На удачу, блин

Пальцы окоченели, прилипают, кажется, к леденящим стальным перекладинам пожарной лестницы, и я, одетый в тонкий свитер и джинсы, проклинаю все на свете. «Да ладно тебе», – говорили они. «Будет весело», – говорили они. «Карточный долг – святое», – говорили они. «Да и вообще его нет дома», – говорили они. Пиздаболы! О да, страшно весело в зубодробительный мороз карабкаться по шаткой конструкции на второй этаж, чтобы там, перебравшись на узкий карниз, забраться в вечно открытое окно. Выдыхаю и останавливаюсь, чтобы посмотреть, как вырвавшееся изо рта облачко пара налипает на кирпичную кладку. Слава богу, что этаж второй, а то заставили бы лезть и на десятый – с них станется. Придурки. Нет, я всегда знал, что притягиваю один ходячий неадекват, но разве это по-человечески – в счет карточного долга требовать забраться в квартиру соседа сверху и утащить оттуда что-нибудь в качестве сувенира? Идиотизм… Ну да, рождественские гуляния и уже задравший «Jingle Bells» мне на руку – его точно нет дома, раз свет не горит и музыки не слышно. Он вообще и сам достаточно странный, стукнутый какой-то, патлатый… Проклятье! Пальцы едва слушаются, и, кажется, на каждой ступеньке я оставляю по кусочку примерзшего себя. Еще парочка, и… перебраться на карниз, цепляясь за узкий выступ над рамами. Окна старые, деревянные, огромные. Наконец-то то самое приоткрытое окно. Резво цепляюсь за раму и поднимаю ее вверх настолько, чтобы хватило быстренько заползти внутрь. Быстро тру друг о друга замерзшие ладони. Темно и восхитительно тепло. Как представлю, что лезть назад… Вроде как даже протрезвел, пока взбирался. Да и черта с два я бы решился на такое трезвый, ага, счаз-з, полез бы тырить дешевую фигурку ангела или каменный фаллос – черт знает, что стоит у него на полках? Выжидаю, пока глаза окончательно привыкнут, чтобы по неосторожности не наделать лишнего шума, и продолжаю отогревать ладони. Указательный палец цепляет некую левую хрень на запястье. Что за?.. Поднимаю ладонь повыше, чтобы рассмотреть, и уже в процессе запоздало вспоминаю, что это Алисия, как-то по-особенному гаденько ухмыляясь, завязала мне тонкую ленточку на запястье, якобы на удачу. Хотя для чего еще? Качественно так завязала: на три узла и миленький бантик, а после, чмокнув в щеку под улюлюканья моего старшего брата и лучшего друга, выперла за дверь квартиры. Моей съемной квартиры! Ну хорошо: моей и брата. Но все равно это не повод выкидывать меня вот так без верхней одежды на мороз! Спасибо, что хоть ботинки швырнула следом, сучка. Ненавижу… Всех их ненавижу. Наверняка, приканчивая остатки праздничного пунша, ржут над тем, какой я неудачник. Да-да, конечно. Вечно Тони не везет. Патологически не везет. Начиная с того момента, когда создатели решили наградить меня этим именем, и вплоть до момента, когда я проиграл в покер. Лучше бы полперечницы выжрал, как Дак, или показал сиськи, как Алисия. Вроде отогрелся немного… Покачнувшись с пятки на носок, прислушиваюсь к тому, как безбожно громко скрипнули половицы, и делаю первый неуверенный шаг вперед. Точно такая же по площади квартирка, как и наша, только все стены снесены и свободного пространства охренительно много. Пахнет масляными красками, спиртным, мужским парфюмом и – мне отчего-то чудится – мандаринами. Но разве фруктовый запах может перебить всю эту адскую смесь? Нет, наверное, кажется. И стеллаж с длиннющими полками как на заказ прямо напротив окна, через которое я влез, – не придется долго рыскать. «И только диван разделяет нас…» – прозвучало в моей голове так пафосно, словно я обращаюсь не к искомому сувениру, а как минимум к любимой девушке на том краю пропасти. Ха-ха, если бы у меня еще была девушка, то наверняка я бы предпочел праздновать с ней, а не с кучкой дебилов. Но я же такой «ми-и-и-илый» и девушек привлекаю только как потенциальный друг. Тьфу, блин, тоже мне нашли подружку. Даже та же Алисия, когда остается ночевать у моего брата, спокойно расхаживает после ванны голышом, словно меня и вовсе нет в квартире. Морщусь, отмечая, что даже сейчас я не могу не думать о собственной несостоятельности, как будто я виноват в чем-то. Крадусь к полкам, на ходу раз за разом перемешиваю в башке все это ментальное дерьмо и очнуться удается, только когда стеллаж приветливо встречает меня ударом невесть как оказавшейся так близко полки в лобешник. Звучное «ай!» вырывается до того, как я успеваю прикусить язык в страхе быть услышанным. Только вот потенциального слушателя нет – один я в этой провонявшей химией халупе. Он художник? Или наркоман. Или наркоман, который вдохновенно рисует по приходу, или же художник, который нюхает для того, чтобы муза прилетела на радужном слонике. И за что только чувак сверху наградил меня таким идиотским восприятием? Я что, пи́сал в детстве мимо памперса? Надо будет спросить у мамы. Потом как-нибудь. Взгляд судорожно бегает по полкам, то и дело перескакивая с одной на другую, и я даже не знаю, что лучше стащить: пепельницу или же статуэтку жуткого африканского божка, который так скалится, что, поди, отхватит мне палец. А уж нервишки-то как шалят, уже чудятся шорохи за спиной, словно кто-то незримый подкрадывается ко мне, осторожно ступая мягкими лапами. Бесшумно, неотвратимо. Мурашками по коже. Определившись, хватаю прозрачную бутыль с резко пахнущей дрянью внутри – уж о потере такой гадости хозяин явно горевать не будет. Хотя странный он, этот хозяин. То ли Джастин, то ли Жустин… Так и не вспомнить. И тут случается оно. То самое канонное «оно», неоднократно воспетое во многих дурацких комедиях. Взгляд. Прямо затылком чувствую. Закрываю глаза и целых несколько мгновений обдумываю. Ну да нет, так тупо не бывает, правда. Может, у него есть кошка? Догадка кажется мне вполне жизнеспособной. Медленно оборачиваюсь и, не особо-то надеясь разглядеть что-нибудь в потемках, зову: – Кис-кис-кис… – Куда это ты потащил мой разбавитель? Твою мать! Так и ласты склеить можно! Как загнанный в угол, испортивший хозяйский ковер, дворовый песик жмусь спиной к полкам и судорожно осматриваю пространство перед собой на предмет источника голоса, который, должно быть, забавляясь, даже подсказывает мне: – Я на диване. Поворачиваю голову чуть вправо и действительно натыкаюсь взглядом на долговязую человеческую фигуру в темной одежде, вытянувшуюся во весь рост. Только лицо бледным пятном выделяется. Жуть. Прямо как вампирище какое, не хватает только алых горящих глаз. Если раньше по лопаткам то и дело пробегал холодок, то теперь чувство такое, словно ледяной водой облили и выставили на улицу, пристегнув к пресловутой пожарной лестнице. Осознание накатывает упругими колючими волнами. Я попался. Попался, не заметив спящего на диване хозяина квартиры. – Ну так куда попер бутыль? Это нельзя пить. – Да я вроде и не собирался… – растерянно отвечаю вполголоса и совершенно по-идиотски, словно он не заметит, ставлю ее назад, на полку пониже. – Ты взял ее не оттуда, – любезно напоминает голос, и я, мысленно ругнувшись, переставляю ее повыше, аккурат между божком и курительной трубкой. – Еще сантиметров на пять влево. Чувствую себя полным кретином, но послушно передвигаю ее кончиками пальцев. Скребет донышком по деревянной поверхности. И тишина, настолько плотная и тягучая, что закладывает уши, и единственное, что разбавляет этот сироп, – это гулкие удары моего сердца. Да и как тут не услышать, если стучит прямо в глотке? Страх, чувство вины, опаска, украдкой прихватывающая пятки. Что теперь будет? Он отпустит меня или вызовет полицию? Молчит и, кажется, вовсе закрыл глаза. Щурюсь, всматриваюсь и никак не могу разглядеть сквозь рыхлый полумрак комнаты. Осторожно делаю шаг вперед. Скрип половицы. – Куда? – немного в нос, вальяжно спрашивают с дивана, и я так и замираю, уже в процессе второго шага. Да твою ляжку майонезом, ну! Кашляю, прочищая горло, и осторожно интересуюсь, так и не рискнув коснуться подошвой поверхности пола: – Слушай, ну я, может, это, пойду, а? Можно? – Нельзя, – абсолютно ровно отвечает голос, и в эту самую минуту я понимаю, что он ну ни фигашеньки не сонный. То есть вот он с самого начала представления таился на диване и просто наблюдал за мной? – А почему? – осторожно переспрашиваю, ощущая, как кровь приливает к лицу и начинают пылать скулы. Стыдно, как же мне становится стыдно. – Потому что теперь ты мне должен. Упс… Усиленно пытаюсь вспомнить, что там у меня осталось на кредитке. Может быть, и хватит откупиться? Или, если что, займу у брата. Все, оказывается, не так страшно. – Сколько должен? – Я не говорил о деньгах. Нет, все страшно, все очень страшно! Все же ставлю ногу на пол и, приняв более-менее вертикальное положение, скрещиваю руки на груди. Я в домике, так сказать. – Что тогда? Бутылка вискаря пойдет? – Не пойдет. Да ты вообще умеешь говорить сложными предложениями, не? Нехило нервирует, когда каждое слово приходится тянуть клещами. И в Анголу-то не отправишь. – А что пойдет? В ответ доносятся невнятное «хм» и скрип пружин. Тянется, выгнувшись дугой, молчит непростительно долго, и чудится, что слышу, как штурмующие мой позвоночник мурашки бодро шагают своими мелкими лапками, и кажется, я чувствую каждую. Перекатывается на бок и, подперев ладонью голову, смотрит на меня слишком долго – оценивающе, я бы сказал. – Раздевайся. – Эй, нет! Ты что, больной? – Паника в моем голосе проскакивает вкупе с отвратительными плаксиво-истеричными нотками. Он только посмеивается и садится. – Идиот. Попозируешь мне – и можешь валить. Дались мне твои кости. Эм… – Что, голый попозирую? Кивает. – Стесняешься? Не переживай, я не буду разглядывать твой маленький… Обрываю на половине и с трудом борюсь с желанием прикрыть пылающие щеки ладонями: – Заткнись, ты! Извращенец! Да ты, да я… Да ты! Да иди ТЫ! Да я! Скучающе зевает в кулак. – Тогда вызываю? Не догоняю сразу. – Кого? Проституток? Тихонько смеется, и я просто уверен, что надо мной. Скотина. Знакомы, если это можно так назвать, десять минут, и девять из них я краснею. Отвечает неожиданно четко и серьезно для только что тянувшего лыбу: – Полицию. Проникновение с попыткой кражи. Мля. В желудок что-то стремительно упало и сейчас стремительно тает, холодком растекаясь по полости. И от страха в порядком еще хмельную голову начали закрадываться совершенно нехорошие мысли. Одна другой «привлекательнее». Уж лучше, уж… – Ну так что? Я иду разводить краски? В задницу бы топал, блин. Нездоровый извращенец. Угрюмо киваю, и он, подорвавшись, первым делом направляется включать свет. Наверное, с десяток старых люминесцентных ламп загораются под потолком и слепят меня. Щурюсь, и оттого что на привыкших к темноте глазах выступили слезы, хочется еще и скорчиться. Хорошо, что этот не видит, а то решит себе еще… – Не плачь, я не съем тебя, красная шапочка. Одно сплошное «гр-р-р» в голове. В бессильной злобе сжимаю кулаки и, решившись, быстро стягиваю свитер через голову, а после, немного подумав, просто бросаю его на освободившийся диван. Сам виноват, идиот. Взгляд падает на ленточку на запястье – вот тебе и на счастье. *** – Ты вообще нормальный, нет? Стою у выкрашенной белым стены и совершенно не знаю, куда деть руки, чтобы они то и дело не тянулись сложиться в защитном жесте футболиста. Как же стремно… Стремнищево! Должно быть, я красный, как свежесваренный рак: смущение не просто ехидно покусывает – оно меня уже сожрало, переварило, выплюнуло и еще раз сожрало. Полностью голый перед не пойми кем и какой ориентации. Полностью голый, испуганный, да еще и совсем нетрезвый. Пусть меня и не шатает из стороны в сторону, но в голове все еще лопаются пузырьки шампанского, хотя и пил я напитки много крепче. Ассоциация именно с шампанским. И весь в пупырышках, как ощипанный гусь, пусть и совершенно не замерз. Он просто сказал мне стоять прямо. Никаких «нагнись так» или «посмотри вот сюда», за что я, признаться, благодарен. Но вот долбаный невроз… До безумия хочется покусать ногти. Я всегда ощутимо нервничаю, когда приходится разгуливать голышом перед абсолютно незнакомыми мудаками, и поэтому начинаю нести откровенный бред. Да мне и неважно – не так неловко становится. Отвлекается от мольберта с листом формата А3 и бросает на меня задумчивый взгляд, скорее даже какой-то потерянный, – кажется, мыслями он и не здесь вовсе. Как обкуренный. – Почему ненормальный? – спрашивает немного погодя, словно пингуется с задержкой. Весь себе на уме. – Потому что, – понижаю голос до доверительного шепота, – сегодня Рождество, дубина! Ты должен быть явно не здесь, а где-нибудь бухать с друзьями и лапать телок! Да что угодно, но только не торчать здесь с кисточкой и голым мной! Смахивает длинную, выбившуюся из общей копны прядь с лица и, еще повозюкав кисточкой, отвечает: – На это и был расчет, да? Даже врубаюсь не сразу. – Какой расчет? – Ну… – Еще мазок и беглый взгляд на мою тушку. – Когда ты лез сюда. А вон оно как все обернулось. Забавно, верно? Молча показываю ему средний палец. Усмехается и следующие десять минут не говорит со мной, только изредка смотрит. И я от нечего делать начинаю и его разглядывать тоже. Длинноволосый, скуластый, какой-то весь вытянутый, в черной выцветшей майке с пятнами засохшей краски, явно предназначенной для рисования, и таких же побитых жизнью, порванных джинсах. Босиком. Вроде и ничего он даже, но вот эти его волосы… Ловлю себя на мысли, что хочется расчесать это гнездо и стянуть резинкой. Они уже мне, блин, мешают! Цепляют взгляд – и все тут, а он, подлец, в свою очередь, ползет ниже, принимается скользить по бледной морде этого недохудожника. Неосознанно оценивать, сравнивать с самим собой. И как-то это… не в мою пользу выходит. Поневоле начинаю грузиться, и, должно быть, это отражается на моем лице тоже, потому как он во время очередного быстрого мажущего взгляда отрывается от мольберта и смотрит на меня, уже не отводя глаз. – Мне так тебя жалко, что сейчас сам расплачусь. – Да иди ты… Кстати, а кто иди-то? Ты не представился. Щурится и принимается грызть кисточку. О боже… – Джаспер. Ухмыляюсь и с чувством повторяю: – Да иди ты, Джаспер! Вот, так лучше. Отстраненно кивает. – А ты? – А что я… – Закатываю глаза, и отчего-то непреодолимо тянет подурачиться – нервное, наверное. – А я… Антуан. С удовольствием наблюдаю за тем, как неверяще кривится его лицо, и только потом выдаю: – Да ладно тебе, нормальное имя. Было бы. Тони. – Значит, Тони, да, – произносит как-то по-особенному, едва ли не с придыханием, а дальше и разобрать не могу – бурчит себе под нос. Странный, странный парень. Продолжает грызть кисточку и начинает интенсивно мотать головой, словно отрицает что-то, известное только ему. – Нет, нет-нет, так не пойдет. Кисточка, жалобно ударившись о половицы, падает на пол и катится в сторону длиннющей лавки, приспособленной в качестве подставки под многочисленные баночки, остро пахнущие краской. Листу бумаги везет меньше, и он, измятый и скомканный, отправляется в корзину. – Что не пойдет-то? Не слышит меня, копается в своих красках и, найдя, видимо, нужную, направляется ко мне, да с таким блеском в глазах, что становится не по себе. Настолько не по себе, что поневоле хочется прикрыть самое дорогое, но, прекрасно представляя, сколько последует насмешек, держусь и просто сжимаю пальцы в кулаки. – Эй, так что не пойдет-то? – повторяю вопрос, когда он останавливается рядом и принимается отвинчивать крышку. Вот теперь совсем-совсем ссыкотно. А уж когда таки откупорил и просто обмакнул пальцы – и вовсе захотелось сбежать, выломав дверь, вот прямо как сердечко сейчас депортирует из моей грудной клетки. Задумчиво смотрит на свои руки, на то, как краска тягуче струится назад в емкость. Красная. Окунает снова и средним и указательным касается моей груди: сначала подушечками, а потом прижимает ладонь полностью так, что тягучая жидкость пачкает меня, остается на коже. Размазывает ее, растирает между ключицами и ведет ниже по грудине и вправо, мажет по соску и ребрам. И ладонь такая… горячая, липкая. Забыл, как это – дышать. Легкие сжимаются и настойчиво требуют сделать вздох. Только тогда, судорожно, словно это причиняет мне боль, хватаю ртом воздух. И губы сухие, такие шершавые… еще минуту назад не были. Не такие… Неловко, словно пальцы парализованы, перехватываю его кисть, кое-как отвожу в сторону и все смотрю на нее, смотрю и вижу, что и моя ладонь испачкалась. – Ты… Ты чего? – Все, что я смог выдохнуть. Растерялся. Растерялся настолько, что только вздрогнул, когда не одна алая линия легла на кожу, а все содержимое емкости. Выливает на плечо, и прохладная тягучая жидкость скатывается вниз, ползет, оставляя за собой яркий росчерк. Странно, необычно, но приятно. Да и он, Джас, сейчас ведет себя куда более… необычно. Не отрывает взгляд от ползущей вниз широкой полосы. Ниже, ниже, по животу щекотно, к паху, и, кажется, в этот момент, словно только очнувшись, только что осознав, что на мне нет ничего, кроме этой самой краски… Непередаваемое чувство. Смесь дикого стыда, любопытства и странной тянущей му́ки, вызванной чужим тяжелым взглядом. Словно в трансе. Ниже, ниже, отслеживает глазами. Стекает по бедру, медленнее, истончаясь, теряется, свернув за коленную чашечку. Шумно втягиваю воздух в легкие, а он, очнувшись от этого звука, вскидывается и, схватив меня за запястье, тянет к мольберту, за него, к пресловутой полке для красок. Хватает еще бутыль – все они небольшие, грамм на двести – буквально срывает крышку и опрокидывает на меня. Следом еще одну и еще… Синий смешивается с красным, слоем сверху ложится желтый, стекает вниз, заливает всего, мажет по животу, и мне становится пронзительно, жгуче стыдно, словно все, что я ощущал до этого, и не считается вовсе. Тягучая плотная краска течет по моему паху и скатывается ниже, пачкает член, мошонку, затекает между ягодицами и по внутренней поверхности бедер стекает вниз. А он все следит, как завороженный, следит и едва ли не на ощупь нашаривает еще бутыль, самую большую из всех, с узким вытянутым горлышком и колпачком. Точно в такие же заливают соусы в закусочных. Не выходит отшатнуться, когда новый слой краски ложится на шею, а после – на подбородок. Сглатываю. Краской совершенно не пахнет, ни намека на дикий химический запах. Уже испачканными ладонями касается моего лица, щек, лба, носа и, помедлив, верхней губы. И я, не удержавшись, пробую краску языком: почти безвкусная, едва уловимо отдает чем-то сладким. Привкус раскатывается по нёбу, и вместе с этим я ощущаю, как тяжело стало внизу, давит внизу живота, и я, к своему ужасу, запоздало понимаю, что у меня стоит. Колом стоит перемазанный краской член, и нет ни единой возможности скрыть это. И жарко, так жарко… ни намека на колючие мурашки. Не знаю, куда деть себя. Даже опустив голову, чувствую его взгляд. Закрываю глаза, и тут же ладонями снова… по груди, ребрам, добираясь до спины. Размазывая. Шаг вперед. Прижимается ко мне, гладит позвонки, цепляется за затылок, пачкая волосы, и совершенно не страшно, совершенно легко и как-то пьяно хорошо. Приятно… Пальцы на пояснице. Цепляюсь за его плечи, прячу лицо, подбородком нажав на ключицу, и ощущаю, насколько я липкий. Поясница, ягодицы… сначала оглаживает, сжимает, мнет пальцами, разводит в стороны и касается меня там. Там, где безумно мокро и липко от краски. Приподнимаюсь на носки, прижимаясь плотнее, и, едва ли осознавая, что делаю, трусь о грубую ткань его джинсов своим членом. Просто не могу не елозить – все чертова краска… Отталкивает меня, и я рывком распахиваю глаза, смотрю на него, кусаю губы все снова и снова, пробуя эту липкую дрянь, и отчего-то больше не стыдно. Больше не хочется спрятаться. Хочется совершенно иного… Хочется, чтобы он растирал ее по мне еще и еще, смешивал цвета прямо на коже, превращая все мое тело в один большой холст. Его и без того темные глаза сейчас кажутся и вовсе пронзительными, черными, под цвет волос, совершенно бездонными, пьяными, обдолбанными. Все еще медлит, никак не может решить, что же делать со мной дальше, и, наконец решившись, закусив испачканную ладонь, на губах оставляет след тоже. Касается ее языком, как и я, пробует и, невнятно хмыкнув, стягивает с себя майку. Грязной тряпкой на пол. Следы моих ладоней на плечах, но ни капли на груди и животе. Нечестно. Шаг вперед, словно это все было моей затеей. Еще шаг, словно мне ни капельки не страшно. И еще шаг, словно краска на наших губах имеет разный вкус. И теснее, вжимаюсь ближе, чтобы прилипнуть, чтобы часть всего этого безобразия и на нем осталась тоже. Чтобы, пока он расстегивает джинсы, испачкать его спину. Целовать так странно, так непривычно, как и ощущение чужого языка во рту. Порядком подзабытое чувство уже. Каково это, когда подкашиваются ноги, а губы зудят. И укусить, так хочется укусить, чтобы разбавить почти пресный привкус, добавить новый оттенок. Снова хватает за запястье, тянет за собой, отводит буквально на пару метров и, как подрубленный, падает на колени, утаскивая и меня на пол. Укладывает на лопатки и, резво стянув джинсы, нависает сверху, сползает ниже и зубами цепляет за сосок. Кусает, выкручивает, щекочет языком, отпускает, чтобы тщательно вылизать, очистить кожу от цветных разводов, как снова делает больно. Не знаю, куда деть руки. Цепляюсь за его волосы – прилипают к пальцам, сжимаю, тяну наверх. Подбородок и нос в красном, на губах – синий. Помешкав, все же целую и, пока в глотку забивается новая порция этой бешеной радуги, чувствую, как он коленом раздвигает мои ноги. Смотреть так страшно, но и не смотреть тоже. Выбираю второе и только чувствую лишь. Чувствую шероховатый горячий язык, который хозяйничает у меня во рту, чувствую его руки и насколько твердый пол. Тянется «туда» ладонью и, заставив меня охнуть, начинает надрачивать мой член. И так скользко, почти хлюпает. Даже когда сжимает – не больно. Наглаживает, словно втирает краску. Ласкает, сбавляя темп, подушечками пальцев едва прикасается, и я, не удержавшись, кусаю его за плечо. Так вроде проще. Горьковатый привкус кожи кажется новой ноткой, отличным от краски привкусом на кончике языка. И мне нравится, нравится, нравится. Вылизываю его плечо, поднимаюсь к шее, едва ли не захлебываюсь от восторга, добравшись до ключиц. И словно обкурившись… Так ярко. Чистый цвет, пусть на моей коже и понамешано. Пальцы касаются мошонки, сжимают ее, поглаживают, пробираются ниже, и мне кажется, что там так много краски, очень липко. Влажно. Сползает ниже, раздвигает мои ноги, забрасывает их себе на талию, придерживает за бедра, и я едва успеваю зажать рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, ощущая его член «там». Ощущая, как он трется об мой, как он прижимает их друг к другу, лаская нас обоих. Как он ведет им ниже и чуть толкается вперед, нажимая головкой на вход в мое тело. Дрожью весь, пальцы на ногах давно сжались, словно от судороги, а член, кажется, вот-вот разорвет от прилившей крови – и сверху на все это свежим слоем ложится мучительное предвкушение боли. Гладит мою промежность ладонью, подушечкой указательного массирует тугое колечко мышц и, чуть нажимая на него, постепенно проталкивает палец внутрь. И только по первую фалангу, только я начинаю ощущать что-то внутри себя, как добавляет второй. Тянет, царапает ногтями, и я, плотно сжав веки, терплю, покусывая губы, и все никак не могу перестать пробовать ее, эту залившую все мое тело дрянь. Наваливается, оглушающе громко дышит, и только сейчас я понимаю, – понимаю, что совершенно не слышу своего голоса. И тут же стоном по барабанным перепонкам. Моим, уже содранным, истерзанным хрипами голосом. Выпал, потерялся, забылся. Внизу больно, горячо, распирает… Двумя пальцами. Скользит благодаря краске. На выдохе… вытаскивает их. Нахожу пальцами его ребра, сжимаю… чертовски вовремя – прикосновение пульсирующего члена там, внизу, ведет вперед, втискивается в меня. Толкается и… замирает. Наклоняется ко мне, еще приподнимает бедра и… сантиметр за сантиметром входит, сдерживается, замирает после каждого движения, а я, прислушиваясь к себе, не могу разобрать, чего больше: тянущей боли или же непривычного наполняющего чувства. И его так много, волнами накатывает одно на другое, смешивается. Новые оттенки. Еще больше. Начинает двигаться. Осторожничает, но постепенно все увеличивает темп. Терплю, но как только входит в меня весь, полностью, и касается чего-то внутри – все становится намного лучше. Ярче. Больше и больше, раздуваясь внутри; раздуваясь, наполняя собой всего меня; раздуваясь, заполняя глотку; раздуваясь и мешая сомкнуть челюсти. Стонами, после – криками. Короткими, задушенными, хриплыми. И половицы дерут спину. Синяками останутся, лиловыми пятнами. Быстрее и быстрее. Громче, сдирая глотку, сильнее сжимать его плечи пальцами, водить по спине… Выпуклые полосы от ногтей. Еще и еще, пока не остановится, не перестанут тикать часики в голове. Все остановится, полное «ничего» на секунду, и то самое распирающее не взорвется внутри меня, не затопит все, не заставит выгнуться дугой, касаясь лишь лопатками половиц, не заставит захлебнуться вздохами, не заставит сжаться сильнее. Еще вперед, сильнее, сжимаю его, все еще пытаясь пережить маленький взрыв внутри, все еще содрогаясь от него, почувствовать, как и он внутри меня пульсирует, вбивается еще глубже. Ни капли боли. Падает сверху, упирается подбородком в мое плечо. Слышу, как дышит, захлебывается и сжимает меня правой рукой, неуклюже подпихнув ее под мою спину. Так совсем неудобно, чертов неровный пол. В голове немного проясняется, уже не так туманно, не радужной дымкой смеси красок затянуто. Зажмурить глаза плотно-плотно и спрятаться, никогда их больше не открывать. Но вместо этого смотрю в потолок и глажу его по плечам. Краска подсохла и противно стягивает кожу. И еще кое-что тоже пристало к запястью, врезалось в кожу. Поднимаю руку и вижу чертову заляпанную ленточку. На удачу, блин. *** Сначала я сбежал в душ, а после и вовсе из его квартиры. Банально через оказавшуюся незапертой дверь. Сбежал, спешно натянув шмотки прямо на мокрое тело. Сбежал, хоть с волос все еще капало и на спине быстро образовалось противно прилипающее к коже между лопатками пятно. Хорошо, что только спуститься по лестнице, но плохо, что дома меня явно ждут. Чертыхаюсь про себя и вспоминаю, что так и не прихватил никакой «сувенир». Впрочем, не до того было. Краснею и, быстро облизав и без того воспаленные, болезненно зудящие губы, нажимаю на ручку вечно незапертой входной двери. Подозрительно тихо. Ни музыки, ни пьяных воплей, только на кухне горит лампочка и тянет никотином. Сглатываю образовавшийся ком в горле и плетусь на свет, как дурной мотылек, который и не догадывается, что опалит ему крылышки… Но я-то знаю и все равно плетусь. Как и ожидалось, на кухне только она. Алисия. Больше попросту никто и не курит. Не успел я открыть рот, как она заговаривает первая: – Что-то ты быстро. Принес? Ага, блять, принес. И надеюсь только раздражение и противное натяжение в мышцах, а не, скажем, трипак там или какую фауну. Удачно слазил, ничего не скажешь. – Да ладно тебе, сделай мордочку попроще, Тони. Джас давно на тебя заглядывался, только не знал, как подкатить. Ты же у нас весь такой сурьезный с замашками на брутальность. – Джас? Он что, твой приятель? Пожимает плечами и снова затягивается, на этот раз так, что остатки сигареты прогорают почти до фильтра. – Можно и так сказать. А что, плохо прошло? Закусываю губу, чтобы не разреветься, как последняя девчонка. Вот, значит, как: фрик с гнездом вместо прически приметил мою задницу, а Алисия – добрая душа, как же – решила ему подсобить? Вот так запросто? Опускаю голову, чтобы ей в глаза не смотреть, и невольно оглядываю свои руки и ту злополучную ленточку, перепачканную так и не сошедшими, затершимися кляксами. Выходит даже ухмыльнуться, пусть и не так зло, как хотелось бы. – Это ты меня ему на Рождество подарила, да? Не хочу больше слушать, чего бы она там ни сказала. Разворачиваюсь и в прихожей, кое-как засунув ноги в кроссовки и просто заправив шнурки под язычок, хватаю свою куртку и выхожу на лестничную площадку тихонько, без лишних драматических эффектов прикрыв дверь. На удачу, значит, да? Пальцы принимаются остервенело теребить несчастную, потерявшую всякий вид полоску ткани и только туже затягивают отсыревший узел. Теперь выходит, что только ножницами. А может… может, и не стоит ее снимать? Пусть, пусть пока будет. Как ты там сказала? «Джас давно на тебя заглядывался»? Что же, раз уж мне все равно больше некуда пойти, да и не в мокрых же вещах на самом деле – кто будет таскать мне апельсины в больничку? Раз уж больше некуда… Неуверенно делаю первый шаг по лестнице. Ступенька за ступенькой, пока не оказываюсь у так и незапертой входной двери. Мешкаю и все же тяну на себя ручку, захожу в темную прихожую. Свет не горит, а на диване, если присмотреться, можно разглядеть уже знакомый мне силуэт. И снова не разобрать, спит он или нет. Впрочем, теперь я собираюсь проверить это и вовсе не посредством скрипучего пола и своих ужасных навыков ниндзя. Вешаю куртку на одинокий, вбитый прямо в стену крючок и легко стаскиваю кроссы. Я должен был принести доказательство. – Эй, пойдешь со мной?