Вкус смерти

Когда Алан умирает, то даже не понимает, что умер. Он слышит отзвук пронзительного крика, чувствует легкое дыхание ветра, видит яркую вспышку и окружившую со всех сторон темноту. То, что он и правда умер, он понимает лишь по вымытым ощущениям из души и исчезнувшим шипам из груди. Алан грустно усмехается; он так долго стремился к этому знанию, так дорого за него заплатил, а смерть оказалась совершенно безвкусной на вкус. - Это неправда. Ты просто еще не познал ее сполна, - тихий, вкрадчивый, но какой-то совершенно пустой голос раздался за спиной, и Хамфриз обернулся. Перед ним стояла девочка – Алан едва бы дал ей лет тринадцать, тоненькая, худенькая, бледная, с темными волосами, едва касающимися плеч и огромными бездонными глазами. Она смотрела на него прямо, не моргая, а несуществующий ветер колыхал угольно-черные пряди и подол светлого платья. - Кто ты? – больше выдохнул, чем сказал он, глядя на тоненькую фигурку девочки, внушающую не то страх, не то благоговение. - Та, о ком ты думал. - Это не смешно. - Похоже на то, что я умею шутить? - от глухого голоса по спине жнеца побежал холодок. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не маленькую девочку, и теперь совершенно не представлял, как себя вести. Смерть все так же безлико усмехнулась. - Я у каждого своя. У меня нет определенного внешнего облика, каждому я являюсь такой, какой ему страшно меня видеть. Ты боишься смотреть, как умирают дети? – играючи спросила она, наклонив голову набок, прямо глядя на него, и в темном взгляде не читалось совершенно ничего. Хамфриз повел плечами и отвел глаза. - Зачем ты здесь? - тихо спросил он, а девочка подошла ближе и, привстав на носочки, коснулась пальчиками его щеки. Кожа у нее была на удивление прохладная, и Алан позволил себе немного расслабиться. - Ты исправно нес службу, а такие жнецы достойны награды перед отправлением в последний путь. Я дарю тебе одно желание. Но только одно. Обдумай его хорошенько, потому что другого у тебя уже не будет. Алану даже не нужно было задумываться – у него только одно и было. - Я могу попросить не отправлять Эрика в Ад? - Нет. Его грех слишком велик. Понадобилось бы больше тысячи чужих желаний, чтобы отпустить его вину. Ему и вечности не хватит, чтобы расплатиться за то, что он свершил. - А я могу отправиться туда вместе с ним? - Боюсь, что тоже нет. Я одариваю, а не наказываю, - а вот сам он сомневался, что из этого большее наказание - отправиться с Эриком в Ад или больше никогда его не увидеть. - А что я тогда могу? Смерть улыбнулась, и на бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул, а глаза остались совершенно равнодушными и пустыми – как у красивой фарфоровой куклы. - Теперь ты уже ничего не можешь. Только... - но Хамфриз не дал ей договорить, прекрасно зная, что она хочет сказать. - Я хочу день. Всего один день рядом с Эриком. Смерть вновь улыбнулась. - Обернись. И он так и сделал. ...И оказался в просторной комнате. За приоткрытым окном плыл рассвет. Золотистой акварелью растекались первые солнечные лучи по темному небосводу, красноватый диск сонно всплывал над горизонтом. В воздухе упоительно пахло сиренью, а сразу за подоконником раскинулось огромное поле, сплошь заросшее вереском. Алан охнул, узнав не только это место, но и это утро. То самое, когда они с Эриком забрали его первую душу. - А чертовка знала, какой именно день выбрать. Ох, шельма, - Алан вздрогнул, услышав родной голос. И когда, обернувшись, увидел Эрика, с трудом задушил в себе порыв кинуться к нему с криками и обвинениями, ведь у них слишком мало времени, чтобы тратить их на пустые извинения и выяснения отношений. Несмотря на показушное самодовольство, Слингби казался чуть удивленным и сбитым с толку, но когда к его уху склонилась девочка, что-то тихо шепча – Алан даже про себя не мог называть ее Смертью – то усмехнулся и согласно кивнул. Боже, он хотя бы Смерть-то будет бояться? Она вышла за дверь, и Эрик поднялся с колен. - Привет, - нелепо начал он, разведя руки в стороны. Янтарно-теплый рассвет светил в окна, вересковый цвет застилал подоконник, и сладковатый липовый запах плыл по комнате - все точь-в-точь как в тот день. Только чувства в груди теперь цвели иными красками. - Привет, - в тон ему ответил Алан, и на душе, не смотря на тяжелый груз, стало вдруг невыносимо легко. – Присядем? – он неловко указал на круглый стол и первым сел на потертый старый стул, не сводя взгляда с Эрика. Им есть, о чем говорить. И им есть о чем молчать. И Алан понятия не имел, что для него важнее прямо сейчас. Он силился что-то сказать, ухватить обрывки мыслей, что витали в голове, но Эрик все же опередил его – как и всегда. Он всегда и во всем был первым. Другое его и не устраивало. - А помнишь, когда мы впервые познакомились, я принял тебя за девушку? – усмехнулся он, потянувшись поправить очки, запоздало вспомнив, что у него их нет. – Флиртовал и пытался полапать тебя за грудь… - Потому что был пьян, - фыркнул Хамфриз. – Забыл закрыть флягу, и виски вылился Уильяму на документы. Я тогда впервые осознал, куда попал, когда, не проработав и дня, уже успел получить штраф. - Да-да-да, - в голос рассмеялся Эрик, хлопнув рукой по столу. – А потом появился Грелль, и ты вообще растерялся – по крайней мере такого испуганного взгляда я у тебя больше никогда не видел. Алан смущенно заалел, опустив глаза. - И ничего смешного. Он меня тогда чуть до нервного срыва не довел: первый день в Департаменте, а на меня уже вылетают с работающей бензопилой! – возмущенно глянув на довольного Эрика, ответил Алан, поджимая губы. – Между прочим, это все явно с твоей подачи! Ты хотел от меня избавиться! - Потому что думал, что ты девушка, - совсем нахально подмигнул ему напарник, явно не сожалея о содеянном. – Хотел напугать, чтобы сам перевелся, а я бы и дальше работал один. - Тогда кто бы прикрыл твою обнаглевшую… голову, - деликатно исправляет себя Хамфриз, - когда вы с Греллем вздумали разнести библиотеку? - Ой, да это было всего три раза, подумаешь. Мы же потом сами принимали участие в ее реконструкции. А помнишь… - воодушевленно продолжил Эрик, а глаза его горели, такие живые-живые, такие знакомые-знакомые - как в их самую первую встречу. И Алану сложно поверить, что это все в последний раз. В груди разливалось тепло, жгло от счастья и было так хорошо, как давно уже не было, но щеки были мокрые от слез, которые все не кончались и не кончались. А Слингби продолжал говорить, словно ничего и не замечая, говорить и говорить, и его ровный голос совершенно не сбивался – как и всегда, когда он слишком нервничал, и чтобы не показать это – увлекался бессмысленной болтовней. Эрик вспоминал все: и их знакомство, и первое дело, и совместные гулянки, и выговоры у Спирса, и ярые протесты, когда им хотели дать других напарников, и бурные ссоры, и дружеские примирения. Он вспоминал всю их жизнь – одну, общую на двоих, и она вся уместилась в двадцать четыре земных часа. Долгая бессмертная жизнь, пережитая за одни сутки. Хотя казалось, что все это было только вчера. Сумерки наступили совершенно неожиданно – будто темным куполом накрыли иллюзорный мир, и Алан даже вздрогнул от неожиданности, поспешно задернув шторы. Эрик повел плечами, смотря на часы. Алану невыносимо жгло глаза, во рту чувствовался привкус соли и недосказанных слов. - Знаешь, когда я загадывал это желание, я думал, что, когда день подойдет к концу, я улыбнусь тебе, а ты улыбнешься мне, будто мы расстаемся ненадолго, и я мог бы предаваться счастливым иллюзиям, но я не могу улыбаться. Я не могу думать о том, чтобы отпустить тебя. Ладони у Эрика были теплые, шершавые, большие, и Алану хотелось укутаться в его теплых объятьях. Но он позволил себе лишь чуть сжать их. - Прости меня. Если бы у меня был еще один шанс, я бы сделал все иначе. Эрик молчал, а Алан не мог оторвать взгляд от часов. От отведенного времени осталось три минуты, и он готов был поклясться, что чувствует каждую секунду. Ему совсем не хотелось провести последние мгновения в тишине, но все слова уже сказаны, прощения получены, воспоминания освежены, а раны разбережены. Эрик хмыкнул, но не так, как всегда – а как-то очень-очень грустно и обреченно. - И ты меня тоже прости. - За что, Эрик? - За то, что если бы шанс был у меня, я бы поступил точно так же. И, подмигнув на прощание и улыбнувшись напоследок знакомой, широкой и такой доброй улыбкой, Слингби вышел за дверь, не дожидаясь, пока его вызовут. Он никогда не любил играть по правилам, и даже в свой последний миг сделал все так, как хотел того сам. А Алан, закусив губу и не зная, как описать то необъятное чувство пустоты и одновременно необъяснимой заполненности, остался стоять посреди пустой комнаты. В окно лился тонкий, холодный утренний свет - махрово-белые облака застыли в лазурно-голубом небе, солнечные лучи замерли, едва лизнув полосу горизонта, и утро показалось особенно ненастоящим и стеклянно-звонким. Густая, застывшая тишина мягко скрадывала все звуки, только секундная стрелка все еще отчетливо звучала в глухой пустоте, будто отбивая последние удары сердца, и, вслушиваясь в истекающее время, Алан с какой-то легкой долей ироничной обреченности осознал, что у смерти все-таки есть вкус, и он невыносимо горек.