Prisoner of the Mind

Я бегу. Всё ещё пытаюсь скрыться. Пусть ненадолго, пусть только для того, чтобы книжной пыли глотнуть в дебрях старинных стеллажей библиотеки. Бегу, чтобы погрузиться в шорох жёлтых, истёртых самим временем, больше похожих на истончившуюся кожу, нежели на бумагу, страниц. Бегу… И иногда, в вечерних сумерках, перед самым закрытием тихонько отсаживаюсь за самый последний стол читального зала, а после и вовсе бесшумно скрываюсь в глубине библиотеки. И уже там, дождавшись закрытия, читаю до утра при тусклом свете карманного фонарика. Всегда с собой запасные батарейки, пара не самых свежих гамбургеров и мобильник. Нет, не потому что ты можешь меня хватиться. Потому что ОНА может позвонить. Почти полгода прошло, а я глупо надеюсь, что наберёт. Надеюсь, и тут же вспоминаю про новый номер. Но чёртов мобильник остаётся последней ниточкой, несмотря на устаревшую модель и ремонт уже в третьем сервисном центре. Я до сих пор не знаю, где ты берёшь деньги. И не хочу, не хочу знать… Как и то, что будет, если моя маленькая «особенность» перестанет работать. Что будет, и кто тогда спасёт меня? Кем я стану и как быстро скачусь во мрак? Ты уйдёшь? Этот вопрос самый главный. Но нет, не так – стану ли я свободным? Стану ли снова принадлежать себе? Иногда мне до жгучей боли в глотке хочется узнать наверняка, а иногда охватывает ужас. Ужас оттого, что ты, переступив порог вечером, можешь взять и просто не вернуться на утро. Что будет тогда? Что, если ты решишь вернуться за ним? Что, если?.. Поток бесконечных вопросов, на которые ответ может дать лишь сам Макс. Максимилиан. Кровосос. И только лишь страшное слово закрадывается в голову, я бегу. Снова сюда. К книгам на покрытых вековой пылью полках. Хотя бы до утра, до девяти часов. После, успокоившись, назад к тебе, в съёмную двушку с видом на главную площадь. Я сам выбрал Питер. Тебе было наплевать, а я, задумавший было начать всё снова, решил поступить ещё раз, но восстановил только паспорт. В списках без вести пропавших, наверное… В списках тех, кто был, но кого больше нет. Кого не ищут. Стараюсь не думать об этом, а если и начинаю, то тут же предательски щиплет глаза. Спешно переворачиваю страницу и убеждаю себя, что не слёзы, нет, что всё ссыпающиеся листы бумаги виноваты. Строчка за строчкой читаю, переворачиваю страницу и понимаю, что не помню даже последний абзац. Сжимаю зубы и дальше. Не важно, Стокер в пересказе для детей или же мемуары маркиза де Сада. Талмуд за талмудом, день за днём. Я бегу… Почти каждый день. Ты не держишь, не приходишь за мной, и это тоже царапает, монотонно шепчет внутри, забивая мне голову. Нашептывает то, о чём я и сам не могу перестать думать. Лакомый кусочек, предназначенный исключительно для того, чтобы, впившись зубами, тянуть соки. Постоянный донор только лишь. Ничтожно мало, но достаточно для того, чтобы переломить размеренное течение жизни. Переломить или и вовсе изломать до костяной крошки. Когда я стал мыслить такими категориями? Куда делось всё моё дурачество? Должно быть, твоими губами выпито… Я бегу. Каждый раз после того, как ты, вернувшись, не скупишься на разогрев. После касаний ладоней и сухих губ, после того, как пусть и ненадолго, но я чувствую себя нужным, живым. Отчаянно цепляюсь за тебя, впиваясь пальцами в твои плечи, обнимаю и отвечаю на поцелуи, крепко зажмурив глаза. Мне страшно. Каждый раз страшно. Страшно не потому, что ты можешь взять лишнее, страшно потому, что тебе может приесться, и именно это я увижу в твоих глазах, когда распахну веки. И тогда точно всё… Стану совершенно ненужным, бесполезным, а после – брошенным. Только голод испытываешь, это я хорошо запомнил. А если уйдёшь, что тогда останется мне? Мотаю головой и перелистываю страницу, чтобы с удивлением впялиться в содержание. Конец очередной повести. Повести, название которой я едва ли смогу вспомнить. Следующая на очереди. «История французской революции». Пролистав, морщусь. Сплошь одни даты. Такое всегда хорошо ложилось на музыку, но у меня больше нет плейлиста и спутанных наушников в кармане. Потому что могу не услышать. Могу не услышать скрежет когтей и пропитанный болезненной жаждой вой. Лучше бы не знал. Никогда. Бросаю взгляд на наручные часы. Почти шесть. Пора. Из-под опустившейся на глаза завесы растрёпанных волос наблюдаю за библиотекаршей и, улучив момент, как раз тогда, когда кучка свежеиспечённых студентов потянется сдавать книги и прикроет меня своими ни фига не широкими спинами, тихонько поднимаюсь и, заступив за ближайший стеллаж, пробираюсь к излюбленному месту в глубине библиотеки. Кажется, архив. Сюда редко кто ходит, иначе откуда на полу слой пыли почти в сантиметр? Везде без исключения, кроме насиженного и не раз обтёртого моей задницей места. Туда и сажусь, придерживая рюкзак и пару книг на коленях. Мало ли. Переждать ещё полчаса, и тогда только я, древние талмуды и подшивки газет за невесть какой бородатый год. Застёгиваю толстовку и, натянув ворот повыше, чтобы вдыхать поменьше грязи, жду. Жду, пока не начнёт хлопать входная дверь, а шаги неподалёку не затихнут. Пожилая женщина возвращает книги на полки. Парочка совсем рядом, на соседнем стеллаже, но и в этот раз мне удаётся остаться незамеченным. Шаркающие шаги сменяются на цокот каблуков. Шелест её пальто. Просто знаю, заучил последовательность звуков. Хлопок двери. Щелчок замка. Теперь заперт до утра. Ещё есть маленькая подсобка за регистрационной стойкой, но туда я не суюсь, опасаясь нарваться на сигнализацию или засветиться в окне. В моём закутке их нет, и можно не бояться, что заметят с улицы. Всегда мрачно, тусклый свет едва пробивается сквозь заставленные полки. Скоро и он померкнет, навалятся вечерние сумерки, и небо затянет. Всё скроет. Я бегу от тьмы. Бегу, чтобы в ней же и спрятаться. Бегу, чтобы не знать, настигла ли она кого-то ещё. Чтобы слепо верить в то, что я остаюсь единственным… донором. Не хочу, чтобы ещё кто-то погиб. Не хочу, чтобы ты касался ещё кого-то. Но могу ли решать?.. Книги-книги-книги! Всё остальное, прочь из головы! Вон пошло, я сказал! Копаюсь в сумке, выискивая фонарик, чтобы вернуться к чтению. Я бегу. А ты, словно вцепившись в штанину, прёшь меня назад. По фигу. Всё утром. *** Всё как обычно, ночь за ночью. Всё как обычно… в этот раз только до полуночи. После мне приходится оторваться от книги и тщательно вслушиваться в обступившую со всех сторон черноту. Впервые за два месяца. Впервые я покрываюсь мурашками от каждого шороха, упиваясь уже подзабытым чувством. Ощущением чужого присутствия. Совсем рядом. Под потолком, в вытяжке или над ней. Скрежет. Пронзительный, гулкий скрежет, сравнимый со звуком консервного ножа, скребущего по листу жести. Так нельзя ногтями. Человеческими нельзя… Звук, кажется, везде: близко, далеко, прямо надо мной. Спешно отрубаю фонарик и стараюсь не шевелиться, даже дышать через раз. Но не унять стук сердца, не заставить его биться тише, не заставить не выдавать… Они слышат. Они всё слышат. Эти существа. Их много, они везде. За каждым мусорным баком, в каждом подвале, за каждым приоткрытым окном, в цехах и рабочих уровнях гаражей. Прячутся от света, выжидая случайную жертву. Выжидая и сходя с ума от голода, выгрызая куски собственной плоти, отхватывая зубами с деформированных конечностей. Звук становится чётким. Треск чего-то лёгкого. Должно быть, пластиковая решётка, закрывающая вытяжку. Шелест. Явственно представляю себе, как худое обезображенное тело протискивается в помещение. Сантиметр за сантиметром, царапая об обломленные края загрубевшую, израненную болезнью кожу. Почему сюда? Разве городская библиотека ночью это подходящее место для… тварей? Или всё дело в моём запахе? Что, если не первый раз уже? Что, если я раньше не слышал, не знал, что за мной наблюдают чьи-то жёлтые глаза? Не знал, что они выжидают момент для того, чтобы… Гулкий, мгновенно разлетевшийся по помещению шлепок! Словно добрый шмат мяса упал на кафель. Скребёт по ламинату, перемещается. Шипение. Жмурюсь на бесконечно долгое, растянувшееся на вечность мгновение абсолютного ужаса и, с силой распахнув глаза, вижу перед собой только тьму и очертания ближайших полок. Рядом никого нет, но и цоканье ногтей никуда не делось. На четвереньках? С грохотом осыпаются книги справа, на предпоследнем ряду. С нижних полок. Поджимаю колени к груди и осторожно, чтобы не наделать шума, откладываю рюкзак в сторону и, помешкав, поднимаюсь на ноги. Дверь заперта, да и старая сторожиха внизу на первом этаже навряд ли услышит мои вопли. Что же, что же делать? Оно перемещается, кружит вокруг каждой полки, оглушающе громко в ночной тишине втягивая ноздрями воздух, и просто не может не учуять моего запаха. Кажется, футболка насквозь пропиталась потом, а накатившей волной страха и вовсе воняет. Впервые нос к носу, впервые за всё это время один, без Макса, наедине с ЭТИМ. Шипение. Совсем как вздыбившаяся испуганная кошка. Вслушиваюсь, с каждой новой секундой ожидая увидеть синюшные пальцы, сжавшие узкую боковушку ближайшего стеллажа. Но нет, ничего не происходит. Тишина, словно толстенное покрывало. И тут же догадкой – свет! Я должен включить свет, и возможно тогда это существо, перепугавшись, скроется в свою дыру? Но вот боятся ли эти света? Максимилиан не любит. Пусть даже искусственный. Морщится, отворачивается и отсаживается подальше в тень, пусть и горит только маленькая настольная лампа. Сработает ли? Нужная кнопка на другом конце зала, за стойкой. Около тридцати метров. Успею ли? Что, если тварь притаилась за нижними полками в метре от меня и только и ждёт, когда я сделаю шаг, чтоб схватить и повалить на пол, чтобы добраться до горла и, судорожно урча, утолить свою жажду? Что тогда ты будешь делать, а, Максимилиан? Как бы я хотел знать ответ. Как бы я хотел… Первый осторожный шаг. Прорезиненная подошва касается пола сначала носком, а только после – пяткой. Ещё один. И ещё, ещё… Мнусь перед поворотом и, прежде чем свернуть, поудобнее сжимаю фонарь в ладони. Глядишь, и сойдёт за дубинку. Жаль только, что дешёвый пластик нельзя назвать прочным. Выдох. Слишком шумно вышло, заставив меня замереть с уже занесённой ногой. Есть ли твари страшнее упырей? Есть ли твари страшнее Макса? Вот уж не думаю… И даже сейчас первый, парализовавший было, ужас как-то потускнел, оставил после себя только призрачный контур, серым маркером обозначив опасения. Настигнет, и что я тогда потеряю? Себя? Сестру? Может быть, свободу? Прикрываю глаза ещё ненадолго, и уже, кажется, почти наплевать. Но именно это «почти» точит, ехидно посмеивается за моим плечом. Три стеллажа, ряды опустевших исписанных столов и не более двадцати метров свободного пространства. Значит, заткнись и топай. Просто переставляй ноги, и тогда липкий, закравшийся под футболку противный холодок пройдёт. Исчезнет вместе с ночным ужасом. Скроется в своё логово и сдохнет, переварив сам себя. За спиной! В паре метров! Упало сверху, словно из ниоткуда! Плюхнулось на пол и замерло! Не повернуться, свело шею. Волна якобы равнодушия тут же схлынула. Впереди, тоже сверху, невероятно чёткий, словно царапающий мой череп, звук. Оба невероятно близко. Не размышляя больше, бросаюсь вперёд, молясь только о том, чтобы не вовремя развязавшийся шнурок не заставил меня тормознуть лбом о полку. Тогда точно пропал. Хрипы за спиной, вой справа. Негромко, словно горло забито щепками, и от этого только хуже, только страшнее. Почти поймали меня, а раз так, то луч света вряд ли повредит… Врубаю фонарик, на ходу ударив ладонью по кнопке, и сам жмурюсь. Глаза режет. Луч цепляет мелькнувшее в просвете между книжными шкафами гладкое синюшное бедро. Тут же исчезает, как и первый, оказывается за спиной. Кажется, не торопятся. На четвереньках, по моим следам. Только не оборачиваться. Впереди столы и запертые двери. Словно замедленная съёмка, или мой проигрыватель внезапно перешёл в режим воспроизведения для идиотов. Пара метров ещё, и уже перед самой стойкой, услышав и там тоже нечеловеческий нетерпеливый скулёж, бросаюсь к деревянным створкам на массивных петлях. С разбега толкаю плечом, и, разумеется, ничего не происходит. Ещё и ещё раз, кажется, не меньше десяти за полминуты. Шипение. Близко, в метре. Ещё раз! Саданув со всей силы, жмурюсь, сжимая фонарь до судороги в пальцах, и, стремительно развернувшись, выбрасываю вперёд свободный кулак. Вслепую, не целясь. Тут же ловят за запястье, царапают его, впившись ногтями, и дёргают на себя. Вырываюсь, замахиваюсь свободной рукой, пытаюсь вдарить локтем в грудину твари, и тут же провал, и он зажат. Смотрю только на свои руки, боюсь поднять лицо и увидеть перед собой обезображенную морду. Боюсь увидеть обожранные губы и гнилые почерневшие зубы. Боюсь ощутить давление челюстей на кожу… Ничего не происходит. Только запястье ноет – так сильно дёргался, что сам разодрал его о чужие ногти. В груди как колибри бьётся. Сейчас задохнусь, захлебнусь предчувствием боли и ужаса и… Неестественно вывернув собственную кисть, под хруст сустава оборачиваюсь и едва ли могу больше двигаться. Грудь разрывает, верно потому, что навалившиеся валуны стремительно скатываются, грозясь разломать рёбра. Максимилиан. Охнув, заваливаюсь на него, словно сели солевые батарейки и завод закончился. Всё сразу. Трясёт. Наконец-то освобождает мои руки, и я неосознанно, едва ли соображая сейчас, хватаюсь за его плечи, пальцами комкая лацканы. Не верю, просто не верю ещё… Не могу поверить. Ближе к нему, лбом прижимаясь к шее, и только спустя какое-то время могу заставить себя привстать на носки и выглянуть из-за его плеча. Вижу сразу всех. Троих. В рядах между столами. Двое справа, и один почти в самом конце, у стеллажей. Не такие, как я видел раньше. Не такие… одичавшие, пусть даже в лохмотьях вместо одежды. Проплешины на голове, кровавые корки, покрывающие кожу. Горящие, словно у больших кошек, глаза. Один из них недовольно урчит, подбирается, поджав под себя ноги, и выпрыгивает вперёд, прямо на столешницу. Большой, крупнее Макса. Но не похоже, чтобы моего вампира это хоть сколько-то беспокоило. Не спешит оборачиваться, а только лишь касается ладонью моей щеки, прижимает к коже, словно греется. Делиться теплом, не только кровью… Кто бы мог подумать. Кое-как размыкаю ссохшиеся губы, и слова складываются в предложение крайне неохотно, заторможено, но в унисон с новым искорёженным рыком: – Почему ЭТИ здесь? – Живут под крышей. Вздрагиваю. Так значит, не казалось. Ночь за ночью, что я проводил здесь, я был не один. – Но почему только сейчас? Почему не сразу? Словно думает, стоит ли мне отвечать или нет. Не двигаюсь и едва ли дышу, опасаясь, что упущу нечто важное. – Потому что я присматриваю за тобой. Образовавшаяся внутри пустота, выхоложенная пережитым ужасом полость, наливается сахарным сиропом. Прижимаюсь теснее, левой рукой обхватывая поперёк туловища, пальцами тут же цепляюсь за ткань. – Давно? – Всегда. И чёрт его знает, тот ли это ответ, который я ожидал услышать. Может быть, всё может быть. Отпускает, немного неуклюже выворачивается из моих цепких пальцев и, сжав мой локоть, просто смотрит в упор на них всех. Всех троих. Не бросается и не шипит. Едва уловимо щурится, и тот, который ближе всех, плотно сжимает челюсти, и я вижу, как его трясёт от голода, как дрожат его руки, как блестящая слюна, стекая с подбородка, тянется вниз и капает на стол. Пытаюсь отшатнуться назад, но Макс не позволяет, удерживает на месте. – Что ты собираешься делать? – Ничего. Открыв было рот, снова захлопываю его. Долго не могу найтись с ответом, а вампиры только смотрят друг на друга, прижигают горячим взглядами. – Тогда они сожрут кого-то другого? – Нет, если сами сдохнут от голода. Очередное «но» жжёт язык, и, прежде чем я его выплюну, прерывает меня: – Не думай об этом. Просто забудь. Уходи. Удивлённо впиваюсь в него взглядом, и сказать бы хоть что-то, но не выходит, не подобрать слов, не сформулировать мысль, которая так настойчиво вертится в голове. Отступает на шаг и, резко нажав на ручку, с хрустом открывает дверь, ломая замок. Я уже видел такое, кажется, в начальных сезонах Баффи. Только вот мы на другой стороне. Он на другой. – Иди. Жди меня на лестнице. Горблюсь и киваю, опустив плечи. Человеку не место в разборках самых настоящих монстров. – Мой рюкзак валяется где-то за стеллажами, забери как… – Сглатываю. – Как закончишь. Коротко кивает и указывает взглядом на дверь. Ухожу, на секунду задержавшись в дверях, чтобы посмотреть на тварей ещё раз. Отчего-то… Упираюсь глазами в ту, что дальше всех, в ту, что выглядит совсем по-человечески, едва ли изуродованная заразой. Блондинка. Глаза ползут на лоб против воли, и тогда явно недовольный заминкой Макс просто выталкивает меня за порог и тут же захлопывает створки. Стою посреди пустого коридора, силясь сделать хотя бы шаг, а в голове пульсирующей жилкой бьётся только одно. Не может быть. Действительно, не может быть… Невозможно. Но так давит в груди, стискивает… И тогда я, кое-как оклемавшись, вяло переставляю ноги и бреду к широкой мраморной лестнице на первый этаж. Жду прямо здесь, как и сказал Макс. Жду, плюхнувшись на холодный камень. Жду, кое-как вытянув дрожащими пальцами мобильник из кармана, не глядя, набираю одиннадцать цифр. Только бы номер был прежний… Гудки. До боли закусываю губу, так что солоноватый привкус тут же окутывает нёбо. Первый гудок, второй, третий… – Алло? Женский голос на той стороне невидимого провода кажется уставшим, замотанным, но таким знакомым. Скрип кожи – и крови во рту становится больше. Тыкаю на отбой и, не моргая, всматриваюсь в безликую иконку на дисплее. Всё в порядке. Не она. *** Мешкаю, сомневаюсь, но всё же решаю вернуться. Только до вечера, а с первыми сумерками назад. Так и не узнал, что стало с теми тремя. Макс молча вышел и осторожно прикрыл за собой дверь, так же, не размыкая губ, отдал мне рюкзак и до самого порога не проронил ни слова. Да я и не хотел спрашивать, только одно желание крутилось в голове. Уснуть и проспать как можно дольше, просто зависнуть в чёрном небытии без сновидений и кошмаров. Так и вышло, выпал почти на сутки, и он не стал меня трогать. Кажется, и вовсе рядом не было. Не знаю наверняка. Подташнивает от голода, и пальцы кажутся донельзя непослушными, онемевшими. Натягиваю на себя шмотки и, глядя только под ноги, тащусь в коридор и только когда наклоняюсь, чтобы обуться, ощущаю чужое присутствие. Выпрямляюсь как раз вовремя. Напротив меня, в шаге. Взгляд пустой, расфокусированный, жёлтые глаза кажутся матовыми. Словно сквозь меня. Должно быть, голоден. Ёжусь. Сейчас не хочу отдавать свою кровь особенно сильно. Не хочу, чтобы тянущую острую боль сменила искусственно навязанная эйфория, после которой останется лишь сосущая пустота. Всего шаг и… Моя грудь касается его. Донельзя близко. Опирается ладонью о стену и нависает, склонив голову вправо. Не хочу, не хочу, не хочу… Но, закусив губу, послушно оттягиваю ворот толстовки и выгибаю шею. Давай же. Смыкаю веки и надеюсь просто перетерпеть это. Перетерпеть минуты унизительной слабости и, шатаясь, выбежать из квартиры. Но нет. Кажется, изменилось что-то. Пальцы касаются подбородка и, придерживая за него, приподнимают моё лицо. Всё ещё не смотрю, держу веки сомкнутыми. Всё ещё жду, что вот-вот, мгновение, и разольётся болью по телу. Но её нет. Есть только прикосновение. Неловкое прикосновение холодных губ, чуть ниже моих, в подбородок. И только лишь. Пялюсь уже в открытую, не в силах скрыть удивление. Отступает назад, и я замечаю, что он вернулся не с пустыми руками. Твёрдый переплёт и шероховатая плотная обложка. Молча протягивает мне книгу, и я даже не смотрю на название. Зачем? Разве запомню? Но всё ещё не совсем понимаю. Должно быть, именно это и написано на моём лице, и поэтому он уточняет, остановившись на пороге комнаты: – Ты можешь почитать здесь. Киваю. Верно, могу и здесь. Могу устроиться на кровати, спиной вжавшись в твою грудь, ощущая прохладные ладони под тонкой футболкой. Могу здесь, с тобой. Может быть, тогда мне удастся запомнить хоть пару строчек?