Горькая вечность

Поленья в камине ровно горели, лишь иногда уютно потрескивая. За запорошенным окном большими хлопьями падал пушистый белый снег, образовывая большие сугробы и снежные шапки на деревьях и на всем, что было на улице. Там, за окном, был именно тот идеальный легкий морозец, что так манит гулять и валяться в снегу, нежно раскрашивая бледные лица здоровым румянцем и зажигая счастливым блеском глаза. А здесь, в комнате со старинными стенами, лишенными всякой отделки и потому сохранившими всю прелесть живого дышащего дерева, было так по-домашнему тепло и уютно, что хотелось затаить дыхание, чтобы запомнить этот момент навсегда. Лайт, еще румяный после их долгой прогулки, стоял у елки, держа в руках большой синий шар из пугающе тонкого изысканного стекла. На нем был красный новогодний колпак, который он нашел на камине и тут же надел на себя. Колпак неимоверно шел и к его надменному красивому лицу и к сияющим счастливым блеском глазам карамельного цвета. - Так куда, Рюдзаки? – оглянувшись, спрашивал он. – Наверх или вниз? - Ммм… Давай попробуем вниз, Лайт-кун, - задумчиво покусывая подушечку большого пальца, решился Рюдзаки. – На три ветки ниже и на сорок три градуса левее. Он сидел, привычно поджав колени к груди, утонув в большом мягком кресле, укрытом пушистой шкурой какого-то животного. Во второй руке Рюдзаки держал изогнутую палочку полосатой карамели, только что снятую с елки Лайтом и поданную ему. Рядом с ним на маленьком столике дымились две большие чашки горячего шоколада с плавающими в них белоснежными корабликами миниатюрных зефиринок. Лайт склонился, пытаясь выполнить максимально точно указания своего друга, и повесил хрупкий шар на новое место. И, выпрямившись, оглянулся: - Так? - Да. Идеально, - Рюдзаки убрал палец ото рта и закусил карамельную палочку. – А теперь колокольчик – вон тот, красный с золотом, слева от твоей головы. Большая зеленая ель, дарящая чарующий аромат свежесрубленного хвойного дерева, давно была полностью наряжена и сияла огнями. Но после двухчасовой прогулки, на которой они вдоволь наигрались в снежки, набегались друг за другом по сугробам и навалялись в снегу, а потом медленно бродили вдоль русла замерзшей реки, любуясь сказочными заснеженными деревьями, Рюдзаки вдруг преисполнился идеей довести убранство елки до идеала. - Этот? – Лайт осторожно снял с пушистой колючей ветки такой же хрупкий стеклянный колокольчик. И с любопытством заглянул в него. – Рюдзаки, он с язычком! Представляешь, он даже звонит! - Колокольчики для того и нужны, чтобы звонить, разве нет, Лайт-кун? – удивленно приподнял брови Рюдзаки, с хрустом откусывая карамельную палочку. - Ну…да, - неуверенно проговорил Лайт, с интересом разглядывая игрушку. – Рюдзаки, знаешь, кажется, я в первый раз вижу настоящий колокольчик. У меня дома у них всегда была запаяна серединка. - Это практично, - склонил на бок голову детектив. – Но совсем не интересно, правда? - Согласен, - Лайт поднял колокольчик и покачал, удерживая возле уха. Услышав мелодичный тихий звон, он довольно улыбнулся. – Так куда его перевесить, Рюдзаки? - На тот же уровень справа, - Рюдзаки ткнул вперед леденцом. – Видишь, там слишком большое пространство, нарушающее баланс? - А… Ага, вижу, - Лайт понял, о чем он говорит и перевесил игрушку. Сделав шаг назад, придирчиво осмотрел плод своих трудов. – Ну как? По-моему, идеально. - Да, - Рюдзаки легко выпрыгнул из кресла и подошел к нему. – Идеально, Лайт-кун. А потом они долго валялись на большой теплой шкуре, стянув ее с кресла и уложив возле камина. Лежа на животе, они с наслаждением потягивали из кружек горячий шоколад, лениво переговариваясь и глядя на пляшущий огонь. Им было так невозможно, так пронзительно хорошо вдвоем в этом доме с деревянными стенами и с этой украшенной елью, с пушистым снегом за окном, с потрескивающим камином и рядом друг с другом, что они почти не пытались найти ответ на вопрос – почему? Почему и как могло получиться, что они оказались вдруг здесь, в тишине и покое изолированной снежной глуши, вдали от шумного мегаполиса и бетонного укрытия многоэтажного здания. В небольшом деревянном домике, в котором имелось все необходимое для жизни, даже наряженная елка и запасы сладостей и еды, но не было никаких способов связи с оставшимся где-то там миром. И Лайт и Рюдзаки просто наслаждались этим внезапным мгновением отрешенности от всего в маленьком уютном оазисе их бесконечной близости и тепла. Чтобы это ни было – сон или явь – они оба желали, чтоб это продлилось как можно дольше. Они знали, что, когда захотят, стопроцентно сумеют выбраться и получат ответы, что это было. Но они не хотели. - Как думаешь, какое сегодня число? – задумчиво спросил Лайт, осторожно подкатываясь ближе к Рюдзаки, прижимаясь к его худому теплому боку. – Может быть, сегодня сочельник? - Может быть, - Рюдзаки с мягкой улыбкой повернулся к нему. И, протянув руку, убрал с его лица челку, закрывающую глаза. – Тебе очень идет эта шапочка, Лайт-кун. - Спасибо, - хмыкнул Лайт. – А тебе очень идет гулять на свежем воздухе. Ты даже выглядишь живым и… и таким привлекательным, Рюдзаки. - Ты слишком добр, Лайт-кун, - было сложно в это поверить, но Рюдзаки, кажется, чуть смутился, отвел глаза и задумчиво отпил шоколад из кружки. – Будет жаль, если сегодня сочельник. - Почему жаль? – быстро спросил Лайт. - Мне нечего подарить тебе, Лайт-кун, - Рюдзаки отставил кружку и прямо посмотрел ему в глаза. – А мне хотелось бы подарить тебе что-то особенное. И получить подарок и от тебя. - Может быть… может быть, нам есть, что подарить друг другу, Рюдзаки, - не отводя глаз, Лайт медленно поставил и свою кружку на пол. И подался к детективу, мягким толчком в плечо заставляя его повернуться на бок. И прижался еще теснее, прожигая зажегшимся взглядом и мгновенно участившимся жарким дыханием. Приблизил лицо близко, так близко, как было можно, и прошептал, едва не касаясь чужих губ губами: - Можно? - Попробуй. Поцелуй обжег их обоих, зажигая горячечным жаром тела, лишая разума и рассудка. Сначала мягко и осторожно, словно пробуя друг друга на вкус, они едва лишь касались друг друга губами. Но это было так сладко, так мучительно жарко и хорошо, что нельзя было удержаться и не захотеть большего. И они слились в жадном поцелуе, проникая в рот языками, стараясь выпить и познать друг друга до дна. Руки взметнулись, страстно переплетаясь, торопясь обнять, погладить, приласкать чужое желанное тело. Подарить удовольствие, зажигая тот же пожар, что терзает внутри. В стремлении чувствовать и ощущать они оба, неосознанно, все теснее прижимались друг к другу, как будто пытаясь слиться в единое целое. Проскальзывали руками под одежду, с наслаждением гладили разгоряченную кожу, стремясь быстрее сорвать с жарких тел ненужные атрибуты людских одеяний. И вместе со страстью, вместе с желанием, к ним приходят воспоминания. Картинки прошедших событий вспыхивают разом в головах у обоих, мелькая в такт участившемуся биению двух тянущихся друг к другу сердец, опьяневших от близости. Шинигами, записывающая имя великого детектива в тетрадь. Согнутое тело в белой футболке, падающее из кресла в руки своего палача. Прощальные взгляды, которые впервые говорят откровенно. Долгие шесть лет одиночества. Новый L, преемник. Новое противостояние, лишь жалким отголоском напоминающее то, главное для обоих. Победы, поражения. Мучительная смерть от изрешетивших тело пуль на ступенях какого-то склада, ставящая точку в этой игре. Они мертвы. Они оба мертвы уже много-много лет. - Не плачь, Лайт, - Рюдзаки ласково сцеловывает губами соленую влагу с лица когда-то лучшего студента Японии. – Пожалуйста, не плачь. Все прошло. Это все в прошлом. - Я Кира, Эл. - Я знаю, - горячий язык Эла ласкает влажные губы массового убийцы. – Я люблю тебя. - Я тоже тебя люблю, - Лайт обхватывает Рюдзаки двумя руками за шею и откидывается на спину, прижимая к себе. – Прости меня. Прости меня, Эл. - Давно простил, - Эл чуть отстраняется, глядя ему в глаза и снова склоняется, покрывая невесомыми поцелуями шею Киры. Пространство вокруг начинает дрожать. Теперь они оба вспомнили и оба знают, что сейчас произойдет. Из года в год повторяется одно и то же. И, уже зная, что это бесполезно, они все еще пытаются противостоять, успеть насладиться друг другом, суметь не расстаться. - Я даже снега ни разу такого не видел, - с горьким смешком сообщает Лайт, торопливо расстегивая на себе брюки. – Это была просто фантазия… Мы успеем, Эл, наверное, в этот раз мы успеем… Может быть, тогда все изменится. Я не могу тебя отпустить. Приподнявшись над ним на руках, Эл мягко качает лохматой головой, глядя ему в глаза. И осторожно кладет ладонь на руки, торопящиеся сбросить брюки. - Нет, Лайт. Не в этот раз, - он опускается на сильных руках, нежно целуя Лайта в губы. – Я слишком люблю тебя, чтоб это было… вот так. В следующий раз мы не пойдем гулять. В следующий раз мы будем сразу любить друг друга. И, может быть, у нас все получится. Давай потерпим еще один год. Он накрывает тело Лайта своим и запускает руки ему под рубашку, одновременно захватывая в сладкий плен своих губ губы Киры. Лайт расслабляется, полностью доверяя. И, тоже засунув руки под белую мягкую футболку, изо всех сил прижимает к себе худое горячее тело человека, которого он убил. Которого не мог не убить. И которого он любил. И который любил его. Пространство дрожит сильнее и начинает рассыпаться. Рассыпается пейзаж за окном, заснеженный двор, теплые деревянные стены. Массивный камин и большая наряженная ель. Две фигуры на теплой шкуре перед камином отчаянно сжимаются в последнем объятии, в центре водоворота рассыпающейся в пыль реальности. - Я люблю тебя, Эл. Пожалуйста, помни меня, помни меня! - Я тоже люблю тебя, Лайт. Жди меня через год. И ты меня помни, пожалуйста. Последний отчаянный поцелуй – и обе сжавшиеся фигуры рассыпаются в кружащемся вихре вслед за тихим уютным домиком и этой призрачной сказкой заснеженного сочельника, лишь мелькнув на прощание неясными образами, ставшими бестелесными. И все исчезает. Это происходило из года в год в канун Рождества уже много-много лет. Они просыпались в маленьком заснеженном домике с наряженной елкой и долго пытались понять, как они здесь оказались и почему. Их воспоминания обрывались на лестнице в штаб-квартире в центре Токио, после последнего их разговора наедине. Но потом очарование этого места наполняло их благостным легкомыслием, и они переставали искать ответы. Лайт уговаривал Рюдзаки пойти погулять вдоль заледеневшей намертво речки, чтоб осмотреться и исследовать окрестности. И они долго гуляли, опьяненные пронзительно-свежим морозным воздухом и близостью друг друга. А потом, разрумянившиеся и довольные, они возвращались в уютный жар прогретого камином дома и чуть-чуть перевешивали елочные игрушки на елке. Лайт обнаруживал на кухне запасы молока и шоколада и готовил для них двоих две порции густого сладкого напитка. И они, наконец-то, решались открыть свои чувства друг другу. И вместе с первым поцелуем, нежным и робким, они вспоминали. И все стремительно рассыпалось. Каждый раз они договаривались, что в следующий раз все будет по-другому. Что они попробуют что-нибудь изменить. Или хотя бы успеют насладиться друг другом. Но каждый раз при пробуждении в этой зимней сказке они не помнили ничего, и вспоминали, только когда оставалось совсем мало времени. Это был дар для них, или же их проклятие. Они не могли бы сказать, отличается ли одно от другого. Просто когда-то, очень давно, когда они оба были живыми, их мечты случайно совпали, создав неподвластную никаким законам временную реальность, с завидным постоянством появляющуюся на мгновение из года в год. Но они этого не знали. Как не знали и того, что раз за разом одинаково отыгрывают один и тот же сценарий, когда-то в фантазиях казавшийся им идеальным: заснеженный домик с наряженной елкой только для них двоих, долгая прогулка на морозном воздухе, горячий шоколад у камина и первый поцелуй. И проблема была лишь в том, что ни один из них не осмелился при жизни даже в своих мечтах продвинуться дальше.