Сегодня я умру

Здравствуйте, меня зовут Орихара Изая, мне двадцать восемь лет, и сегодня я умру. Что бы я хотел сказать перед смертью? Только одно: никогда не пишите мемуаров. Это скучно, пошло и банально. Сделать свою жизнь легендой – это да. Но самостоятельно развенчать миф о величии? О нет, плохая идея. Наверное, правильнее было бы сказать: я невиновен. Но кого это волнует? Вас? Или, быть может, ту дамочку в красном во втором ряду? Или тебя, Майли О`Доннел? Волнует? Уж точно не меня. Знаете, всю свою жизнь я стремился уйти от обыденности. И если бы за борьбу со скукой давали награды, моя грудь бы утонула в орденах и медалях. Вот только, выигрывая битву за битвой, я проиграл войну. Жесткая койка, пластиковая подушка, металлическая раковина и такой же унитаз, белые стены и синий пол. Восемь шагов в длину и четыре в ширину – вот и весь мой теперешний мир. Согласитесь, для человека, бывшего космополитом планеты Земля, слегка тесновато. Штат Калифорния – поле моей последней битвы. И место моего первого поражения. Первого и, увы, последнего. Тюрьма Сан Квентин неподалеку от Сакраменто – дивное местечко. Крутые сине-зеленые горы привносят в местный пейзаж какое-то дикое, почти первобытное очарование, но решетка… Тридцать один белый прут поверх панорамы может испортить настроение даже человеку далекому от искусства. Восемьсот пятьдесят три тысячи долларов – немалая сумма. Именно столько добропорядочные американцы готовы заплатить за то, чтобы меня держали подальше от них. Или не так - чтобы самим держаться подальше от меня. Строительство нового отделения для смертников – дорогое удовольствие, но оно того стоит: полы, вымощенные мраморной плиткой, аккуратно оштукатуренные стены, подвесные потолки и удобные кожаные кресла для «зрителей»… Цивилизация избаловала человека, и теперь он нуждается в комфорте, даже отправляясь в последний путь. Шесть часов до смертельной инъекции. Тиопентал натрия. Всего пять граммов, и я действительно оправдаю свою репутацию бесчувственного ублюдка. Павулон. Знаете, всегда боялся умереть захлебнувшись. Хлорид калия. Вот и проверим на деле, есть ли у меня сердце. И смогу ли я жить без него. Говорят, что процедура смертельной инъекции неоправданно болезненна. Говорят, что были прецеденты, когда приговоренные к смерти оспаривали решение, требуя заменить вид казни. Если пораскинуть мозгами, то и я могу выкинуть этот кульбит. Американская демократия – крестный отец всемирной бюрократии. Если вы понимаете, о чем я. Шесть часов до смертельной инъекции. Мне предлагали вызвать священника, адвоката или родственников. Матушка, земля ей пухом, уже лет пятнадцать как гниет в могиле, а отца я бы не позвал и под страхом смертной казни (оцените черноту каламбура). Адвокат… к чему мертвецу припарки? Священник? Эта шутка обросла бородой еще во времена святой инквизиции. Я, конечно, люблю людей, но иногда их общество кажется излишним. Например, сейчас. Поэтому, не мудрствуя лукаво, я попросил тетрадь и карандаш. Итак, возвращаясь к сути вопроса. Шесть часов до смертельной инъекции. Самое время облегчить душу и расставить все точки над «i». «Здравствуйте, меня зовут Орихара Изая, мне двадцать восемь лет, и сегодня я умру. Что бы я хотел сказать перед смертью?» А стоит ли говорить вообще? Жизнь научила: люди слышат только то, что хотят услышать. Это и есть золотое правило этики. Не тратьтесь на бредни старика Аристотеля. Чего бы я хотел сейчас? Мм, дайте подумать. Мне полагается обед. Конечно, я бы мог пошиковать за казенный счет, хотя… Сорок баксов? Да вы шутите! Если озаботиться математическими расчетами, то на моем счету в швейцарском Credit Suisse (1) примерно… примерно миллион раз по сорок баксов. Немало, правда? Жаль, что мне уже не придется воспользоваться этими деньгами… Единственное, что меня утешает, так это то, что и никто другой кроме меня воспользоваться ими также не сможет. За что я люблю швейцарцев, так это за патологическое умение хранить чужие секреты: через год, два, десять и даже сто – мои денюжки все еще будут лежать там, куда я их положил. И совсем другое дело, что моему истлевшему трупу они уже вряд ли понадобятся. Но, возвращаясь к теме еды. Сейчас я бы с удовольствием съел тарелку горячего, исходящего паром острого рамена. О, да… Пшеничная лапша в наваристом бульоне, аппетитные кусочки свинины, молодые побеги бамбука, ростки бобов мунг, свежий шпинат, ароматный зеленый лук, нори, яйцо… Но, если честно, реальнее ожидать, что тебя выпустят на свободу, чем надеяться на то, что тюремные повара смогут приготовить пристойный рамен. Поэтому я заказываю кофе. Обычный капучино. Без сахара. Без тертого шоколада. Без корицы и прочих извращений. Мама любила повторять: капучино – единственное, что бывает одинаково паршивым в любой жопе мира – хоть в Токио, хоть в Лос Анджелесе, хоть в Хуигальпе(2). Спасибо мам, я запомнил. Классический капучино приготовить несложно. Возьмите фарфоровую чашку и на треть заполните эспрессо. Затем добавьте туда такое же количество горячего молока, а верхнюю треть чашки заполните молочной пеной, взбитой горячим паром. Видите: все гениальное просто. Если надзиратель и удивился лаконичности моего заказа, то не подал виду. Хотя… никогда не умел разбираться в мимике цветных. Что вы, что вы! Господь с вами, я не расист! Просто родившись и прожив большую часть жизни в однообразной среде японской мононации, я всегда испытывал сложности с «чтением» мимики белых и черных. Говорят, что перед смертью вкусы у людей становятся… Просто поразительными. Например, Виктор Фегер попросил в качестве последней трапезы одну темную оливу. Представляете? Здоровенный оранжевый поднос на шесть секций и одна единственная оливка, сиротливо лежащая в самом центре углубления для гарнира. Мне кажется, что у этого Фегера было неплохое чувство юмора. Или, например, Джеймс Хадсон: две бутылки колы, луковица и пачка мятной жвачки. Интересно, какими извилистыми тропами он пришел к такому меню? Но не будем отвлекаться: времени все меньше. Пять с половиной часов до смертельной инъекции. Сожалею ли я о чем-либо в своей жизни? Хм… Дайте-ка подумать. Да, пожалуй, да. Знаете, когда я был школьником, то со мной в классе учился мальчик. Его звали мм, допустим, Блондинчик. Конечно, вы можете перерыть мою биографию и доподлинно установить личность этого Блондинчика. Но надо ли оно вам? Так вот, этот Блондинчик был на редкость темпераментен, и мы частенько дрались. Ну, как дрались… Он нападал, а я убегал – такая вот арифметика любви. Понимаете о чем я? Если да, то улыбнитесь. Терпеть не могу постные рожи! Сожалею ли я о чем-либо в своей жизни? Хм… Дайте-ка подумать. Да, пожалуй, да. Жаль, что кишка оказалась тонка – я бы хотел оттрахать Блондинчика. Он бы, конечно, по началу был против. Но, скажу вам по секрету: стоит только раз дать в задницу хорошему ебарю, и… И уже не остановиться. Это как наркотик. Те, кто понял, о чем я, улыбнитесь. Последний абзац можете вымарать. Или оставить… В общем, делайте как знаете, мне все равно. У моего цветного надзирателя бритый череп и полные губы. Он напоминает мне о моаи – статуях на острове Пасхи. Знаете, а я там был. Интересное местечко – самый удаленный населенный остров в мире. Дивные пейзажи, скажу я вам, не то, что здесь. Во всяком случае, там вид не портили решетки. А еще башка надзирателя напоминает мне о сексе. Такая круглая и гладкая… Похожа на головку члена. Ох, как же давно я не трахался! Мм, дайте-ка посчитать… Три…четыре… Почти полгода! Говорят, что после двадцать пяти либидо начинает постепенно угасать. Ну нет, не то, чтобы угасать, но… В целом, ты просто перестаешь быть гиперактивным подростком, у которого стоит на все, что имеет ноги, но не является стулом. Так вот: враки. Стоит. И еще как. Даже на голову надзирателя. Знаете, я бы сейчас дал этому здоровяку в форме. Ростом он метра два, а в плечах – косая сажень. Бицепсы, трицепсы, плотный торс, мощные ляжки… Эдакий нефилим (3) нашего времени. Ну, помните же Бытие? Нет? А я – да. Бытие, глава шестая, стих четвертый: «В то время были на земле исполины (нефилимы), особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали прождать им: это сильные, издревле славные люди» Такое вот межвидовое скрещивание на библейский манер. А этот надзиратель – ну точно нефилим. Интересно, если бы не камеры, он бы согласился? Я бы стянул уродливую арестантскую робу, развел ноги и прогнулся в пояснице, выставляясь напоказ. Как и у всех азиатов с волосами у меня туго: скудный кустик в паху, пара волосинок в подмышках, зато ноги… гладкие как шелк. И с пигментацией мне повезло - соски бледные, розовые, словно клубничные леденцы, а кольцо сфинктера светлое, нежное, как у девочки-подростка. Нефилим, а нефилим, Сын Божий, сможешь удержаться? На пальце ни кольца, ни полоски – значит холостой. Брюки отглаженные, ни единой складочки, ботинки новые, начищенные… Но вот воротничок рубашки чуть поистрепался и слегка посерел. Сразу видно, что стирает сам, обычным мылом, а не отдает заботливой подружке, чтоб отмачивала в отбеливателе. Нефилим живет один. Без жены. Без подружки. Сам себе стирает, сам себе готовит. Удержался бы? А ночи нынче холодны… И даже таким брутальным черным парням хочется немного тепла. Разве нет? А я бы стонал, подавался, плавился под пальцами… К чему-чему, а к траху у меня талант. Если бы за художественный секс давали Оскара, моя каминная полка давно бы прогнулась под весом позолоченных безделушек. Но оставим тему членоголового надзирателя в покое: кругом камеры и датчики, а нефилим явно держится за должность. Се-ерость. Скука. Вот главный враг любого заключенного. Даже смертника. У скуки грязный цвет лондонского тумана, привкус бензинных паров и отчаяния. Ску-ука. Четыре часа до смертельной инъекции. Рука устала писать, и я уже четвертый раз прошу надзирателя заточить мне карандаш. Кажется, еще чуть-чуть, и он заточит его моими зубами. На среднем пальце багровая вмятина, а ребро ладони покрылось серой графитной пылью, но я пишу не останавливаясь. Передо мной стоял выбор: японский или английский? К черту патриотичность: космополит выбирает свободу. У меня кошмарный почерк – без пол-литра и графолога не разберешь. А у тех, кто меня подставил – ужасный вкус. Массовое убийство? Да что вы! Чтобы я, да так пошло?! Ну и нравы… Если и подставлять, это должно хотя бы выглядеть правдоподобно. Мм… выбирая из обширного списка, я бы, пожалуй, остановился на информационных преступлениях. Или нет. А возможна ли за них высшая мера наказания? Че-ерт… С памятью беда. Японское право помню неплохо, а вот Американское – хоть убей. А вот и моя последняя трапеза! Нефилим несет ядрено-оранжевый поднос с одиноким пластиковым стаканчиком. Вы издеваетесь? Но нефилим серьезен, так что мне приходится заткнуться. Демократия демократией, а кулаки у моего несостоявшегося ебаря пудовые. Хотя…какая разница? К чему беречь мордашку перед смертью? А кофе то, что надо. Шапка пены густая, плотная, кипенно-белая, а запах… Закачаешься. Увы, но вместо подогретой фарфоровой чашки и чайной ложечки – пластиковые суррогаты, но выбирать, в общем-то, не приходится. К сведению: сначала следует съесть молочную пенку, и только потом браться за сам кофе. Тик-так. Интересно, а сколько стоит моя казнь? Три препарата, работа персонала, затраты на захоронение трупа… Помнится мне, что в благостно-шоколадной Бельгии к делу подошли весьма практично: наборы для смертельной инъекции стоили в пределах шестидесяти евро и продавались в двухстах пятидесяти аптеках. Здорово, не правда ли? Я улыбаюсь и приканчиваю кофе. Мм… несмотря на пластиковую безвкусицу и урчащий живот, это был лучший капучино в моей жизни. Три часа до смертельной инъекции. Интересно, как там Шизу-чан? Все ли у него хорошо? Может, он уже женат? А вдруг у него дети? Такие же психи как и он… Что за странные мысли? Скорее всего, Хейваджима уже мертв. С таким-то образом жизни этот вариант наиболее вероятен. А жаль… Теперь-то уже можно быть откровенным. Хотя бы с самим собой. Шизу-чан, если бы ты только знал… Знаешь, если бы я был женщиной, то сказал бы: - Я хочу иметь от тебя детей и прожить с тобой в мире и любви до конца своих дней. Но в реальном мире всегда есть одно маленькое «но». Я не женщина. Меня зовут Орихара Изая. Мне двадцать восемь лет. И я приговорен к смертной казни. Тут уж, знаешь ли, не до романтики… И кое-что еще. Но уже не для протокола, понимаете? Но я бы хотел… Прожить с тобой. Пускай и не «в мире и любви». Пускай и не «до конца своих дней». А то дни, знаешь ли, коротковаты получились… Но я бы хотел быть с тобой, Шизу-чан. Вымарайте весь этот бред. Близость смерти плохо действует на мой мозг. Тик-так. Два часа до смертельной инъекции. Самое время определиться с приоритетами. Здравствуйте, меня зовут Орихара Изая, мне двадцать восемь лет, и сегодня я умру. Что бы я хотел сказать перед смертью? Никогда не имейте дел с ирландцами. Ушлый народ. И да, по возможности старайтесь избегать героина. Я не об употреблении, а о героиновом бизнесе. Опасно, знаете ли… Минздрав не рекомендует. А еще, научитесь вовремя останавливаться. Так, на всякий случай, чтобы не повторять чужих ошибок. Деньги деньгами, а жизнь одна. Вот только понимаешь это слишком поздно… Тик-так. Кажется, я слышу шум моря. А за окном сейчас солнечно и растут пальмы. Не люблю жару. Да и пляжи никогда особо не жаловал. В юности не до того было, а после двадцати… С моими шрамами на общественный не сунешься. Когда вместо кожи на спине один огромный рубец с остатками татуировки по бокам, невольно, становишься популярен будто Курт Кобейн: каждый норовит сфотографировать и запостить в твиттер. А мне дешевая популярность даром не сдалась. Час до смертельной инъекции. Кажется, кофе был лишним. Меня знобит, а боль в животе усугубилась. Что поделать – нервы. Да еще и эта чертова язва… Правильно мама говорила: не ешь всухомятку, не ешь на ходу, не ешь полуфабрикаты… Жаль, что мудрость предков доходит до детей так поздно. Тик-так. Кажется, мне пора помолиться. - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного… Или Иисусова молитва (4) слишком тривиальна? Может, попробовать обратиться к чему-то более… Ортодоксальному? - С именем Аллаха, милостивого, милосердного (5)… К черту! К чему этот цирк? Себя не обманешь. Итак, что мы имеем? Сорок миллионов долларов, двадцать восемь лет жизни, пятнадцать липовых убийств, одна несостоявшаяся любовь и один смертный приговор. А неплохо для простого парня из западного Синдзюку, вам не кажется? Нефилим подходит к клетке. Я показываю пальцами римскую пятерку. Две минуты… Буквально две минуты… Карандаш стерся до самой деревяшки и почти не пишет, но я давлю на него с остервенением. Нефилим терпеливо застывает по ту сторону решетки. К нему присоединяются еще двое: крепкие белые парни, незнакомые… Но мой нефилим все равно лучше. Пять…четыре…три…два…один… Точка! Исписанные листы приятно шуршат. Кажется, я в жизни столько не писал. Нефилим смотрит на меня со смесью профессионального отчуждения, презрения и жалости. Ну а что? На тюремных харчах шибко не отъешься, к тому же, я никогда не был склонен к полноте… Нефилим заковывает меня в наручники, и придерживает за руку, когда ведет по коридору. Белые амбалы идут по бокам. Странно… Но в прикосновении черного надзирателя чувствуется что-то… Вопреки всем ожиданиям, он не груб, а скорее даже нежен… Наверное, такие люди, слишком большие для этого мира, они с детства привыкают быть аккуратными с маленькими людьми вроде меня (6). Забавно… Хотя, быть может, это просто некая форма сочувствия. Комната для инъекций просторна и светла, а кресло, к которому меня прикуют, напоминает стоматологическое. С той только разницей, что у этого с полдюжины крепких ремней. Итак… Последнее слово. А зрителей-то на удивление много. К счастью, моих родственников здесь нет. Зато в избытке родных тех, кого я «убил», их легко можно опознать по красным, в сосудистой сетке глазам и ненавидящему взгляду. Конечно же, присутствуют представители властей – скромные парни в темных костюмах, в одном из которых я узнаю помощника главы ирландской группировки Майлса О`Доннела. Привет, Майлс! Думаешь, я не смогу нагадить тебе с того света? О, не стоит так заблуждаться, Майли… А вот и корреспондент «The New York Times» Энтони Шадид (7). Привет, Тони! Мм, кажется, ты плохо относишься к запаху хлорки. Неужели аллергия? Или астма? В любом случае, спасибо, что пришел. Итак, все в сборе. Пора начинать. - Последнее слово, - говорит нефилим своим низким, бархатным голосом. Поворачиваю голову и заглядываю ему в глаза. С благодарностью и вожделением. С нежностью. Я хорошо знаю силу этого взгляда. Нефилим каменеет и словно завороженный смотрит на меня. - Спасибо. Ладно, оставим сантименты. У меня не так уж много времени: совсем скоро меня уложат на это дивное зеленое креслице, зафиксируют ремнями и, закатав штанину на правой ноге, поочередно введут три препарата. Вручную. Ребята из тюрьмы подвержены паранойе – не доверяют машинам. Что у нас там? Тиопентал натрия. Анестезия. Павулон. Парализует дыхательную мускулатуру. Хлорид калия. Приводит к остановке сердца. Тик-так, Изая, тик-так. Обвожу взглядом всех собравшихся и чувствую себя актером на арене цирка. Кругом сотни и сотни незнакомых лиц, ослепляющий свет софитов бьет прямо в лицо… Я набираю в легкие побольше воздуха и, слыша восторженный крик испуганной толпы, взмываю под самый купол. Смертельная инъекция. Мое последнее шоу. Самое лучшее шоу. Кажется, пора снять маску Гая Фокса и явить миру истинный лик. - Здравствуйте, меня зовут Орихара Изая, мне двадцать восемь лет и сегодня я умру. Что бы я хотел сказать перед смертью? Только одно: никогда не пишите мемуаров. Это скучно, пошло и банально. Сделать свою жизнь легендой – это да. Но самостоятельно развенчать миф о величии? О нет, плохая идея. Наверное, правильнее было бы сказать: я невиновен. Но кого это волнует? – цепко оглядываю зрителей. - Вас? Или, быть может, ту дамочку в красном во втором ряду? Или тебя, Майли О`Доннел? Делаю паузу. - Волнует? Уж точно не меня. Глаза Тони Шадида загораются огнем близкой сенсации. - Знаете, всю свою жизнь я стремился уйти от обыденности… ____________________ (1) Credit Suisse Group AG — швейцарский инвестиционный банк. Штаб-квартира расположена в Цюрихе, Швейцария. Активы составляют $1,1 трлн. (2) Хуигальпа – город и муниципалитет в Никарагуа, столица департамента Чонталес. (3) Нефилим - Исполины, или нефилим (ивр. נפילים‎, от ивр. נָפַל‎ — разрушать, ниспровергать, развращать) — люди, которые рождались в результате браков между «сынами Божиими» и «дочерями человеческими» (Бытие 6:2). (4) Иисусова молитва – в православии – молитва-обращение к Иисусу Христу, Сыну Божию и истинному Богу с просьбой о помиловании (прощении грехов и возможности после второго пришествия находится в раю). (5) Исламская молитва-басмала. Слова, с которых мусульмане должны начинать свои дела. (6) «Наверное, такие люди, слишком большие для этого мира, они с детства привыкают быть аккуратными с маленькими людьми вроде меня» - перефразированная цитата из фика «Cigarette» авторства square_horizon. (7) Энтони Шадид - американский журналист, корреспондент New York Times. Дважды лауреат Пулитцеровской премии. Скончался 16 февраля 2012 года от приступа астмы, вызванным аллергической реакцией.