Ледяной цветок

Палашка-Палашка Рваная рубашка, Рваная рубашка, Сама замарашка! У вас овощ в огороде – Хрен да луковица, У вас медная посуда – Крест да пуговица! Бежит девочка по деревенской улице, низко голову склонила, бежит домой, торопится. Шубейка старенькая, платок заштопанный, через плечо сума холщовая, на ногах опорки. А другие дети – нарядные, весёлые, у мальчиков полушубочки новенькие, у девочек валеночки беленькие, вышитые, с кисточками… Только у Палашки нет ни новенького платочка на голову, ни валенок – даже не белых – простых, сереньких – нет… И рубашки новой нет. И рукавичек. А есть только чужие обноски да серая холщовая сума через плечо. Ходит Палашка «под оконья Христовым именем кормиться» - милостыню просит. Придет, встанет у окошечка и затянет тоненьким жалостным голоском: - Подайте, Христа ради… Подают. Кто хлеба кусок, кто картоху варёную, кто каши, круто сваренной, немножко, кто рыбы коренной, что уже чуть пованивать стала. Деревня большая – можно нищенку прокормить. И мать её непутёвую. И бабку-бобылку, у которой они обе живут. Взрослые, может, и жалеют девочку, да не говорят о том – швырнут кусок хлеба, и ладно, у всех свои дела. А дети… дети дразнятся: - Эй, эй, глядите, нищенка идёт, чумичка подзаборная! - Палашка-Палашка, хвати тебя кондрашка! - Вшивая-плешивая, по кусочки пошла! Ничего не отвечает девочка, только слёзы глотает. Уже и то хорошо, что не трогают, не бьют, не щиплются больно… Только снежки в спину кидают – бросят и прячутся. Знает Палашка, что это из-за бабки Юстиньи, у которой живут они с матерью. Считают бабку на деревне ведьмой, вот и не трогают их лишний раз. Только вот недужится бабке Юстинье, уже вторую неделю не встаёт она с постели, кашляет так, что кажется, вот-вот грудь разорвётся. А мать Палашкина, Груня, уже два месяца домой глаз не кажет: как ушла в город в прислуги наниматься, так и пропала с концами. Холодно в старом домишке бабки Юстиньи, голодно. Некому в лес сходить, дров нарубить, некому печь переложить, чтоб не дымила, и забор поправить тоже некому. Нету у бабки Юстиньи на свете ни единой родной души, с тех самых пор, как забрали её сына Фёдора «под красну шапку», в солдаты. Плакала Юстинья, кричала, что негоже забирать единственного сына у вдовой матери, да так мир-народ решил. Каждый думал – лишь бы не моего – а вышло, что забрали того, у кого ни родни, ни заступников. А было это без малого двадцать лет назад. Так и осталась вдовая Юстинья одна. Постарела в одночасье, поседела. И с тех пор ни с кем из односельчан словом не перемолвилась. Только когда два года назад забрела в село нищенка с маленькой пятилетней девочкой, только ту и приютила. Нищенку звали Груня, и была она девкой красивой, да видать, гулящей, раз девчонку без мужа родила. И что с того, что вела она себя тихо да смирно, ни с кем шашней не заводила, на подённую работу нанималась, трудилась, не покладая рук. Гулящая - она и есть гулящая, а дочка её Палашка – крапивное семя. Так и жили втроём – бабка Юстинья, «гулящая» Груня да Палашка, крапивное семя. Еле концы с концами сводили. Добрым сельчанам всякое лыко в строку было – хоть и работала Груня, не покладая рук, а платили ей меньше, чем другим подёнщицам – да ещё намекали лишний раз, что она в ногах валяться должна за то, что ей дают возможность честным трудом зарабатывать. Устала Груня от такого, а когда узнала, что можно в городе на работу наняться, тотчас собралась и поспешила. Была тогда ещё и мука в кладовке, и крупа на кашу, и масло в горшочке, и поленьев целая поленница – всё, что Груня летом да осенью заработала, оставила она Юстинье с Палашкой и обещала до Новогодья вернуться. Сначала было им житьё не худо, да только всё кончается, вот и припасы к концу подошли, уж и Новогодье прошло, и Рождество на носу, а от Груни ни слуху, ни духу. Потом захворала бабка Юстинья, вот и пришлось Палашке идти Христовым именем кусочков просить. Деревенские подавали, только вот ребятишки… Они и раньше Палашку не любили, а теперь стали день ото дня дразниться всё злее и злее: - Замарашка! Нищенка! Крапивница! Молчит Палашка, только слёзы глотает. Знает – коли пожалуешься – ты же и будешь виновата, всякая мать своё дитя защищает, а нищенку за косы оттаскать – самое милое дело. Только вот не нравилось сельским ребятам, что Палашка молчит, не отвечает, не задирается, всё бочком-бочком, всё мимо. И решили они подшутить, да не по-хорошему. Бежит Палашка домой, торопится, как там бабка Юстинья одна в холодном нетопленом доме, и вдруг… Вдруг чья-то недобрая рука спустила с цепи двух злющих кобелей, и раздался весёлый смех: - Серко! Буян! Ату её! Ату нищенку! Кобели рванули вперед, Палашка развернулась и бросилась в лес по тропинке, дороги не разбирая. Бежала девочка, как загнанный зайчонок – всё казалось, что налетят на неё страшные злые собаки, повалят, станут рвать старенькую одежонку, добираться страшенными вершковыми клыками до шеи. Долго бежала Палашка, а когда опамятовалась – смотрит, темно уже, да и лес кругом незнакомый, и ни дороги, ни тропинки… заплакала девочка, стала оглядываться, смотрит – а за деревьями вроде огонёк мелькает. Слабо так, еле-еле. Бросилась девочка к огоньку – видит, и впрямь жильё. Стоит на поляне землянка, старая-престарая, на честном слове держится. Только окошечко у самой земли чуть светится, а из трубы дым идёт. Подошла девочка и, хоть и страшно ей было, постучала. Открыла ей дверь страшная лохматая старуха, космы седые, нос крючком, изо рта два зуба торчат – жёлтые, страшные. Только Палашка уже так измучилась, что не испугалась страшной старухи, а вежливо сказала: - Здравствуй, бабушка! Заплутала я, позволь мне погреться и отдохнуть. - Здравствуй и ты, дитятко, - отвечает старуха, - а не боишься? Вдруг я Яга-Баба, что детишек на лопате в печи испекает и горяченькими ест? Палашка только головой покачала: - Даже если и так, всё равно, – говорит, - замёрзну. А так хоть согреюсь напоследок. Рассмеялась старуха и говорит: - Ну входи, коль не боишься! Зашла Палашка внутрь – ничего особенного, землянка как землянка. Ни тебе песта, ни ступы, ни метлы волшебной. Всё как у людей, только икон нет в красном углу. Усадила старуха Палашку за стол, налила ей в миску какого-то горячего отвара и говорит: - Ты не обессудь, дитятко, угостить тебя нечем. Бедно я живу, голодно. Попей вон горяченького, хоть согреешься. Вспомнила Палашка про свою суму, достала из неё и хлеб, и картошку, и огурец солёный, и пирога с капустой кусок, и говорит: - Поешь, бабушка, а я не голодная. Старуха вроде как улыбнулась, кусок хлеба взяла и спрашивает: - Как же ты, дитятко, в лесу оказалась? И рассказала ей Палашка и про маму, и про бабку Юстинью, и про злые дразнилки, и про собак. Покачала головой старуха и спрашивает: - Скажи, дитятко, а если бы предложили тебе, что бабушка Юстинья выздоровеет, но из-за того тот человек умрёт, на которого ты укажешь, твой враг, самый-самый тебе неприятный, что бы ты сделала? - Ничего, - отвечает Палашка, - не вольна я над чужой жизнью и смертью, не я ей сроки меряю. Грех это – другим смерти желать, так мама говорит. Кивнула старуха, задумалась, а потом ещё спросила: - А если бы сказали тебе, что можешь ты всем, кто тебя обижал, отомстить, как захочешь? Как бы ты мстила? - Никак, - отвечает Палашка, - тогда ведь и я буду как они, а чего уж тут хорошего. Спасибо тебе, бабушка, согрелась я. Может, подскажешь мне, как из леса выйти? Улыбнулась старуха, махнула рукой, и вдруг… Вдруг землянка превратилась в резной деревянный терем, старуха стала красивой молодой женщиной в нарядной одежде, а на столе вместо жалких кусочков чего только ни появилось. Да и сама Палашка преобразилась – вместо лохмотьев и опорков на ней новенький красный сарафанчик, белые валеночки с красными кисточками, шубейка новая, платок узорчатый, рукавички пуховые – мягкие-мягкие… - Да что же это? – вскрикнула Палашка от удивления. - Твоя награда, - улыбнулась женщина, - у вас, у людей, праздник скоро – так я решила подарков тебе подарить. - Да за что же? – удивилась Палашка. - За сердце доброе, за душу чистую. Думала я, что нет уже больше таких людей, видать, ошиблась. Поешь, подкрепись, да ступай себе. Слуги мои верные тебя мигом домой домчат. Всё хорошо будет, вот увидишь. Поела немного Палашка, а потом её хозяйка протянула старую суму и говорит: - До дома её не открывай, а сейчас ещё и это возьми. И протянула девочке ледяной цветок, да такой красивый, что Палашка вскрикнула от удивления. - Спрячь его за пазуху, - строго сказала женщина, - будет тебе больно и холодно, но ты его до самого дома не вынешь. А коли сделаешь всё правильно – то станет ледяной цветок живым, и будет всё у тебя хорошо. Поклонилась Палашка женщине и спрашивает: - Спасибо тебе. Скажи только, кто ты, чтоб знала я, за кого Богу молиться. - Не стоит за меня молиться, - отвечает женщина, - и кто я такая, знать тебе не надобно. Если решит судьба – тогда ещё свидимся. А пока – прощай, Пелагея. И не успела Палашка удивиться, что не называла она женщине своего имени, как вывела та её во двор и усадила в маленькие сани, запряженные тремя волками. Да какими огромными! В центре был волк белый, как снег, слева - серебристый, как сталь, а справа – бурый, как высохшая кровь. И крикнула женщина: - Эй вы, слуги мои, верные, бесскверные, быстрые, норовистые! Сами едьте, сами правьте, девочку домой доставьте! И свистнула совсем уж по-разбойничьи. Так и взвились волки – не бегут, летят, кажется, не по земле, а по воздуху, только верхушки сосен внизу мелькают. Испугалась бы Палашка, да только цветок за пазухой обдал её таким ледяным холодом, что скорчилась девочка, как от боли. А цветок вытащить нельзя… так и терпела Палашка до дому всю дорогу, одно хорошо, что быстро волки примчались к околице, соскочила девочка с саней, а волки ей только головами мотнули, вокруг себя обернулись - и нет их. Побежала девочка к Юстиньиной избушке – смотрит, а там печь топится, окошки светятся. Неужели мама вернулась? Вбежала Палашка в избу и смотрит – точно. Бабка Юстинья уже не лежит, не помирает, - сидит на лавке да беспокойно на дверь косится. На столе самовар пыхтит, новенький, чашки стоят – все одинаковые, да не битые, не щербатые, все в синий горошек. А на столе-то, на столе! И пряники, и бублики, и хлеба ситного каравай, и репы пареной миска, и каши горшок. Всё как у людей. Завидела бабка Юстинья Палашку и говорит: - Ай, стыдодейка! У нас тут радость – мама твоя вернулась, и сын мой, Фёдор, тоже. Такая радость – а тебя и дома нет! Они уж ждали, ждали – да и искать тебя пошли! Повинилась Палашка: - Прости, бабушка! А бабка пригляделась и спрашивает: - Это кто же тебя так разодел? Только хотела Палашка ответить, как стукнула дверь и вошли в избу Груня и незнакомый мужчина в солдатской одежде с двумя медалями и крестом на груди. Это и был Фёдор, сын бабки Юстиньи. Воевал он турок, спас в бою генерал-аншефа, за что и получил награду – крест на грудь, пятьдесят рублёв деньгами и чистую отставку. Вот и поспешил к матери, которая не чаяла его живого увидеть. Так и случилось, что пришла на Рождество в старый домик бабки Юстиньи великая радость. А стал ли живым ледяной цветок? Ещё как стал. До сих пор цветёт – не вянет. Не верите – сами посмотрите. И до тех пор ему цвести, пока есть в людях доброта и милосердие. Хоть в ком-то, да есть. С Новым Годом вас!