При свечах

      Мрак опустился на ненавидимый Мастером город, и тьма, пришедшая с запада, готовилась накрыть это громадное скопище пороков и горестей людских, привлекшее к себе в те несколько майских дней самого Сатану. Он со своей безумной и веселой свитой налетел на этот город, подобно предгрозовому вихрю, заигрывающему со всяким мусором, гоняя по дорогам сухие листья и обрывки ярких красно-зеленых афиш, объявляющих о его же выступлении, которыми ещё вчера пестрели все тумбы и вывески возле Варьете. Захватил этот вихрь и жизни многих людей, и камня на камне не оставляя от прежнего размеренного уклада их жизни; врывался он в самые затхлые и сумрачные углы. Однако глазом этого урагана, его эпицентром, всевидящим оком была квартира №50 в доме 302-бис по Садовой улице; как и положено в таком случае, в эпицентре этого урагана было относительно тихо. Да, спокойно было в ювелиршиных комнатах. Лишь изредка стоявшие под видом рассеянных приват-доцентов на лестничных клетках этого шестиэтажного дома соглядатаи слышали тихие шаги. Изредка чудились им будто бы то приглушенные взрывы хохота, то умирающие отзвуки вальса, а один раз — в самый разгар лунной майской ночи — донесся до их ушей душе- и ушераздирающий мужской крик — то был, конечно, злосчастный барон Майгель, лишившийся в эту ночь головы. Одному из соглядатаев из ЧК крик показался настолько пронзительным, что ему привиделись даже фонтан крови, как будто бы хлынувший на чью-то белоснежную крахмальную манишку, заставивший намокнуть длиннополый фрак, наполнивший собой, наконец, чашу того, в кого никак не мог поверить поэт Бездомный, — и чекист отпрянул, видя перед собой эту картину как живую, и прислонился к холодной выкрашенной масляной краской стене, массируя пальцами виски. Он прикрыл даже глаза и помотал головой, пытаясь отогнать странные видения, но они от того становились только четче и ярче. Как живые, стояли перед этим соглядатаем картины великого по размаху пира с тысячами лиц, местами знакомых, местами будто сошедших с картин давно ушедших веков; проносились, шурша перьями, совершенно нагие дамы. Во главе же этого бала стоял некто, облаченный в черную мантию и облеченный великой властью над людьми и не только. В приветственном жесте поднял он руку с чашей, полной крови убитого барона, и, будто умея смотреть сквозь любые стены, пронзая время и расстояние, обратил он взор на соглядатая. Холодный пот прошиб того, и с тихим стоном сполз он вниз по стенке. Бал, тем не менее, ближе к полуночи развеялся, как дым, не оставив после себя ничего — ни смятого носового платка, ни тигриного рыка, ни капли пролитого вина. Всё дьявольское наваждение исчезло; а свита Воланда во главе с неразлучной парочкой, Коровьевым и Бегемотом, отправилась куролесить по Москве, оставляя о себе долгую память, чтобы послужить темой для пересудов граждан на несколько лет вперед. Абадонна исчез, чтобы в означенном его мессиром месте вновь приносить боль, смерть и разрушение, как и полагается ангелу смерти. Маргарита же, упавшая на том балу в обморок, с печалью на лице брела где-то среди густой влажной травы и кувшинок, которыми поросли заводи Москвы-реки, вспоминая, как накануне вечером плескались тут русалки и фавны. Виновник и создатель сего миража, масштабной фата-морганы, свидетелями которой были многие, в одиночку сидел в своей спальне. В колене отдавалась ещё редкими уколами боль, постепенно, впрочем, уходя. Мазь, которой еще недавно мазали его, стояла тут же, на скамеечке, издавая приглушенный, но острый запах. Воланд привстал, налив себе в стакан водки и, будто говоря: «Чего мелочиться!» — опрокинув его в себя одним быстрым жестом, а затем поспешно закусывая оставшимся от пира мясом капибары, которую где-то на другом конце земли священники нарекли рыбой, чтобы иметь возможность беспрепятственно лакомиться ею в пост. Вот так вот вещи и попадают к Сатане, а что вы думали? После этого он словно бы задумался, сложив руки на эфесе своей шпаги и оперев на них подбородок. Мысли его носились далеко отсюда, а взгляд проникал глубоко, поскольку неспроста он явился в этот город грехов и страстей. Представали перед ним картины двухтысячелетней давности, как живые, описанные в романе Мастера. «Что за роман!? — мысленно воскликнул он, протягивая вперед руку. — Подать мне его автора немедленно!» И рой демонов закружил над Москвой, выискивая того самого Мастера, чтобы услужить своему темному господину. Тут же ниоткуда возникла и упала в его руку стопка желтоватых листов с тёмными разбегающимися, как жучки по траве, отпечатанными на печатной машинке буквами. Листки замелькали в свете свечей, проносясь мимо лица Воланда, видевшего в них сцены своего давнего поражения. И он захотел видеть автора этих строк, Мастера, чьё умение вызвало иудейского прокуратора из небытия. Поневоле вспоминалось ему и ещё одно свое поражение, не столь давнее, когда он долго соблазнял одного из этих вечных искателей истины, некого Фауста, потерпев крах и там. — Ах, снова, снова повторяется эта злосчастная история. Вновь я встречаюсь с очередным своим Фаустом… Он взмахнул рукой — и листки вновь смирно улеглись стопкой на одном из табуретов; на подоконнике же возник серый силуэт человека в больничном халате, вздрогнувшего при виде оригинальной обстановки спальни дома номер 302-бис по Садовой улице, больше напоминавшей сейчас зал замка, привыкший принимать рыцарей и дам в стародавние времена и приветливо согревший его теплом камина и свечей. — Что ж, Мастер, приятно видеть вас сегодня. Кто же вы? — Я всего лишь безумец, — тоскливо отозвался тот, неуверенно слезая с подоконника, оборачиваясь и разглядывая диковинную обстановку комнаты. — Вот и вы мне видитесь сейчас, и нет никакого сомнения, что вы лишь очередная моя галлюцинация. — И этот туда же! – воскликнул с некоторым раздражением Воланд, продолжая всматриваться в худую фигуру Мастера, недоверчиво глядящего по сторонам. — И это никакой не рыцарский зал, а моя больничная палата, и освещена она не тёплым неровным огнем свечей, а лишь бледным светом луны… — уныло продолжал он, очевидно, ничему уже не веря. — Да я сейчас одну из этих свеч вам в задницу засуну! Ну-ка, подойдите сюда. — С этими словами он рукою поманил Мастера к себе. Слабеющие ноги того подкосились, и он, пройдя несколько шагов вперед, грохнулся на широкую и низкую постель рядом с Воландом. Воланд же, не далее как прошлым днем уверявший некого буфетчика из Варьете, что кровати такой конструкции наиболее удобны, ибо с низкого не так больно падать, приветливо осклабился. Несколько перекошенный его рот с тонкими губами обнажил в улыбке крупные острые зубы с коронками, причем с левой стороны — платиновыми, а справа — золотыми. Мастер робко растянул губы в ответ. Улыбка вышла страдальческая, как и положено узнику сталинских концлагерей душевнобольному, потревоженному в эту ночь опасными видениями. Галлюцинация, тем не менее, становилась всё более явной. — Ну-с, познакомимся поближе, господин писатель? — спросил довольно дружелюбно Воланд, наливая водки во второй стакан, жестом приглашая выпить и приветливо пододвигая к Мастеру закуску. После нескольких глотков огненной воды тот заметно оживился. На щеках его проявился еле заметный румянец. — За успех вашего творения, Мастер! — хотел было провозгласить очередной тост вызволивший его из психиатрической лечебницы, но силы определенно покинули её ослабевшего узника, и он в полном изнеможении откинулся на подушки. — Не могу поверить в то, что вы просто так сейчас сидите рядом со мной. Я не могу в вас поверить, мессир, и всё ещё боюсь, что это лишь навязчивое наваждение. И тут Воланд нагнулся к нему, проведя рукой по его щеке и почти печально повторяя: — Да, права была ваша любовница Маргарита. Искалечили, искалечили, — но тут же сбрасывая с себя мнимую печаль и внимательно вперяя в него взгляд двух своих странных разноцветных глаз. — Что же нам с вами делать? — Делайте со мной что хотите… — слабо шептал Мастер. — Что хотите… Тот продолжал осторожно гладить его, что-то задумчиво шепча, будто навевая очередной морок, новую чертовщину, постепенно стягивая с него старую больничную одежду. Видны стали его грудь с выступами ребер, впалый живот, худые плечи с тонкими предплечьями и выступы ключиц. Будто колдуя над ним, как знахарка, дьявол продолжал движения руками и никак не мог насмотреться. Мастер в забытье откинул голову назад, запрокидывая её и полностью утрачивая контроль над телом, после чего Воланд подвинулся к нему, живо раздвигая его худые ляжки, правой рукой деликатно пытаясь нащупать в складке плоти искомое отверстие. Взявшись за дело как следует и перевернув слабое тело своего компаньона на живот и вылив в помощь себе немного сладко пахнущего масла из подвернувшегося под руку благодаря очередному колдовству пузырька, он заставлял раздвинуть того ноги еще шире, смазывая узкое кольцо мышц и проникая в него длинными пальцами всё глубже. Массивные перстни с крупными камнями мешали ему, но он почему-то не стягивал их: не мог или не хотел. Подготовив Мастера к соитию, он откинул полы тёмной хламиды, до этого висящей у него на плечах, и обнаружилось, что все это время он тоже был абсолютно голый под ней. После этого он схватил его за бедра, с усилием притянув к себе, и одним резким движением вошел в него. Тот вскрикнул было от боли и попытался вырваться вперед, но руки, сильные руки с твердыми ногтями цепко держали его. — Ничего, это ничего. Скоро всё пройдет! — продолжал мягко гладить его Воланд. — Расслабьтесь, друг мой. Гладя узкие бедра, словно пытаясь успокоить своего очередного любовника, он крепко сжимал их, оставляя, должно быть, синяки и с силой протискиваясь вглубь вновь и вновь. Сперва дрожавший от страха и напряжения Мастер постепенно поддавался его чарам, проваливаясь глубоко в исподволь охватывавшее его небытие и отдаваясь в его власть, ослабевший и сломленный. С хищным выражением лица дьявол играл со своей новой игрушкой. С глухим рыком Сатана получил то, что хотел, что стало его очередной прихотью в долгой веренице его странствий по миру, и Мастер со стоном вожделения отдавался ему. Он слизал несколько капель крови, скатившихся вниз по внутренней стороне бедер его невольного любовника, и кровь перестала течь, но тот продолжал тихо стонать. Он утешающее, почти отечески целовал его, вспоминая в этот момент, должно быть, своего вечного наперсника, мальчика-пажа, что не раз служил ему в его темных играх. После этого, опираясь на локоть и склонив голову, он оглядывал распростертое перед ним на кровати тело Мастера. *** — Прощай! — глухо сказал он, вставая с кровати и подходя к окну, устремляя взгляд вдаль. — Прощай… — вторил ему Мастер, провожая черную тень, что сперва заполнила собой весь оконный проём, а затем выскользнула из него, тёмным пятном улетая в небо и, меж тем, вовсе не выделяясь на его фоне. Что ж, Мефистофель должен был оставить рано или поздно своего доктора Фауста. Хоть он и выиграл в этот раз, а обстоятельства сломили душу, стремившуюся к свету и знанию, но победа не принесла ему особой радости. Реванш был взят, но сила, что вечно хотела зла, не получила в этот раз ни его, ни блага. Гроза, о которой говорил Воланд, уже скоплялась на горизонте. Затем тьма заполонила всё небо. Через него пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза. Вскоре Воланд перестал быть видим в её мгле: косые линии хлынувшего внезапно дождя будто бы перечеркнули его, как и все, что было в жизни Мастера до этого.