части город был еще оживленнее: на площади собралась толпа, с открытой сцены звучал голос звезды местного разлива, а деревья были опутаны светодиодными полосами, придававшими обстановке сказочный налет.       В кармане завибрировал мобильный. Женя стянул перчатку, достал гаджет и прислонил холодный корпус к уху.       — Я хотел заранее тебя поздравить, а то после двенадцати не дозвониться будет, — раздался приглушенный шапкой Димин голос. — Ты что, на улице?       — Да, решил прогуляться немного.       — Вот как... — протянул мужчина и замолчал.       — Если хочешь, давай встретимся, — неожиданно для себя предложил Женя.       — Я приеду, говори место.       Через полчаса они стояли на мосту, нависавшем над скоростным шоссе. Внизу проносились редкие автобусы и легковушки, сверкали красными огнями задних фар и исчезали вдали. Женя оперся на шершавый каменный бортик, провожая их взглядом. Этим небольшим мостом пешеходы пользовались крайне редко: слишком высоко было подниматься, да и совсем недалеко уже несколько лет, как построили другой — шире и удобнее. Вокруг не было ни души, поэтому Дима смог спокойно обнять его сзади, прислонив головой к своему плечу.       — Знаешь, — негромко начал Женя, — давай в следующем году таки съездим в Италию. Если твое предложение еще в силе.       — Оно всегда в силе, — шепнул ему на ухо мужчина и поцеловал в щеку. — Кстати, я хотел отдать тебе это позже, но потом подумал: зачем тянуть?       Дима расцепил кольцо рук, завозился, доставая что-то из сумки. Женя повернулся, и в его ладони легла толстая, увесистая книга. Он пораженно уставился на знакомый бордовый переплет и, все еще не веря глазам, открыл, пролистав несколько страниц: они были заполнены цветными снимками. Его и Вити.       — Как ты?..       — Незаметно достал, когда загружал одну из коробок в твою машину. Я был уверен, что ты пожалеешь, если сожжешь все фотографии.       — Спасибо, — ошарашенно пролепетал Женя. — Это лучший новогодний подарок, который я когда-либо получал.       Дима хитро прищурился:       — Даже лучше той огромной железной дороги, которую тебе подарили на семь лет?       — Не сравнивай, — рассмеялся Женя, вспоминая один из своих рассказов о детстве, а затем серьезно добавил: — В миллион раз.       Он обхватил мужчину за затылок, чуть пригнул и глубоко поцеловал, вкладывая в жест не только благодарность, но и что-то пока еще невысказанное, готовое вот-вот возникнуть между ними.       — Пойдем, мне нужно попасть еще в одно место, — чуть погодя продолжил Женя. — Желательно — в этом году.       В парке многие деревья тоже были украшены световыми гирляндами. По бокам от дорожки выстроились стилизованные под девятнадцатый век фонари. Было здорово наблюдать в их лучах за повалившим с новой силой снегом. Наконец они сошли с дороги, углубляясь в парковые заросли, с трудом вышагивая по тридцатисантиметровому снежному покрову. Вдруг Женя почувствовал, как в спину ему что-то врезалось. Он обернулся: Дима, смеясь, уже готовил новый снежок.       — Сейчас ты поплатишься, — в притворном негодовании воскликнул парень, загребая горсть снега и лепя ответный снаряд.       Так они и передвигались дальше — зигзагами, швыряясь снежками, иногда заваливая друг друга в особенно глубокие сугробы. Когда деревья расступились, открывая взгляду нужную Жене полянку, было уже без десяти двенадцать. Снег и не думал останавливаться.       — Как бы нас здесь потом не пришлось со спасательной группой искать, — пошутил Дима, плутая следом за ним.       Женя никак не отреагировал: он стоял и расширившимися глазами смотрел перед собой.       Ты обязательно найдешь это.       Перед ним на ровном снежном покрывале четко выделялись отпечатки двух человеческих тел. Как будто кто-то совсем недавно просто решил прилечь посреди безлюдного парка, при этом не оставив больше ни следа вокруг.       — Что это? — Дима с интересом заглянул ему через плечо.       — ...снежные ангелы. Знаешь, как в американских рождественских фильмах. — Для верности Женя помахал в воздухе руками, изображая, как ангелам рисуют рукава.       След медленно расплывался: его обильно засыпали тысячи новых снежинок.       — Смотри, они скоро исчезнут! — воскликнул мужчина с улыбкой. — Давай освежим. — На этих словах он слегка толкнул Женю — от неожиданности парень не удержался на ногах и упал спиной прямо на рисунок. Через секунду рядом с ним повалился и Дима. — А то твоему будет одиноко, — объяснил он, водя руками вверх-вниз.       Женя лежал молча и чувствовал то, чего ждал целый год. Был альбом с фотографиями в Диминой сумке, были воспоминания, тысячей мелочей проносившиеся в голове, была теплая рука мужчины, обхватившая его ладонь. Смерти же не было, как и боли. И сейчас он отчетливо видел ту спираль из дорог, о которой говорил Витя — она широкими витками уходила в неизведанную высь и была наполнена только жизнью.       Снег застилал глаза, заставляя часто моргать и жмуриться. В их часовом поясе уходили последние секунды старого года. И было понятно — не худшего и не лучшего. Просто замыкался еще один временной виток. Еще один год его жизни.       Откуда-то издалека послышались хлопки — полыхнуло заревом фейерверков.       — С наступившим тебя, Женя, — тихо раздалось сбоку.       — И тебя, — ответил он, растягивая губы в широкой улыбке. ____________________ [1] Льюис Кэрролл (1832—1898) — английский писатель, математик, логик, философ. Наиболее известные произведения — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье». [2] ЗПР (сокр.) — задержка психологического развития. [3] Бен Кинг (род. 1938) — один из классиков соул-музыки конца 1950-х—начала 1960-х. Вместе с группой The Drifters, в составе которой он начинал свою карьеру, в 1960 г. записал сингл Save the Last Dance for Me. [4] Физиогномика — вненаучный метод определения типа личности человека, его душевных качеств и состояния здоровья, исходя из анализа внешних черт лица и его выражения. [5] Бирн, Дэвид (род. 1952) — музыкант, наиболее известный как основатель и автор песен коллектива новой волны Talking Heads. В 2009 г. выпустил книгу «Весь мир: Записки велосипедиста» с наблюдениями жизни разных городов. [6] Солончак Уюни — высохшее соленое озеро на юге пустынной равнины Альтиплано, Боливия. [7] Каменный лес Шилинь — один из участков Южно-Китайского карста, расположенного в южных провинциях Китая Гуанси, Гуйчжоу и Юньнань. [8] Пещеры Эйсрайзенвельт — самые большие ледяные пещеры в мире, расположенные в австрийских Альпах. [9] «Над пропастью во ржи» — повесть американского писателя Джерома Сэлинджера, в окончательном варианте изданная в 1951 г. [10] Высказывание принадлежит немецкому философу Георгу Гегелю (1770—1831).