Цунами

В отелях на ночь вырубают отопление. С полуночи до семи утра хоть закоченей, стуча зубами, всем плевать. Поэтому вдвойне здорово запускать еле гнущиеся от холода пальцы в спутанные за ночь чужие волосы, сжимать, тянуть, вынуждая морщиться во сне. Ни капли нежности, ничего кроме животной необходимости принадлежать и подчинять. Губами – в шею, по бурым отметинам, в ямочку за ухом, где притаилось тепло. Здесь – тепло. Здесь – сохранившийся каким-то чудом аромат Вчера в почти наступившем Сегодня. Рассветные сумерки льются в комнату, наполняя ее красно-серой бессмысленностью, обнажая вывернутые на полу джинсы, ремни - мертвые змеи, пачки сигарет на столе, зажигалка – чья-то, забытая. В такое утро не хватает только тумана, красного и пыльного, из которого поднимается холодное солнце. На смятых простынях все еще жарко. Щекой по чужому плечу – так приятно, тепло, нежно. Нервы как оголенные провода, звенят, будто по ним идет живительный ток. Йошики сильнее сжал в пальцах лохматые каштановые вихры, притянул к себе, целуя в губы. Будил, не давал спать, и здесь проявляя свой оголтелый эгоизм, знал ведь, что Тай непременно проснется, кто угодно проснулся бы. Горячо, мягко, и больно тоже – на губах у обоих растревоженные ранки с ночи, из тех, что не хочется скрывать, трогая языком весь день и по дурацки улыбаясь, всем говоря что-нибудь вроде «обветрил». Обветрил, как же. Если Йошики – ветер, то Савада – вода. Ветер тревожит воду, даже в минуты покоя гоняя по ровной глади колкую стеклянную рябь. Ветер лижет, студит, сушит, закручивает в цунами. Не выжить. Он молчит, и молча продолжает целовать, медленно, исподволь залезая сверху, греясь бесстыдно. В отелях ночью так холодно. - Хаяши, достал… - мучительно, пьяно, в хриплом голосе сразу все – и досада, и подспудная похоть и лень. – Я хочу спать… - А я не хочу. Я хочу... Резко, совершенно не сонно жесткая пятерня схватилась за в беспорядке разбросанные по плечам длинные волны, Йошики зажмурился, но смолчал, не вскрикнул, только за плечи обнял сильнее, прилепился так, что отодрать можно только вместе с кожей. Не слезет. Не отпустит. Никогда не отпустит. Словно в подтверждение: пальцами – за шею, слабо зажимая большим сонную артерию. Приподнявшись рывком, Тайджи перевернулся, подминая голого тайшо под себя, ложась на него, как на подушку, вжавшись в бледное тощее тело. Тиская шершавыми ладонями изнеженные, почти девичьи бедра. Тоже белые, как лепесток георгина. Йошики играл снова нечестно, напрочь сметая не им установленные правила, и в любой другой момент Савада непременно взбунтовался бы, вскочил, схватил в охапку вещи и уперся подальше. Черт знает куда, не важно. Но утро было слишком холодным, а Хаяши – слишком, до одури, до мучительной крайности горячим. Его… хотелось. Тай ненавидел его сейчас именно за то, что даже толком не проснувшись – хотел его как сумасшедший. Раздраженно скинув ласкающие руки, он завозился, не поднимаясь, и Йо не давая лечь как-то по-другому. И так сойдет. Так – даже прекрасно. Тайшо под ним уже начал плавиться, уже задвигался, медленно-медленно, переменчивой волной. Савада каждой клеткой чувствовал это пока еще слабо вздымающееся цунами. - Ну… давай… - задушенно шепнул он, мягко хватая под бедра. Кожа на внутренней стороне горячая, обжигающая, будто пылающий бархат. Чем выше – тем горячее. Воздух сгущался, медленно пропитываясь запахом утреннего секса, Тай уткнулся Йошики носом куда-то в острые ключицы, вдыхая сильнее и резче, чем выдыхая. От обилия кислорода и сладкого теплого запаха его тела кружилась голова, ломило легкие, хотелось кашлять. И снова дышать – им. Много. Часто. Он ведь готов, податлив и мягок, еще с ночи. Савада не помнил, сколько раз было ночью. Входить сразу глубокими медленными толчками в расслабленное тело почти так же приятно, как грубо брать у стенки, коленом раздвигая упрямо сжимающиеся бедра. Йошики глухо охнул, запрокинув голову назад, разметав по подушке свои божественные волосы. Сам же хотел. Тай почти не понял, в какой момент стройные ноги стиснули его так сильно, что двигаться стало почти больно. Хаяши отдавался, крепко держался за его шею, под волосами, иногда цепляясь судорожно и оттягивая голову назад, утыкаясь губами в резко очерченный подбородок. И Тай тут же опускал голову, чтобы поймать губами губы, и целовал почти так же глубоко, как трахал – жарко, жадно, проникая языком в горячий рот, все быстрее и быстрее двигаясь между раздвинутых влажных от пота бедер. Йошики задыхался, прогибал под ним спину, сдавленно хныкал и жмурился, то и дело расслабляя губы в улыбке. И царапался – несильно, скорее даже лениво, будто просто не хотел, чтобы Савада забыл, кто главный. А главный впервые не тот, кто сверху. Солнце поднималось, брызжа в окна жутким алым рассветом, мазнуло по простыням, заиграв в разметавшихся по подушке рыжих волосах. Тай приоткрыл глаза, все жестче вбивая желанное тело в постель, и сбился с дыхания. Под ним извивался в сладких предоргазменных судорогах не тайшо. Королева. Оглушительное мгновение – и багряное цунами настигло и накрыло обоих. - Та… Тааай…. – резко сорвалось с покусанных губ. Шипящее, сладкое, донельзя интимное. И еще что-то, еще несколько бессвязных высоких стонов, два или три мощных толчка, а дальше - истома. Когда накрывает гигантской волной, чудовищный гнет водяной толщи размазывает начисто - до костей в мокрый песок, и не остается ничего. Только яростный ветер по крутым волнам, и красное солнце, плещущееся в горизонте. Савада тяжело дышал Йошики в плечо, сильно уткнувшись, собирая себя воедино и до сих пор толком не зная, снился ему этот утренний оргазм или был на самом деле. Но левый висок обжигало другое прерывистое дыхание, к груди, к бедрам прижималось мокрое пылающее тело – белое и нежное – и пришлось поверить. Реальность. - Тебе что, все мало?.. – подняв голову, он зажмурился от бьющего прямо в лицо солнца. Хаяши, все еще обнимая его за шею руками, ногами плотно схватившись за бедра, мотнул головой по подушке. - Доброе утро. Над ними – беспокойно плещущаяся золотая гладь обрушившегося цунами. Тайджи улыбнулся, не двигаясь, будто его, и правда, прижало гигантской толщей воды к тайшо. К Йошики. К королеве. И больше действительно ничего не нужно. - Доброе утро. Плевать, что в отелях на ночь вырубают отопление.