Взаимонепонимание и его последствия

Состояние было премерзкое. Тот пограничный момент, когда сильнейшее, позволяющее забыться опьянение уже отступило, но протрезветь ещё не удалось. Сознание мутное, вязкое, словно бредешь в мутной воде по колено в тине, цепляющейся за щиколотки, не позволяющей сделать широкий шаг. Мерзостно. Уже не хочется блевать, но и лечь ещё рано, ведь стоит занять горизонтальное положение, как мир шатается, закручивается воронкой и кажется, что падаешь в черную, всасывающую глубину. И стойкое желание сдохнуть. Стоило ли так напиваться? Стоило. Стоило только потому, что иначе пошел бы к этому говнюку Смиту и избил до кровавых синяков как тогда сто лет назад в кадетском корпусе, не сойдясь во взглядах на тему особого гражданства для проживающих за стеной Синой. Только тогда всё было проще, они были двумя кадетами, двумя равными, а теперь один командор, а второй всего лишь майор в его подчинении. И вся эта ересь о дружбе наперекор всему, о взаимоподдержке рассыпалась сегодня в пыль, вдребезги, в мелкий мусор. Согласно плану командора, легион выйдет через южные ворота. Через те самые ворота, с которых регулярно обстреливают этих тварей. Они кишат там, с южной стороны, царапают стену, рычат, протягивают корявые лапы. А отряд Захариуса пойдет в авангарде. Туда, прямо в их пасти, намеренно. Тогда майор встал на совещании командования и предложил выдвинуться с востока. Да, они потратят больше средств, но у них увеличатся шансы сохранить людей. - Перед выступлением будет проведена зачистка, как всегда, - голос Смита был спокоен, взгляд прям, руки лежали на столе. - Около стен! Дальше нас начнут жрать как только отойдем на два километра. Тогда его попросили сесть. Обсуждение перешло в русло поставок продовольствия, а выступление через южные ворота уже было делом решенным. Но он остался после совещания, доказывал, бил кулаком по столу, уже понимая, что ничего не изменит, что у Смита план. Опять его чертов план, его очередная идея, осуществить которую можно только выдвинувшись с юга. Зачем, в чем суть – не скажет, даже Майку, даже тому, кто шел с ним плечо к плечу двадцать лет, не скажет. Во имя спасения человеческой расы. А отряд майора Захариуса, солдаты, которые смотрят на него с восхищением, которые верят ему, которые отдают честь, когда он проходит мимо, не из слепого следования букве устава, а из уважения, пойдет в авангарде и погибнет. И среди них Нанаба. Во имя человечества, блядь. - Нет, Ирвин! - Ты подчинишься приказу. Он подчинится. Никуда не денется. И орать будет только на своего старого дружка Ирвина, а на командора Легиона разведчиков Смита – никогда. Так пойти и нажраться на конюшне этого вонючего виноградного пойла в компании Несса, обхаживающего свою обожаемую лошадь. И забыть в какой-то момент зачем пьет и сидит на каком-то грязном ящике в форменных белых штанах, и плестись почти перед рассветом в свою комнату чтобы бояться лечь в чистую постель, потому что засосет мерзкая черная воронка. *** - Это, конечно не моё дело, но зачем просить меня придти, если сам у себя ночевать не собираешься? - Ты? Иди к себе. - Я ждала тебя здесь всю ночь. Майк, какого черта, ты пьян? - Уже нет. Уйди к себе. - Зачем было звать? Я не спала и тебя дожидалась. Боже, почему, почему даже в ней порой просыпается тупая склочная баба, норовящая выесть мозги. Неужели не видит как ему херово. - Нанаба, я тебя прошу, уйди. - Будь добр, хотя бы объясниться. Нет, сил нет ни на какие объяснения и что ей объяснять, если не понимает простейшего: надо просто молча свалить из этой комнаты. Остается только подойти, дыхнув свежим перегаром прямо в невыспавшееся, с залегшими под нижними веками тенями лицо, крепко взять за локоть и вытащить, буквально вышвырнуть легкое сонное тело в темный коридор и, не заботясь о покое тех, кто спит в соседних комнатах, хлопнуть дверью. И обязательно закрыть на замок. Вали к себе. *** С тех пор личные отношения перешли в прямые и регламентированные, уставные. И с Ирвином, и с Нанабой. Первый был спокоен, вызывал по мере надобности, передавал планы, карты, схемы, требовал отчетности и чаю выпить не предлагал. Вторая не смотрела в глаза, сжимала зубы и без крайней надобности не подходила ближе, чем на три метра. В столовой, где уже несколько лет её место было негласно закреплено возле обеденного места командира, пересела через два стола. Видимо его усатая рожа теперь отбивала у неё всякий аппетит. И хер с ними с обоими. Одному он всё равно будет подчиняться, второй приказывать и по мере надобности, как члена своего отряда, защищать. *** Нанаба его жалела, от всей души, искренне. Конечно, если бы он узнал, оскорбился бы страшно, жалость, мол, унижает и прочий бред, но для неё жалость – практически синоним любви. Что происходит? Бледный как смерть, осунулся, заострились скулы, взгляд тяжелый, мрачный, направленный в сторону. Она бы подошла, погладила напряженные плечи, поцеловала в затылок, он всегда жмурился от этого как сытый кот, но как… Тогда выгнал и больше с иными вопросами кроме служебных не подходил ни разу. Конечно, сама была виновата, зря полезла. Ушла бы молча, а высказалась потом, когда он обрел адекватное сознание, но что уж теперь об этом. А идти навязываться, чтобы выставил снова? Не это страшно, а то, что не захочет ведь поделиться тем, что происходит в его голове и этим покажет, что она ему никто: подчиненная, любовница, больше никто. А это страшно. Потому что он для неё – всё. И даже немножечко больше. *** - Через 30 секунд открыть ворота! Громкий, четкий, уверенный голос. Все подбираются на роющих брусчатку копытами лошадях, голос вселяет уверенность, бесстрашие, каплю торжественности и желание идти за этим голосом в огонь, в воду, к титану в пасть. *** Как?! Как она оказалась в такой позиции? Они ведь шли наравне с Рене. Но та теперь далеко впереди, а Нанаба буквально зажата в тесном клочке пространства между пятиметровым и восьмиметровым монстрами. Вперед – будет в пасти пятиметрового, назад – рука второго уже едва не схватила её за ногу, если схватит, то можно отрубить ему пальцы, но травма обеспечена и тогда уже точно конец. Вправо-влево маневрировать некуда, не за что зацепиться и передислоцироваться, чтобы зайти за спину кому-то одному не получается, уже практически нет места для разворота. Всё? *** В контрольную точку сбора, наконец, добралась Рене. - Где Нанаба? - Шла за мной, сэр. Ёб вашу мать, что значит «шла»? Где она, если «шла»? И что он видит буквально через семьсот метров? Эта дура застыла между двумя титанами и даже не пытается выбраться, повисла на тросе, хер пойми за что зацепившись, и болтается как кое-что между ног. Да быстрее же! Сначала вынес пятиметрового, облетев вокруг, отвлекая второго, потом и восьмиметровую тушу. Оба рухнули, задымившись распадающейся плотью. - Майк!!! – глаза дикие какие-то, никогда у неё таких не видел. - Чего, блядь, повисла? Газ кончился? - Нет. У него буквально кровь замерзла в венах, будто почувствовал, как сердце перестало её перекачивать и похолодели пальцы. Эта дебилка сдохнуть тут собиралась? Благородной смертью солдата прикрыть своё истеричное бабское естество? Вот тварь. - За мной. – Потом, потом когда вернутся, сейчас нельзя, сейчас надо выжить, а уж потом они пообщаются. Кровь вернулась, наполняя капилляры, и пальцы закололо противно и щекотно. И так же щекотно стало в носу, а глаза защипало… от ветра. *** По возвращению за стены первые три дня было не продохнуть. Ирвин просто закрылся у себя с картами и Ханджи, скинув остальное на Майка и Эриха. Крутитесь, офицеры. Не было времени сходить поесть, трижды в день Гергер приносил тарелки, с чем майор не замечал, проглатывал, запивал кружкой воды и углублялся в отчеты. Чувство отлившей от пальцев крови больше не посещало. Но оно вернулось через пять дней, когда, наконец, выбравшись из-под горы макулатуры, проспав целых шесть часов и даже помывшись, Захариус шагал на ужин в столовую. Нанаба шла со стороны штаба, с какой-то папкой под мышкой и стопкой книг, пытаясь листать одну прямо за ходу. Вот тогда снова похолодели пальцы, а потом закололи так противно, что ни потереть, ни почесать, только разве что отгрызть их к чертовой матери. Рванулся к ней, схватил за ворот куртки и потащил в совершенно другую сторону, к офицерской казарме. Так и тащил за шкирку, как блохастую кошку, через холл, по лестнице, по коридору, а в комнате швырнул прямо на пол – книги и папка полетели в разные стороны. - Ты что делаешь? Совсем озверел?! Псих. Он в ответ только зарычал, слова сбились в тяжелый ком и застряли в горле. Нанаба поднялась на ноги, пятясь к окну, слишком уж бешеное выражение его лица откровенно пугало. Вконец чокнулся. С тем же утробным рыком, сильной рукой схватив девушку за ворот, Майк швырнул легкое тело на довольно жесткую кровать у стены. Она попыталась перекатиться на пол, безуспешно. Руки оказались прижаты коленями к телу, а стокилограммовая гора мышц навалилась всей массой на руки, плотно сжатые на тонкой бледной шее. Нанаба захрипела, безуспешно пытаясь ударить коленом в широкую спину, но воздуха уже катастрофически не хватало. Из уголка рта потекла слюна, секунда и затрещат шейные позвонки. Время замерло. Он отнял руки. Тяжело дыша и в упор глядя, как она откашливается, хватает воздух посиневшими губами, хрипит, то ли пытаясь что-то сказать, то ли просто дышит с таким звуком. Но продолжал сидеть сверху. - Сука. – В голосе звенело презрение. И чуть глубже боль. И совсем забившийся в угол сознания страх. - За… кха-кха… за что? – шипящий, неузнаваемый голос. – За что? - Ты, мразь, знаешь за что. – В следующую секунду бледную щеку и скулу обожгла пощечина, отпущенная крепкой мозолистой мужской рукой. – Сдохнуть, блядь, захотела. – И буквально выплюнул с неотпускающей болью. – Я тебя ненавижу. Сел на край кровати и обхватил руками давно не стриженную, взлохмаченную голову. Завыть, как хотелось завыть, но почему-то воя не выходило, только всё то же глухое рычание. Она свернулась в клубок, прижав колени к груди, едва начав нормально дышать заново, и смотрела в его спину взглядом полным панического ужаса. Он пытался убить? Её убить? Мысль била набатом в пустой голове и Нанаба не отдавала себе отчета сколько проходит времени, только, в конце концов, поняла, что совсем стемнело и комната освещается слабым светов факелов со двора. Что он сказал: «захотела сдохнуть?». Пазл сложился и всё встало на свои места. Она встала позади него, так и сидящего с опущенной головой, на колени, обхватила дрожащими руками широкие плечи, прижалась губами к любимому затылку и еле слышно прошептала: - Бедный мой мальчик. Он только выпустил, наконец, свои волосы из судорожно сжатых пальцев и выпрямился. - Ты правда решил, что я…? Правда? Так обо мне думаешь? - Так а какого хера ты висела там как мешок с говном? - Не знаю. Развернуться не могла, крепление перецепить не могла, испугалась. - Прости. – Майк развернулся, прижался горячими губами к содранной его ногтями коже на её шее. – Нанаба, любимая, прости меня. - Майк. - Прости. Пока он снимал с неё куртку, ремни, рубашку на его руки, грудь, лицо, на постель капали её горькие несдерживаемые слезы. Потом они текли по бледному пятну её щек, затекали в уши, стекали на простыни, пока он изо всех сил, со всей ранее несвойственной ему нежностью умолял простить его: руками, губами, всем своим большим горячим телом. *** - Проходи, Майк, присаживайся. Ирвин был один в своем просторном светлом кабинете. - Посмотри. Почитай. Перед Захариусом легла карта и листы бумаги со сводным анализом прошедшей вылазки. По мере прочтения и изучения карты глаза майора то расширялись от удивления, то сужались при рассматривании мелких штрихов и букв. - Как видишь, мы рискнули не зря. Теория Ханджи подтвердилась: титаны боятся воды. Если и не боятся, то очень её не любят. Ни один не попытался даже приблизиться, не то, что перейти на другой берег. Твой отряд сработал на отлично, уведя основную массу. Не подтвердись теория, нас бы просто раздавили у воды, но обошлось. - Мы потеряли тридцать шесть человек. - Знаю. Ты видишь сам, информация того стоила. Мы составим маршрут, будем пересекать как можно больше водоемов, сбивая их со следа, мы сможем уйти гораздо дальше, вооружившись этим. - Почему ты не сказал? Почему тогда не сказал? - Не сказал, что твой отряд приманка для титанов, потому что мы проверяем теорию Ханджи? Ты бы дал мне в рожу и был бы прав. - Я ненавижу тебя, Ирвин. - Правильно, Майк, не за что меня любить. – Помолчав, добавил. – Но на твою дружбу я рассчитываю.