Сказка для Уолтера

Старец возник передо мной внезапно. Я только поднял взгляд, чтобы посмотреть на исходящее снежинками небо — темное небо, которого не коснулись разноцветные отблески рождественских гирлянд, — а когда я опустил глаза, он стоял прямо передо мной, возвышаясь на белой дорожке темным провалом. — Здравствуй, Уолтер, — услышал я; несомненно, это произнес тот странный старик, закутанный в мрачную синюю тряпку. Я только спокойно кивнул, а про себя горько усмехнулся этой странной иронии. В юности я каждый год верил, что под Рождество должно произойти какое-то чудо, что-то невероятное и сказочное, но то время прошло, и теперь передо мной, повзрослевшим и потерявшим веру, предстало именно оно. Такое долгожданное и уже совершенно не значимое. — Знаешь, в молодости ты мне больше нравился, — глухим, надтреснутым голосом поведал старик, разворачиваясь и шаркая к лавочке. — Восторженный малец с восторженной верой, не сомневающийся в справедливости и волшебстве. А теперь... Он досадливо махнул рукой, словно не желая произносить это вслух. Да я и так прекрасно знал, кем я стал; того мальца больше не было, наивного и обреченного на разочарование, и из него родился я: циничный, подозрительный скептик. Я так и сказал ему; сказал, стряхивая с лавочки дипломатом снег и присаживаясь рядом. У этого парня не было шансов выжить среди людей, которые готовы использовать и бросить его ради своей сиюминутной выгоды. Я не виноват, что он превратился в меня — изуродованного и бесчувственного; это сделала жизнь. — Жизнь? — переспросил старик и усмехнулся. Его слишком белые зубы блеснули в мягком свете фонарей, играющем искрами на глубоких сугробах. Вокруг не было слышно ни звука, словно последние прохожие, торопящиеся попасть домой до Рождества, растворились в легком шепоте падающих снежинок. — Почему же жизнь делает такое не со всеми? Почему кто-то переносит ее спокойно, оставаясь ясным ребенком, а ты, такой уникальный, озлобился и потерял веру? — Не у всех была такая жизнь, какая досталась мне, — бесстрастно заметил я, не желая с ним спорить. Не хочет совершать рождественское чудо — ну и пусть, жил же я без этого как-то раньше. — А не ты ли в этом виноват? — проникновенно возразил старик, и нашедший нас ветер заволновал края его островерхой маговской шляпы, прежде чем напереть слегка и снести ее в сугроб. Я не пошевелился, и тогда седовласый неуловимо погрустнел лицом; сгорбившись и кряхтя, он тяжело поднялся с лавочки и побрел за своей тряпкой. — Это не я изнасиловал свою сестру, — негромко ответил я, но старец услышал — услышал и замер, согнувшись над темнеющей на снегу шляпой. — Не я убил маму. Не я утопил Джесси, и уж точно не я споил своего отца. Слова эти — слишком горячие, слишком живые; это чувство казалось давно забытым, хотя когда-то точно было знакомо мечтательному и человеколюбивому подростку. Старец казался озадаченным; в раздумьях подходил он обратно к скамейке и усаживался на холодные заледенелые брусья. Я смотрел под ноги, на свою поблескивавшую синюю тень, и до дрожи мечтал о глубокой затяжке, но нет, нельзя было срываться после такой тяжело давшейся победы. — Но... если бы ты знал... все могло бы быть иначе? — наконец промолвил старик. Где-то глубоко в кармане у меня завибрировал телефон; шесть коротких сигналов — и тишина, а значит, можно не лезть прямо сейчас, чтобы ответить. — Если бы ты пошел со своей сестрой на ту вечеринку, никто не прикоснулся бы к ней тогда. Она же просила тебя, но ты отказался — из-за чего? Из-за того, что у тебя было много учебы, но разве ты был счастлив, когда узнал, какой ценой ты сумел написать свою работу? Или мать; она не поехала бы тогда в гололед, если бы ты не устроился на работу, желая сделать им настоящие подарки на Рождество — или выбрал бы другую, не так поздно и далеко от дома. Она волновалась за тебя и не могла иначе; как отец, доволен был таким подарком? Он никогда не притронулся бы к чему-то крепче вина, если бы не смерть его любимой, матери его детей. А твой пес не отправился бы на дно, не пойди ты тогда на пруд с той компанией. Если бы я знал... Если бы я знал! Но я не знал, не мог знать о том, что повлекут за собой простые вещи — самые обычные, которые даже сейчас кажутся мне логичными и правильными! Что я, должен был пойти развлекаться накануне сдачи курсовой? Не должен был мечтать о том, чтобы устроить родным настоящий праздник? — Кого еще вспомнишь? — словно желая вдоволь поиздеваться надо мной, продолжал старик. — Может, Алису? Она не была бы тем вечером одна, откажись ты от своего совещания, не стала бы убирать ванну после купания вашего сына сама — тогда она не поскользнулась бы на кафеле и не потеряла зрение. Или Рэйчел; не позови ты ее в тот день на свидание, она не надела бы те каблуки, на которых с трудом могла устоять — тогда она не сломала бы бедро и, без сомнения, стала бы одной из лучших фигуристок страны, о чем и мечтала с самого детства. А может... — Закрой рот, — грубо оборвал его я, не желая больше этого слушать. Внезапная тишина оказалась невероятно спокойной для той бури, что поднялась во мне, и я почувствовал себя чужим для мягкого, уютного парка в Сочельник. — Какого черта ты говоришь все это? Проваливай, — я собирался встать со скамейки, но жилистая рука ухватила меня поверх рукава пальто. — Постой. Поэтому я и здесь, — потеплевшим голосом произнес старик, и я не смог не обернуться; его глаза были лучистыми и добрыми, как у дедушки-сказочника, но я уже давно перестал верить в сказки. — Меня ждет жена, — отрезал я. — Скоро полночь. Завтра Рождество. — Слепая жена, потерявшая полгода назад крохотного сына, — проговорил старец, и клянусь, я готов был его ударить, но он разжал стискивавшие мой рукав пальцы и сложил ладони в умиротворяющем жесте, прикрыв веки — словно молился. Его лицо выглядело просветленным — черт возьми, я никогда не представлял, к чему можно применить это слово, но теперь оно само пришло мне на ум. — Вот мой подарок тебе, Уолтер Трейси. Одно событие. Я могу исправить одну твою ошибку, совершенную в прошлом. Ты можешь изменить чью-то жизнь, теперь уже зная, к чему может что привести. Готов ли ты вернуться назад, Уолтер? Скажи мне, кто тебе дороже всех, на кого ты готов потратить свой единственный шанс?.. Я не мог пошевелиться, а может, я дрожал — я не знал. Я молчал, пытаясь представить себе своих близких; единственная сестренка, мать, преданный бессловесный пес — если бы я мог спасти их всех, если бы я мог... А если... Это я виноват, я виноват в том страшном, что случилось с ними. Так, может, это все можно стереть одним взмахом руки, как снежную пыль с заледеневшей лужи? Да, все так просто и так понятно; так правильно. А может, и неправильно — черт с ним со всем. Я ведь волен сделать то, что хочу — так зачем ограничивать себя надуманными рамками? Я медленно поднял глаза и посмотрел на старца. Он улыбался, тепло и по-отечески, словно родной дедушка, собирающийся сделать подарок внуку. У меня никогда не было дедушки — говорят, его сердце не выдержало, когда его дочь — мою мать! — увезли из-за начавшихся родов. Я тогда рождался. Я. Снег тихо хрустнул под моей подошвой, когда я шагнул к этому странному старику. Холод ворвался в мое горло, стоило мне приоткрыть рот — я упрямо выдохнул легкий белесый пар и сказал: — Если ты правда можешь что-то изменить... Сделай так, чтобы я никогда не рождался. Бескрайние сугробы в темном парке блестели, как слезы отчаяния, и ветер ласково теребил разноцветные огоньки гирлянд.