Поцелуй под маской лжи или несколько правил поведения с Итачи Учихой

ФЛЕШБЕК Кайка подняла голову. Итачи все еще протягивал ей свиток. В Учиховских глазах читалась безмолвная просьба "Уходи". - Ну уж нет, я не уйду.- она отбросила свиток, тот, немного пролетев и описав в воздухе полукруг упал рядом в траву, немного прокатившись. Удивленный взгляд Учихи был прикован к упавшему свитку.- Я, конечно, понимаю, у нас нет отношений - на этот счет я ничего не придумываю, у нас с тобой чисто дружеская поддержка... Но... Ты не можешь так поступить. Тот Итачи-кун, которого я знаю, не поступает так. Кланоубийца медленно перевел взгляд со свитка на лицо Кайки."Вот упрямая. Впрочем, как всегда."- пронеслось в мыслях Итачи, когда он устало закрыл глаза. Лесной ветер, пропахший листвой и теплым солнцем, напомнил ему о Конохе. Зеленая, яркая, пропитанная солнцем и миром - вот та Коноха, которую он хотел оставить Саске. Но глупый маленький брат сбежал к этому змею - Орочимару. Глупый маленький брат. - Итачи-кун. Как давно ты меня так не называла. Столько времени прошло с тех пор. - уголки губ Итачи слегка приподнялись, обозначая еле заметную улыбку. - Прости, но ты мне больше не нужна. Отправляйся назад. - НЕ НУЖНА? Вот значит как? Значит, когда я отслеживала твоего Саске, пока он рос в Конохе, и докладывала о абсолютно любом его движении, жертвуя собственным временем, я нужна была? Когда это безмозглый сопляк предал деревню, я должна была говорить о любой информации, связанной с мелким придурком, значит, тогда, я нужна была? А теперь что? В глазах Итачи читался гнев. Безмолвный, клокотавший на самом дне черных глаз, что даже становилось страшно, и неосознанно хотелось немедленно покинуть место, где она сейчас находилась. Кайка невольно сглотнула, внутренне ругая себя за длинный язык, несдержанность и привычку говорить первое, что придет в голову. Да, она снова забыла об одном немаловажном правиле - правило второе - "Никогда не говори Итачи что-то плохое о Саске". Куросаве никогда не понять отношения старшего Учихи к его младшему брату. Она была всегда одна - ни братьев, ни сестер, лишь кузены и кузины, которые жили за пределами Конохи, но она их слишком редко навещала, в этой ситуации и речи быть не могло, о том, чтобы проникнуться семейной привязанностью. Ей никогда не почувствовать сестринскую или братскую любовь и заботу, да и родительской любви она повидала маловато - родители погибли на совместном задании, когда девочке было четыре. Для Итачи Кайка всегда была одинаковой на протяжении многих лет - маленькой и такой же глупой, как все остальные, но зато живой и подлинной - настоящей, не любящей и не желающей врать, лишь в самых исключительных случаях. Его персональное миниатюрное светило, которое приносило ему лучи настоящего солнца и вечно напоминало Учихе, что он жив, что он еще не умер и может, вернее, умеет чувствовать. Он знал, что живет и тонет среди теней, подавляемый преступным прошлым, но Кайка умудрялась протягивать ему руку, сквозь этот личный Учиховский мрак, сама не понимая, что практически спасает его. Смешная, общительная до нельзя, но почему-то всегда одинокая, Куросава вечно тянулась к нему - суровому, взрослому не по годам гению клана Учиха. Девушка всегда была чересчур дерзкой и самоуверенной, даже в том, что говорила, что способна отличить ложь от правды. Глупышка до сих пор думает, что ее лучший друг перерезал клан в одиночку. Он и сам не заметил, как сумел привязаться к красноволосой бестии, и каждый раз, оставаясь с ней тет-а-тет, боялся, что когда-нибудь она обожжется об него, оказавшись слишком близко. Когда-то она дала ему свиток призыва своего клана, подавая тем самым знак, что доверяет, как никому другому. Он использовал это действие себе в выгоду - попросил следить за младшим Учихой и доставлять ему любую информацию, касающуюся относительно Саске. После того, как братишка Итачи предал и покинул деревню, кланоубийца не изменил своего решения - заставил, вернее, попросил девушку по-прежнему добывать ему сведения о младшем, хотя это и не нужно было. Поздними вечерами он вызывал ее, лишь слегка черкнув каплей крови по свитку и выслушивал ее "доклад" из информации, собранной Куросавой по крупицам. Итачи этот доклад и не нужен был - у него были свои источники. Снова и снова, из раза в раз, он видел, как она устало, без эмоций, говорила, уже известную ему самому информацию, но Итачи просто наслаждался ее тембром голоса, по которому начинал иногда скучать. Такие вечера всегда проходили одинаково - сначала нудное выслушивание запоздавшей информации, а потом робкие влажные поцелуи, всегда заканчивающиеся диким сексом.Он никогда не говорил ей, что любит ее - она понимала, что гормоны делают свое дело,а их тела всегда просто просили, изнывая от желания и похоти, круживших в молодых головах. Оба старались не заводить любовников - ему, как особо опасному преступнику, это было рискованно, а ей было боязно заводить молодого человека. Дружеский секс, секс по дружбе, всего лишь взаимовыгодная помощь друг другу, в которой никто из них не видел ничего из ряда вон выходящее.Для обоих это не было похабным. Итачи грубовато и зло схватил девушку за подбородок. Гнев безмолвно клокотал и бурлил в темных омутах, отражаясь бликами в самих глазах. Однажды, когда девушка нечаянно выругалась нелестно о Саске, старший Учиха отвесил ей оплеуху - не очень болезненную, едва ощутимую, ударил чисто для профилактики, словно котенка, который слишком разыгрался - но и этого "урока" ей хватило, чтоб запомнить, что говорить о младшем брате всуе строго запрещено. Он молча вглядывался в ее глаза, приятного цвета крепкого чая - насыщенно-карие, с теплым оттенком красного, и темной каймой по краю радужки, цвета горького шоколада. Дальше, взгляд Итачи скользнул по лицу девушки, внимательно его изучая, словно он его никогда прежде не видел. Кайка не отличалась какой-то особенной идеальностью - верней, ее нельзя было назвать эталоном женской красоты - по комплекции девушка была немного угловата, ее кисти рук, как и любого шиноби, были грубы и мозолисты от постоянного держания кунаев и сюрикенов, чуть широкие плечи придавали мужеподобность, руки и кисти были испещрены мелкими шрамиками и рубцами. Чем она была истинно красивой внешне, так это лицом - правильный овал, с четко очерченными скулами и извечно, по-хищному, прищуренными глазами с бегающими бесенятами-искорками в них. Тонкий, еле заметный крестообразный шрамик расчерчивал ее подбородок, что сразу было ясно, что она куноичи, повидавшая не одно славное сражение. Эта девушка, что стояла перед ним с удивленным лицом, с капелькой испуга, была самое худшее, что могло приключиться с Итачи, общение с ней было подобно приручению одичавшей кошки, бывшей когда-то домашней. Вроде, и просто и привычно, но никогда не знаешь, когда она внезапно взбесится, оцарапав руки острыми когтями до самой кости. В постели она была страстной и ненасытной, требуя с каждой ночью всё больше, в то время, когда на поле боя от ее хладнокровного взгляда и вечной зловещей ухмылки в жилах стыла кровь и противник забывал как дышать, пока его горло умело не перерезал клинок короткой катаны Куросавы. Девушка тихо охнула, словно извиняясь за свою оплошность, и попыталась убрать жесткую руку от своего подбородка, но тщетно - обмано-тонкие пальцы схватили сильнее, причиняя еще больше боли. Завтра на подбородке останутся синяки, которые тщательно придется замазывать тональником, чтоб не возникали лишние вопросы у противных, желающих все знать напарников по команде. -Итачи... Прости. Я всё поняла, отпусти, ты делаешь мне больно. - Кайка чувствовала, что от боли в уголках глаз предательски защипало. Только бы не заплакать. Шиноби не плачут, они холодно смотрят смерти в глаза, и уж какая-то боль от того, что сильно сжимают подбородок вовсе не причина дурацкой влаге в глазах. А он отпустил. Отпустил не только ее подбородок, отпустил ее, избавляя от груза ответственности, ведь нечего опытным куноичи Листа вестись с нукенинами, подставляя себя и свою репутацию и если их пути и должны пересекаться, то только на поле боя, где они оба должны выступать в качестве противников, и никак иначе. Он страдальчески прикрыв глаза, словно устав от всего этого - от глупых обманов, от иллюзий, от кишащей везде лжи. Устал врать, скрываясь за самодовольной маской хладнокровного кланоубийцы, пряча в укромные уголки души искреннюю любовь и заботу к младшему брату. Но сегодня он постарается, чтоб это была его последняя ложь. Так много крови. Везде - в этом мире Шиноби, на его собственных руках, в очах его клана, которые вспыхивают ярко-красным отблеском крови проклятого глаза-шарингана. Он отстранился от подруги детства, своей недолюбовницы, так ничего и не сказав, лишь медленной поступью направился куда-то, погрузившись в мысли. Свиток призыва клана Куросавы все еще так и лежал в яркой зелени травы, излучая какую-то скорбь, словно понимая, что от его хозяйки только что отреклись, и что в нем больше нет необходимости, сейчас он лишь бесполезный кусок бумаги, аккуратно завернутый в рулон, который сгниет через каких-то три-четыре месяца, нещадно сжигаемый палящим солнцем и размокнет от проливных холодных дождей. Кайка понимала - ее отпускают, вернее уже отпустили, но она сама не собиралась дать свободу от привязанности Учихе, уж слишком дорог он был ей, слишком много они доверили друг другу тайн и самих себя в мраке ледяных ночей, казавшихся жаркими от тепла тел в гостиничных постелях. Она его любила и не отрицала этого. И отпускать вот так вот, тоже не собиралась. Это не в её стиле. Парочка мгновенных шагов - и она грубовато обняла со спины Итачи - шиноби не умеют дарить ласку, их не учили этому, но она постаралась выразить свои эмоции движением - прижалась лбом к его спине, судорожно сжимая пальцами тяжелую ткань фирменного плаща Акацук. - Не отпущу. Ни за что. - еле заметно прошептала она, наверное, даже просто шевелила губами, чем сказала что-либо, просто надеясь на то, что Учиха поймет ее без ненужных им слов. КОНЕЦ ФЛЕШБЕКА.