Философия
28 февраля 2012 г. в 12:22
Никита уже ненавидел и университет, и философию, и этот кабинет в том числе. Больше всего он ненавидел то, что в его голову никак не желали помещаться знания, а настырный преподаватель всё равно не ставил ему зачёт, хотя прекрасно знал, что лучше Котов точно не выучит.
— Владимир Степанович, — парень откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, — ну вам-то домой не пора? Поздно уже. Что вам стоит поставить зачёт? — он вернулся в исходное положение, облокотился на руки, оперевшись ими на парту. — И расстанемся на этом. Даю слово, что больше вы никогда меня не увидите.
Никита не стал уточнять, что философия последний год, поэтому их дорожки с преподавателем не должны были пересечься.
Владимир Степанович медленно снял очки, устало потёр переносицу, сильно надавливая, меланхолично взглянул в окно, а потом снова взглянул на студента.
— Котов, — и в этом «Котов» была вся вселенская скорбь мира, — вы же знаете, что я не поставлю вам зачёт просто так. Вы который раз ко мне на пересдачу приходите? Пятый, кажется? — он сверился с бегунком, глядя, чуть прищурившись, через очки, но не надевая их. — Я ведь не раз говорил вам, что от знания философии зависит ваше будущее, понимание всех наук в целом и каждой в частности, понимание мира и законов бытия. А вы что?..
Молодой мужчина с холодными серыми глазами и квадратными очками вперился взглядом в нерадивого студента.
— Говорили, — согласно кивнул Никита. Он не стал восклицать вслух, что философия казалась ему сущим бредом и уж точно в жизни ему не понадобится. Не та специальность была. — Ну не могу я выучить, понимаете, — конечно, сначала он говорил, что у него просто нет времени на учёбу: работа, работа, работа, печальные студенческие будни — и был, вообще-то, уверен, что это прокатит. Но когда пришёл на пересдачу в четвёртый раз, до него дошло, что с философией такое дело не пройдёт.
И надо же было испытывать такую неприязнь к предмету, именно когда его ведёт человек, который очень бережно относился к своей работе вообще и к преподаваемой науке в частности.
— Не могу я это выучить, просто не могу, — Никита хлопнул толстенной тетрадкой по парте и хмуро уставился на учителя. — До встречи в шестой раз, Владимир Степанович?
Тот тяжело вздохнул и устало, хрипло проговорил:
— Сядьте, Котов. Оставьте свой подростковый максимализм где-нибудь за дверью, хорошо? — Владимир Степанович снова пронзительно взглянул студенту прямо в глаза, откинулся на своё большое кожаное кресло и составил все пальцы в пирамидку. — Давайте попробуем зайти с другой стороны. Просто поговорим... — он чуть сощурился, глядя в сторону и вытянув губы, явно раздумывая. — Что вас интересует в жизни? Какие приоритеты? Вот говорили про работу... Значит, на первом месте для вас капитал? — произнёс волшебное слово преподаватель, надеясь, что студент подхватит и начнёт рассказывать про основную работу Маркса.
— «Капитал»? — Никита слегка наклонил голову набок, задумчиво щуря глаза. — Деньги? Да, я думаю, что они важны. Конечно, не самое важное в жизни. Но важны. Без них ведь никак. Вот Егоркина говорит, что с милым рай и в шалаше. А я в это не верю никак. Ну какой шалаш в наши времена? Придёт владелец земли и скажет платить арендную плату.
Вообще-то, он был почему-то уверен, что преподаватель совсем не это ожидал услышать, но тот его не перебивал, поэтому студент продолжал говорить, поймав волну, может, и не самую верную:
— Или на что еду покупать? Ведь даже хлеб денег стоит. Самим выращивать? Так зерно тоже денег стоит, да ещё его надо перемолоть и… В общем, я не очень знаю, что с зерном делают, но факт остаётся фактом. Деньги важны, из чего следует, что и капитал, в который они вложены, тоже важен.
Он почесал переносицу и уставился на учителя в ожидании следующего вопроса.
Владимир Степанович прикрыл глаза и опустил плечи.
— «Капитал», многоуважаемый Котов, это основная работа Карла Маркса, где описана его теория строения общества и светлое социалистическое будущее.
Он крутанулся в кресле, обошёл стол и стал рядом со студентом, оперевшись бедром о стол, скрестив руки на груди и глядя на него сверху вниз.
— Ладно, хорошо… Егоркина, говорите... Так, может, важнее секс? — снова преподаватель изогнул бровь, будучи уверенным, что все, ну вот абсолютно все студенты знают теорию психоанализа Фрейда и вот тут-то он точно услышит то, что хочет.
«Капитал»… Маркс… Да, он, определённо, где-то это слышал. Никита в который раз убедился, что его неспособность к философии просто уничтожает все пути к сдаче сессии, и он сразу поник, понимая, что в шестой раз точно придётся увидеться с Владимиром Степановичем, который уже между тем навис над ним.
Котов поднял голову и непонимающе взглянул на преподавателя:
— А Егоркина при чём тут? Она к сексу каким боком? — абсолютно искренне спросил студент. Одногруппница у него вообще никак с человеком, у которого нормальная жизнь, не ассоциировалась. — Но если вы о сексе, то я думаю, что он тоже не так важен.
Вот тут Котов нагло врал. Ну не говорить же преподавателю, что секс, вообще-то, важен в первую очередь и является главным в отношениях. По крайней мере, для нормального парня его возраста.
Тот застонал в голос и закрыл лицо руками. Проговорил страдальчески:
— Котов, Господи! Ну это же все знают! Чья работа была построена на сексе? — он склонился к Никите, желая разглядеть в его глазах хоть проблеск понимания, мысли — да хоть чего-нибудь. — Я, Сверх-Я, Оно? Ид? Вам эти слова говорят о чём-то, ну?..
Его лицо было прямо на уровне лица Котова, брови просительно сошлись над переносицей, и он буквально вытягивал из него хоть какую-то реакцию в сторону философии, а не обычного студенческого трёпа.
— Котов, будь человеком. Я не хочу видеть тебя в шестой раз, — прошептал сквозь зубы Владимир Степанович, надеясь, что здесь сработает «кнутом и пряником».
— Говорят, — несмело проговорил Никита, медленно кивая. — Но это же психология! При чём тут вы?
Котов ещё никогда в жизни не чувствовал себя таким тупым, просто беспробудно тупым, что даже обычно сдержанный Владимир Степанович страдальчески стонал. Это говорило лишь об одном: парень совсем безнадёжен. И он это прекрасно понимал. И ему не нравилось это понимание.
— Владимир Степанович, ну, давайте я напишу какой-нибудь реферат, и мы на этом сойдёмся? — просительно глянул в глаза преподавателю Никита. — Ну что вам стоит? Всего только один реферат, и мы с вами никогда не увидимся.
Мужчина сжал губы в полоску и резко мотнул головой, как бы отмахиваясь от этой пустой, абсолютно неуместной мысли.
— А вам не приходило в голову, мой любезный друг, что психология, во-первых, слишком молодая наука, но развивалась довольно давно, в том числе и в составе философии? Не знаете ли вы, случайно, как переводится с древнегреческого «психо»? И что это за мифическое существо такое, Психея, м?
Владимир Степанович всё напирал и напирал на бедного Никиту, непроизвольно заставляя его отклоняться всё дальше и дальше.
— Может, вам могло показаться, что психология и конкретно теория психоанализа Фрейда — это просто способ увидеть и трактовать мир, понять его законы и закономерности, определить истину... А это всё является задачами какой науки?
Он даже несколько раз медленно провёл рукой по кругу, как бы подгоняя напрашивающийся ответ.
Никита и дальше отклонялся от слишком уж эмоционально настроенного преподавателя, правда, в какой-то момент отклоняться было некуда, и он упёрся стулом в заднюю парту.
— Философии? — несмело пискнул он, выдавливая даже улыбку. — То есть вы серьёзно говорили, что философия тесно связана с другими науками? Я думал, что вы просто преувеличиваете значимость своего предмета, — Котов пожал плечами, а потом вдруг понял, что сказал вслух, и округлил на мгновение глаза. — Простите, это не совсем то, что я имел в виду... — но парень сразу сообразил, что оправдываться поздно: — Хотя, вообще-то, именно это самое и имел, — признался он, пожимая плечами, решив резать правду-матку до конца. — Так ведь все преподаватели считают свой предмет самым важным. Вы не исключение.
Владимир Степанович воздел руки к небу и хлопнул даже в ладоши, а потом по-свойски уселся на стол.
— Я знаю, Котов, что все говорят. Ну а ты никогда не думал, почему, когда люди выпьют и начинают разговаривать, это называется философствованием? Почему всегда говорят «по-философски смотреть на вещи», «да ты философ»? Потому что философия — она везде. Абсолютно везде, в каждом окружающем нас предмете... А об этом говорил кто? — не дожидаясь, преподаватель сам ответил за него: — Правильно, Кант. Когда противопоставлял феномен — то, что мы знаем о вещи, — ноумену — тому, что есть вещь сама по себе.
Он как-то странно прищурился и закусил губу, как бы взвешивая свои мысли, а потом заговорщически проговорил:
— Слушай, Котов, а ты коньяк любишь?
Никита слушал преподавателя с абсолютным непониманием на лице. Он практически ни слова не понял из его монолога. «Философия», «по-философски», «Кант» — это всё, что он уловил. Непонятный набор слов, который, ну правда, никогда ему не пригодится.
И лишь последнюю фразу он воспринял ясно, но удивлённо:
— Люблю, — кивнул парень растерянно, а потом хлопнул ресницами, догадываясь, к чему ведёт Владимир Степанович. — Хотите, я вам куплю коньяк? Хороший! Какой вы любите? Армянский, французский? — на французский, пожалуй, денег вряд ли бы хватило, но в шестой раз идти на пересдачу не хотелось больше, чем выкладывать несколько тысяч за бутылку с элитным алкогольным напитком. Тем более, можно было взять не раскрученный бренд, а что-нибудь поскромнее. — Я прям сейчас и схожу, — Котов вскочил со стула, глядя на часы. В магазин он ещё успевал.
— Да сядь ты, Котов, — брезгливо поморщившись, Владимир Степанович с силой надавил на плечо студента и посадил его обратно. — Ты, конечно, не помнишь, Котов, но философия — это не только предмет. Философией также называется твоё мировоззрение. Например, в словосочетании «философия жизни».
Он подошёл к неприметному совдеповскому сейфу в углу кабинета, открыл его и достал бутылку хорошего коньяка отечественного производства и пару маленьких хрустальных рюмочек.
— Так вот, Котов, философия моей жизни — это знание, — говорил преподаватель, разливая приятную янтарную жидкость по рюмкам. — А это значит, что, когда я шёл в университет преподавать, я изначально имел своей целью знание в голове каждого — ты слышишь меня? — каждого студента! И пока ты не усвоишь хотя бы основные, ключевые понятия философии, ты отсюда не уйдёшь, — Владимир Степанович посмотрел на Никиту исподлобья и протянул рюмку: — Надеюсь, это ускорит наше взаимопонимание.
— Звучит как угроза, — пробормотал Котов, но рюмку взял. Пить с преподавателем, вообще-то, ему не приходилось. Он принюхался к рюмке, и, решив, что его не отравят (ну так, на всякий случай, чтоб больше глаза не мозолил и не нервировал своим присутствием), Никита одним махом осушил рюмку и тут же почувствовал, как коньяк ошпарил горло. Он пару раз рефлекторно кашлянул и втянул ртом воздух.
— Хорошая вещь этот ваш коньяк, — ошалело пробормотал он с видом, будто бы только что не качественного напитка выпил, а плохой водки за пятьдесят рублей, купленной в подвальчике у метро. Увы, и такое было. Впрочем, коньяк пился легче, но пару секунд горло драл так же.
Владимир Степанович изогнул бровь и несколько секунд так и стоял с протянутой своей рюмкой, собираясь, вообще-то, сказать долгий и красноречивый тост, но студенты такие студенты. Он пожал плечом и тоже выпил, аккуратно, постепенно, смакуя вкус и запах. Потом причмокнул и мотнул головой, закрывая нос и рот рукавом.
— Котов, если ты кому-нибудь расскажешь об этом инциденте, то ты вылетишь из этого университета как пробка из-под шампанского, а ни в один другой никогда и ни при каких обстоятельствах не поступишь. Я ясно излагаю?
Мужчина взял стул и оседлал его, усаживаясь практически впритык к студенту.
Никита выгнул бровь, кидая вопросительный взгляд на преподавателя:
— Значит, так вы принимаете зачёты? Спаивая студентов? — то ли алкоголь всё-таки успел ударить в голову, что, конечно, вряд ли, то ли Котов внезапно осмелел. В конце концов, зачёт ему, видимо, всё-таки светил, и волноваться было больше не о чем. Про себя же он подумал, что рассказывать никому не будет. Для собственного блага, в способностях Владимира Степановича он не сомневался. — И много так зачётов приняли? — он улыбнулся прямо в лицо подсевшего мужчины.
Владимир Степанович почернел как туча, пресекая одним только своим видом подобные разговоры.
— Мы можем закончить немедленно, и вы придёте в следующий понедельник, в часы консультаций, но принимать вас буду уже не я, а комиссия. Такой вариант вам больше нравится?
Эта характерная манера смотреть цепко в глаза нередко пугала студентов, заставляя отворачиваться и прятать взгляд не оттого, что нет знаний, а потому, что казалось, будто эти серые глаза смотрят прямо в душу и видят всю подноготную. Котов съёжился и чуть отпрянул, улыбка сползла с лица, и он сконфуженно отвернулся:
— Не нравится. Давайте сюда ваш коньяк, — он протянул руку и снова наполнил рюмки. Покрутив свою в руках, он чуть приподнял её в показательном движении, как обычно делают в фильмах с бокалом шампанского, и проговорил:
— За сданный зачёт? — интонация была всё-таки чуть вопросительной, парень покосился на философа и решил, что зачёт всё-таки действительно сдан. Вторая рюмка пошла чуть проще, по крайней мере, сейчас он не закашлялся, а лишь шмыгнул носом.
Преподаватель не спешил пока пить.
— Зачёт ещё не сдан. Об итогах вы узнаете в конце.
Он недовольно скривил губы, глянул на рюмку и всё же выпил.
— А теперь, Котов, я внимательно слушаю, что же вы мне расскажете про теорию психоанализа Фрейда.
Глаза у мужчины масляно заблестели после выпитого, он слегка расслабился и упёрся подбородком в руки, которые покоились на спинке стула.
— Фрейда? — Никита сник. Они ходили по кругу. — Владимир Степанович, не издевайтесь, — простонал он, опуская плечи и страдальчески кривясь, будто коньяк заедал лимоном. — Это уже не смешно. Сначала вы мне наливаете, потом просите ответить на вопросы. Я даже в трезвом состоянии их понять не могу, — жалобно проговорил Котов, упираясь руками в парту и снова раскачиваясь на стуле.
— Господи, ну о сексе-то ты мне можешь рассказать?.. — как-то хитро улыбнулся преподаватель, налил ещё по рюмке и по традиции уже, не дожидаясь нерадивого студента, осушил её сам. Затем вернул голову в прежнее состояние, только теперь уже положил щёку на руки, глядя на Никиту сбоку.
— О сексе? — глаза у Котова ещё больше округлились. Определённо, Владимир Степанович был полон сюрпризов сегодня. — А что о нём говорить? — Никита не считал себя очень скромным, но говорить со своим преподавателем об интимной жизни не хотелось. — Секс и секс, я же сказал, что не самое главное в жизни. Приятно, хорошо, но и без него прожить можно. Так ведь?
— Ну... Как тебе сказать... — Владимир Степанович шмыгнул носом и хмыкнул, глядя куда-то в сторону. — Котов, напряги то, что у тебя там вместо мозгов. Что я хочу от тебя услышать?
— Что вы хотите от меня услышать? — эхом повторил парень. Кажется, сейчас вопросы были гораздо сложнее, чем на самом зачёте. Тогда они были хоть определёнными, и Никита примерно представлял, что от него хотят. — Владимир Степанович, вы… — Котов замялся, решив построить фразу так же, как обычно строил их философ. — Поставьте вопрос правильно, чтобы я мог понять, что именно вы хотите.
— Во-о-от, Котов, ты уже делаешь успехи... — преподаватель сел ровно и снова налил. — Ну, вспомни дедушку Фрейда. Что он говорил о сексуальной жизни человека? О латентности? — Владимир Степанович искоса глянул на студента, всё так же блестя глазами с расширившимися зрачками. В кабинете уже совершенно стемнело, и только уличные фонари освещали их тусклым жёлтым светом.
Котов тряхнул головой, понимая уже, куда ведёт преподаватель.
— Вы о гомосексуализме, что ли? — выдал он. — Не знаю я, что говорил об этом Фрейд, — передёрнул плечами. — Даже не знаю, что он говорил о нормальных отношениях, — Никита взял свою рюмку и залпом выпил. Разговор с Владимиром Степановичем принимал новый оборот, тут, определённо, потребуется алкоголь, чтобы быть с ним на одной волне.
Преподаватель дёрнулся, как от щелчка по носу, когда студент сказал такое откровенное слово.
— Никита, вы же даже не пытаетесь сдать зачёт.
Он посмотрел на него так, будто только что увидел, оглядывая сверху вниз, а потом снова возвращаясь к лицу.
— Вы с завидным упорством приходите сюда, вешаете мне лапшу на уши про работу, даже не пытаясь хоть наврать что-то, хоть своё придумать, и хотите зачёт? Да никогда в жизни...
Он резко поднялся и отвернулся, собираясь сворачивать лавочку.
— Тогда зачем нужно было вообще начинать всё это?! — Котов вскочил со стула, обводя руками пространство и красноречиво останавливая руку в направлении бутылки. Стул с грохотом свалился, но парню было не до того. Коньяк в голову всё-таки ударил, а вместе с ним и храбрость с глупостью. — Сказали бы мне сразу прийти в понедельник, так нет! Где логика ваших поступков? — студенту казалось, что ещё чуть-чуть и он затопает ногами, как маленький ребёнок, у которого отобрали игрушку. — Поставьте мне зачёт, вы же видите, что не даётся мне ваша философия! Поставьте — и я уйду!
— Нет, Котов, я думал, что хоть в неформальной обстановке в вашей голове завертятся какие-то пружины! — преподаватель подошёл к парню и несколько раз потыкал указательным пальцем Никите в лоб, тоже распалённый алкоголем и еле сдерживающий ярость. — Никогда и никому я не ставил зачёт просто так, тем более, по такой элементарной дисциплине, как философия! Можно сопромат не понимать, потому что там куча непроходимых формул, но философию, которая проистекает из обычной человеческой логики! Из жизни, в конце-то концов! — Владимир Степанович сжал кулаки и зарычал, чтобы не броситься на Котова. — Да вы просто непроходимый тупица, и вам нечего делать в этом университете!
— Ну и что, что я такой тупой?! — воскликнул парень, обиженно хмурясь. Пусть истина и была где-то рядом, он не хотел, чтобы её озвучивали вслух. — Вам-то какое дело? Это только ваши принципы! А если вы не поставите мне этот зачёт, то испортите мне жизнь! — выдохнул Котов, внезапно успокаиваясь, и выражение на его лице изменилось. Он никогда не был подлым, но ситуация была просто отчаянной, а алкоголь сделал своё дело: придал не только храбрости и глупости, но и полного идиотизма. — А я вам карьеру, — он сделал шаг к преподавателю, моментально преодолевая расстояние между ними, и коснулся чужих губ своими.
— Как вы считаете, хорошо ли отнесётся ректор к тому, что вы напоили студента и изнасиловали его? — на лице парня появилась блаженная улыбка. — Вас тоже ни в один университет не пустят, Владимир Степанович.
Преподаватель изумлённо выдохнул и распахнул глаза, не совсем понимая, что происходит вообще, не в силах даже пошевелиться и не зная, как реагировать, что делать дальше. Его щёки тут же предательски вспыхнули, он судорожно вздохнул, но не отпрянул. Проговорил хрипло:
— Котов... Что вы себе позволяете?.. Вы вообще отдаёте себе отчёт в том, что сейчас делаете?.. — выдохнул ему всё это прямо в губы, опираясь на стол и крепко стискивая его крышку. Дурацкая ситуация — никак невозможно сбежать: спереди Котов, а сзади — огромный письменный стол.
— Как же, Владимир Степанович, — Никита внутренне сжался, но внешне был спокоен. — Вашим же оружием. Может, мы так лучше сможем достичь взаимопонимания? — Парень снова прильнул к губам философа, теперь, правда, на более короткий срок. Он быстрым и немного смазанным движением провёл по сомкнутым губам мужчины языком, потом отодвинулся на пару сантиметров и произнёс: — Объясните мне философию? Или Фрейда? Вы же хотели…
Целоваться с мужчиной было, конечно, не так, как с девушкой. Девушки были мягче, что ли, но и с мужчиной было не так… противно, как изначально думал Котов.
— Господи, Котов... — преподаватель совсем разнервничался, потому что этого никогда и ни при каких обстоятельствах не должно было произойти. Как он догадался? Как вообще такая мысль могла прийти ему в голову?.. Хотя сам виноват: Фрейд, латентность... Старый пидорас.
Владимир Степанович прочистил горло и сделал последнюю попытку к отступлению.
— Котов. Либо вы сейчас же прекратите, либо... — а чем он, собственно, мог пригрозить? Видно было, что мальчишке всё равно. — Либо я за себя не ручаюсь, — выдохнул он, прежде чем обхватить голову парня обеими руками, запуская руки в волосы, и поцеловать уже по-настоящему, глубоко и страстно, по-мужски. При этом философ, воспользовавшись растерянностью парня, совершил такую себе рокировку: перевернулся вместе с юношей, теперь зажимая его между столом и собой.
— В-Владимир Степанович? — выдохнул Никита, как только преподаватель отстранился, давая ему вдохнуть немного воздуха. Котов схватился за край стола, как раньше философ, и ошалело посмотрел на мужчину. Так его ещё никто не целовал, а уж опыт в поцелуях у него был. Не слишком богатый, но и не маленький. Котов, вообще-то, хотел сказать, что всё, хватит шутить, но решил, что тогда точно покажется в конец тупым. Только идиоты таким шутят. — Вы… вы… — Никита замялся, не зная, как лучше подобрать слово, чтобы звучало не очень жёстко. — Вы по Фрейду, который не латентный?
— Господи, Котов, целуешься ты, определённо, лучше, чем думаешь... — мужчина снова накрыл его губы поцелуем, просовывая колено между ног. Проговорил ему в раскрытый рот, придерживая рукой голову: — Доволен? Это то, чего ты хотел, да, Котов? Именно поэтому ты приходил сюда на пересдачи уже пять раз?..
Философ прикусил кожу на линии его нижней челюсти и слегка приподнял колено, чтобы оно упиралось аккурат в мошонку студента.
— Сейчас я тебе всё расскажу... И про вещь в себе, и про вещь в тебе... — он прикусил его подбородок и сдавил зубами нижнюю губу, слегка оттягивая.
Никита сдавленно охнул, когда ощутил между ног колено, и рефлекторно попытался сдвинуть ноги, но тут же отвлёкся на рот философа, который, в отличие от колена, действовал совсем уж не по-преподавательски. Парень сильнее упёрся в стол бёдрами, невольно чуть-чуть запрокидывая голову. Это было… приятно.
— А вы поэтому не давали мне сдать? Да? — в тон философу спросил Котов, понимая, что дыхание уже сбилось со спокойного ритма. Ещё не шумное, но более частое. Да и сердце билось совсем уж сильно. Скорее от адреналина, чем от пока ещё не накрывшего возбуждения. — Так хотелось мне наглядно всё показать? — Никита не смог слезть с ехидства, понимая, что сейчас это его единственное оружие.
— Мелкий гадёныш... — прошипел ему на ухо Владимир Степанович и прикусил мочку, оттягивая, а потом тут же посасывая, сминая её губами, втягивая в рот, а затем давая медленно выскользнуть. Одна рука по-прежнему гладила его затылок, а второй мужчина медленно гладил его талию, плавно перемещаясь на спину и проводя рукой выше, к лопаткам. — Что ж ты не был такой разговорчивый, когда зачёт сдавал, а?.. Откуда такое красноречие внезапно?.. — распаляясь всё больше и больше, Владимир Степанович прильнул бёдрами к бёдрам своего студента, давая отчётливо почувствовать, что если ранее что-то и было латентно, то теперь всё отчётливо ясно, как майский день. Тем временем губы преподавателя медленно спускались по шее Никиты, в то время как рука сжала прядь волос, заставляя запрокинуть голову назад. «Господи, надеюсь, в системе охраны нет камер наблюдения...» — смутно пронеслось в голове философа.
— Может, красноречие передаётся половым путём? — выдал Никита. — От вас заразиться красноречием — раз плюнуть.
Парень слегка напрягся, когда почувствовал, что к его паху выразительно прижимается весьма возбуждённая плоть преподавателя — это ощущалось даже сквозь джинсы. Но он заставил себя расслабиться, в конце концов, пока его всё устраивает, насиловать его уж точно никто не будет, если Котов будет в какой-то момент против. В этом он был уверен, поэтому только отцепился от стола и схватился за плечи мужчины, прижимаясь ещё сильнее. Напряжение в штанах нарастало, и Котов, не выдержав, немного поёрзал бёдрами, касаясь паха Владимира Степановича. В то же время он послушно подставлял шею. Философ тихо застонал, инстинктивно при этом сжимая его волосы. Он обдал его шею горячим дыханием и тесно прижался бёдрами, вдавливаясь, чувствуя своё напряжение и ответную реакцию и возбуждаясь от тесноты одежды.
Чувствовать себя, так сказать, с другой стороны, не быть инициатором было немного необычно, но вполне приемлемо для студента. Впрочем, долго бездействовать Никита не мог. Он скользнул руками по телу преподавателя вниз и вытащил из брюк край рубашки, чтобы через секунду проворными пальцами залезть под неё и коснуться горячего тела.
Стоило Котову выпростать его рубашку из брюк — и это стало последней каплей: одним рывком философ подхватил его за бёдра и усадил на стол, сметая при этом груды конспектов несчастных студентов, которые корпели над ними в библиотеках сутками.
Он опрокинул парня на спину, снова целуя, на этот раз быстро и рвано, тут же опускаясь ниже, по шее к ключицам, а руками проводя по его бокам и тут же забираясь под свитер, оглаживая теперь уже голое тело и направляясь к груди.
— Что же вы наделали, Котов... — шептал, тяжело дыша, преподаватель, раскрасневшись от возбуждения и пожирая глазами распростёртое перед ним молодое тело.
Котов и сам уже с трудом сдерживался. Кто бы мог подумать, что получать ласки от мужчины намного более возбуждающе, чем от женщины? Если бы парень знал, он бы пошёл сразу к философу и попросил его с ним переспать. Он бы даже философию ради этого выучил. Впрочем, нет. Философию бы точно не выучил, иначе всё обернулось бы совсем по-другому.
А вот теперь дыхание Никиты участилось и потяжелело намного заметнее, чем раньше, и изо рта, если он не успевал вовремя его захлопнуть, вырывались едва слышимые, но явные хриплые стоны.
— Вы первый начали, — не упустил возможности снова нахамить парень, даже в таком положении. — Зачёт не поставите, «тупой»… — он снова нахмурился, вспоминая лёгкую обиду, но тут же лицо разгладилось, стоило почувствовать очередной поцелуй где-то между шеей и плечом.
Руки же действовали сами по себе: Никита активно расстёгивал рубашку преподавателя, путаясь в пуговицах и не всегда с первого раза попадая по ним, чтобы вытащить из петельки. В конце концов на последней он не выдержал и рванул ткань. На пол упала пара оставшихся светлых пуговиц, но Котов даже внимания не обратил. Он сдёрнул рубашку с плеч, обнажая довольно-таки поджарое тело философа.
— Хорошо сохранились, — хмыкнул парень, в который раз не удержавшись от комментария.
Философ сам поспешил избавиться от рубашки, скидывая её на пол, и насмешливо хмыкнул.
— Совсем старика из меня делаешь, мне всего-то еле за тридцать... — сам не понимая зачем, оправдывался Владимир Степанович. Затем он снова вернулся к задранному на студенте свитеру и задрал его ещё больше, намереваясь снять, но не удержался и прижался губами к выпирающей бедренной косточке.
— Ох уж эти ваши джинсы с заниженной талией... — пробурчал себе под нос, проводя языком прямо над линией джинсов, руками оглаживая торс, забираясь пальцами под скомканный на груди свитер и сжимая соски, сначала легонько, а потом более ощутимо, слегка прокручивая.
Тут парню свой стон сдержать уже не удалось, и он вырвался — слишком громкий и показавшийся бы Никите чересчур пошлым, если бы ему дали об этом задуматься дольше чем на секунду. Потому что под прикосновениями Владимира Степановича думать было просто невозможно.
— Чёрт, да сними ты его уже... — нехотя оторвался от его упругого живота с редкой порослью волос преподаватель, но только для того, чтобы посадить студента и стянуть свитер. Когда перед ним оказался взъерошенный от поспешного раздевания Котов, застыл на несколько мгновений, обняв рукой его лицо, глядя пристально в глаза, а потом снова набрасываясь, сминая его губы и укладывая обратно на стол.
Котову казалось, что он медленно плавится, и он даже не успел понять, когда его посадили и стянули свитер. Вообще-то, он уже был не против снять и джинсы, а потом в шальной голове родилась другая идея. Более интересная, раз уж вечер экспериментов.
Никита вывернулся из-под философа, и, пока тот не понял, что случилось, он оседлал его сверху, хитро улыбнулся и наклонился над обнажённым торсом мужчины, легко касаясь губами. Сначала он мягко коснулся кадыка, следом обвёл его языком и спустился короткими, но влажными поцелуями вниз, к ключицам и груди.
Правая рука же спустилась к брюкам и мигом их расстегнула, парень быстро спустил нижнее бельё и не очень уверенно коснулся чужого члена рукой. Легонько погладил, потом отвлёкся от поцелуев и поднял голову, чтобы посмотреть в лицо Владимиру Степановичу. Ему просто необходимо было видеть реакцию.
Владимир Степанович выгнулся дугой и низко, протяжно застонал, задрожав всем телом.
— Кооотов!.. — он слегка подбросил бёдра и поднял голову, глядя на него во все глаза и тяжело дыша, наблюдая, как собственная грудь вздымается и опадает, и слушая, как сердце в ушах стучит как заведённое. Он провёл руками по бёдрам Никиты и сжал их, чувствуя, насколько же сейчас мешают джинсы. Судорожно сглотнув, философ глянул на собственный член, который еле заметно призывно пульсировал от прилившей крови.
Владимир Степанович просунул руки под зад Никиты и сжал его, закусив губу и глядя парню в глаза. Сам сел и, продолжая мять его зад в своих руках, в такт движениям мял губами его губы.
— Если ты сейчас же... не снимешь джинсы... произойдёт непоправимое... — еле выговорил он срывающимся, хриплым шёпотом, снова ложась на стол спиной и заставляя Котова встать над ним на колени, поспешно расстёгивая ширинку тесных джинсов, с которой оказалось не так-то легко справиться.
Котов и сам уже пытался стянуть с себя джинсы, причём как можно скорее, и впервые в жизни пожалел, что предпочитал чуть зауженные модели. Ткань с разгорячённого потного тела слезала с трудом, но Никита всё-таки смог избавиться от ненужного предмета одежды, на пол полетело и бельё. Собственного тела он особо не стеснялся, только запоздало пришла в голову мысль, что, наверное, это крайне неприятно. Он не был в курсе насколько, потому что никогда не интересовался этим вопросом, но потом парень просто тряхнул головой, избавляясь от мыслей. Останавливаться сейчас было недопустимо.
Он опустился на Владимира Степановича, мягко целуя в губы, а шаловливые руки опять спускались к паху, чтобы через секунду сжать в ладонях яички и пробежаться юркими пальцами по всему стволу члена. Сам он в это время вполне себе недвусмысленно тёрся о низ живота своей возбуждённой плотью и едва слышно постанывал.
— Честное слово, — сказал он в самое ухо преподавателю, — если бы я знал раньше, я бы принёс коньяк.
Философ то ли хрипло рассмеялся, то ли застонал, вздрагивая от каждого его прикосновения и запрокидывая голову. Снова сжал его ягодицы, теперь уже обнажённые, провёл руками по спине, бёдрам и, наконец, тоже сжал в руке его член, второй рукой прихватывая яички и перебирая, проводя рукой по всему члену и поворачивая голову, ловя его губы.
— Котов... — хотел было что-то ответить Владимир Степанович, но все мысли куда-то разом улетучились, сконцентрировав всё, что было: весь мир, все мысли, желания — всё — внизу живота.
Он прикусил губу молодого человека и нахмурился, сдерживаясь, а затем остановил его.
— Стой... — он глянул на него, слегка улыбаясь уголком губ и пытаясь восстановить дыхание, потом сполз чуть ниже, сам обхватил свой член и размазал по нему выступившую смазку, одновременно смазывая и пальцы.
Он обхватил парня свободной рукой и заставил лечь на себя, неприлично выпятив зад, затем снова огладил его член, мошонку и провёл скользкими пальцами по мышцам ануса, шепча ему на ухо:
— Только не дёргайся, Котов, хорошо?.. — он снова стал целовать его: в щёку, в подбородок, в губы, слегка прикусывая и продолжая медленно оглаживать по кругу анус, с каждым разом постепенно надавливая всё сильнее и сильнее.
Никита, который до этого пребывал где-то на грани реальности с лёгкими выпадами в звенящую пустоту, сладко жмурился под прикосновениями мужчины и снова чуть слышно постанывал, кусая губы. Когда его прижали к постороннему телу, а пальцы Владимира Степановича оказались в непосредственной близости от ануса, Котов открыл глаза, занервничав теперь уже всерьёз. Правда, под успокаивающими поцелуями преподавателя он чувствовал себя чуть-чуть увереннее, поэтому, вцепившись пальцами в уже привычные плечи, он упирался лбом в плечо мужчины в ожидании продолжения.
Но философ не спешил, а сам Никита уже понял, что эти прикосновения к анусу его не только перестали напрягать, но уже и возбуждают. В голове пронеслось, что он всё-таки извращенец: мало того что переспать с учителем, так ещё с мужчиной, так ещё и хотеть его так сильно, что ждать сил нет.
А терпением Котов не отличался никогда, так что он, забыв про совет Владимира Степановича, двинулся навстречу пальцам. Среагировать мужчина не успел, и пальцы оказались внутри одним рывком. Никита сдавленно, сквозь зубы выматерился и задышал ровнее, успокаивая себя. Было не так больно, как он ожидал. Вполне терпимо. Но пока ведь это только пальцы, а член философа никак не уступал им по размеру.
— Давай уже, — Никита даже сошёл с официального тона, перейдя на «ты», но словно не заметил этого.
Владимир Степанович сам уже еле сдерживался и хотел поскорее натянуть на себя этого страстного, молодого и такого горячего парня, да ещё и он своими движениями никак не помогал сдерживаться. Всё время где-то на периферии сознания философ гадал, был ли у Котова до этого секс с мужчинами. Судя по его бойкому поведению — да, но, судя по тому, как тот вёл себя сначала, он сам не ожидал такой развязки.
— Никита... — он посмотрел снизу вверх в его глаза, как бы спрашивая, уверен ли тот, а потом понял, что всё равно не остановится, приставил свой член к его анусу, закусил губу, ещё раз мельком глянув на парня, и вошёл в него одним резким толчком, натягивая и жмурясь, чувствуя сопротивление мышц.
Мужчина облизал верхнюю губу, глядя на выражение лица Никиты, и, не давая ему опомниться, снова вышел из него почти полностью и вошёл обратно, чувствуя, как постепенно смазка позволяет скользить плавнее, а пульсирующие мышцы уже не так сопротивляются.
Вот тут Котов дёрнулся уже серьёзно. Это было намного больше, чем пальцы. И приносило массу болезненных ощущений, парень даже пожалел на какую-то долю секунды, что «наслаждался» пальцами так мало.
— Мать твою, — прошипел он, практически вгрызаясь в плечо философа. Ногти уже давно впились настолько сильно, что точно останутся следы. — Надеюсь, уж после этого вы мне поставите зачёт, — даже в такой ситуации он нашёл в себе силы на ехидство. Он понятия не имел, как на это отреагирует Владимир Степанович, но ему надо было отвлечься. Пусть и такими бессмысленными разговорами. Локти, упирающиеся в стол, занемели от твёрдой поверхности, и парень пошевелился, перебрасывая вес на туловище, но тут же снова поморщился.
Правда, через секунду осознал, что больно уже не так сильно и что это похоже на какой-то садомазохизм: сзади всё неприятно ноет, а спереди член трётся о живот мужчины, доставляя удовольствие.
— Всё-таки я извращенец, — пришёл к выводу Котов уже вслух, глубоко вздыхая и выпрямляясь, медленно и аккуратно насаживаясь под чуткими руками преподавателя на его член до основания.
— Твою мать... — пришла очередь взвыть Владимира Степановича, впившись в его бёдра пальцами и снова выгибаясь, заходя до основания и чувствуя ни с чем не сравнимый восторг. — Господи, Котов, да я тебе хоть экзамен автоматом поставлю, только заткнись!.. — чуть приподняв парня над собой, он стал медленными, но размеренными движениями примеряться к нему, всё так же закусывая нижнюю губу и чувствуя, что на лбу выступил пот от напряжения. Входя в него всё более быстрыми и резкими движениями, философ старался нащупать простату, наклоняя парня чуть-чуть назад и заставляя раскрыться под нужным углом. Наконец, когда ему это удалось и он увидел реакцию парня, он удовлетворённо хмыкнул и облизнулся, как сытый кот.
— Хотя нет... Насчёт экзамена я, наверное, погорячился... — оставляя Никиту всё в той же позе, метко проезжая скользящим внутри членом по простате и придерживая одной рукой, он взялся за его член и стал ритмично поддрачивать в такт, ловя каждое изменение в его мимике и чувствуя от этого ещё больше наслаждения, засаживая всё жёстче и глубже.
— Экзамен наша группа не сдаёт, — пробормотал парень едва слышно, послушно прогибаясь так, как показывали руки Владимира Степановича. А потом он забыл и про зачёт, не то что про экзамен, потому что всё сознание накрыло такое наслаждение, что, кажется, даже стонал совсем в голос. И парень не знал, куда податься: в ласкающую руку вперёд или назад, принимая в себя член философа, который так метко попадал куда-то раз за разом, что от позвоночника по всему телу шли мелкие разряды удовольствия, сливаясь в один огромный шар где-то в животе, заставляющий дрожать всем телом в предвкушении чего-то совсем грандиозного.
Котов послушно продолжал насаживаться на мужчину, теряя самообладание и издавая совсем уж пошлые стоны. Он их даже слышал, но будто бы издалека, в ушах шумело, а потом и вовсе стало тихо, только тот самый комок удовольствия в животе взорвался, заставляя парня прогнуться ещё сильнее и, тяжело дыша, мягко опасть на грудь Владимира Степановича.
Философ смотрел на эту прекрасно-развратную картину и понимал, что больше не может сдерживаться, и именно в тот момент, когда студент бурно кончил ему на грудь, а мышцы его инстинктивно сжались, кончил и сам философ, с более низким, протяжным стоном, совершая ещё несколько толчков и выплёскиваясь в парня до конца.
Когда в голове перестало шуметь, а сердце перестало так бешено колотиться, Владимир Степанович улыбнулся и медленно погладил парня по спине еле слушающимися руками, улыбаясь дрожащими губами и чуть отстраняя его от себя, чтобы глянуть в лицо.
— Котов, ты живой?..
Никита приходил в себя толчками. Он лениво открыл глаза, щурясь, хотя в кабинете было темно, и смысл вопроса до него дошёл только спустя несколько секунд.
— Кажется, да, — сказал он, аккуратно спускаясь на пол. Между ягодицами неприятно саднило при движении, не смертельно, но удовольствия никакого не доставляло.
Парень постоял пару минут, переступая ногами по полу, а потом стал одеваться. Задерживаться в кабинете не имело смысла, да и последний поезд метро вот-вот должен уйти. Ночевать на улице зимой как-то совсем не улыбалось.
— Напомните мне, — повернулся к преподавателю Котов, улыбаясь, — чтобы я не заваливал больше зачётов. Десять зачётов за семестр таким образом сдать будет тяжеловато, судя по ощущениям.
Преподаватель так и полулежал на столе, оперевшись на локти и слегка офигевая от такого поведения.
— Котов. Сюда иди, — снова скомандовал он не терпящим возражений тоном, сам быстро застегнул штаны и слез со стола. Когда парень подошёл, взял его зачётку и молча поставил зачёт, чувствуя себя при этом просто отвратно, ибо не привык, чтобы его вот так попользовали и свалили. С другой стороны, глупо было бы сейчас кидаться ему в ноги, совать свой номер телефона и просить перезвонить. Именно поэтому Владимир Степанович медленно подобрал свою рубашку и стал её надевать, с прищуром глядя на парня и пользуясь тем, что стал против окна, то есть лица его было не видно из-за светившего фонаря.
— Если не успеешь на метро, можешь переночевать у меня. — Что? Философ сам не понял, сказал он это вслух или подумал, тут же прикусил язык и понадеялся, что парень не услышал.
Никита спрятал зачётку в рюкзак, валявшийся тут же на полу. Туда же последовала и общая тетрадь с лекциями, взятыми у сокурсников. Парень глянул на немного растерянного преподавателя и, лучезарно улыбаясь, сказал, будто бы пять минут назад они не сексом занимались, а в классики прыгали:
— Не переживайте, Владимир Степанович. Не расскажу я ректору, тем более, зачёт вы мне поставили. И, надеюсь, вы не планируете продолжать наши с вами отношения? Нехорошо это, когда студент и преподаватель крутят романы или просто занимаются сексом, — парень откинул взъерошенные и мокрые от пота волосы со лба и усмехнулся. — И, вообще-то, это говорить должен был не я. Кто из нас взрослый, м, мужчина слегка за тридцать?
На самом деле во всё вышесказанное Котов слабо верил, ему, можно сказать, понравился философ, когда он узнал его с другой стороны. Но не будет же он, как девушка, вешаться на шею с криками: «Женись на мне»?
Котов прошёл, точнее, проковылял к двери, обернулся перед выходом, послав ещё одну улыбку:
— Не успею на метро, возьму такси. Не волнуйтесь, — парень махнул рукой и скрылся за дверью.