G for Giusto

- Ну, что там? - Никого, - Джи, прищурившись, вгляделся в дальний конец узкого пыльного проулка. - Похоже, полицейским невдомёк, что тот двор возле пекарни — проходной. - Да всё они знают, - лениво потянулся успевший уже заскучать Алауди. - Просто им наплевать. Не позови их этот богатенький немец из ломбарда, никто и не почесался бы. А так они пробежались перед ужином, разогнали драку, посверкали мундирами. Герои, мать их. Меня больше парни Гальяно беспокоят. - Раз никто до сих пор до нас не добрался... -... То они либо не разглядели наших лиц, - перебил Наккла скорый на язык Джи, - либо пошли сразу к дому. - Я же говорил, что незачем здесь торчать, - Алауди, поморщившись, вгляделся в лежащего на земле четвёртого участника событий. - Только решим, что с этим делать. - Если это один из Гальяно... - Не, прохожий просто, - Наккл потёр кровоточащую царапину на переносице. - Я видел, как он подошёл, когда мы за тётку Катерину вступились. Тоже полез зачем-то. Может, её знакомый? - Тогда бы он с нами не побежал, - Алауди брезгливо отцепил от штанины колючий шарик репейника. - Да чёрт с ним, пошлите домой. Есть хочется. - Не чертыхайся. Он даже не пошевелился, пока мы здесь были, - Наккл, сидя на корточках, потрепал лежащего по щеке. - Хотя дышит вроде. - Крепко его приложил кто-то, - Джи слегка потыкал предмет разговора носком сапога. - Ничего, очухается. - Может, водой на него плеснуть? - Ты ради этого к колодцу потащишься? Всё, Наккл, нам пора. Уже почти стемнело. - Нехорошо тварь божью без помощи бросать, - упрямо покачал головой Наккл, всё ещё силящийся привести жертву — светловолосого парнишку примерно их лет — в чувство. - Давайте хоть до улицы дотащим. Там люди. Поможет кто-нибудь. - Поможет в царствие небесное попасть, - скривился Алауди. - Ограбят, если есть, что взять. А то и добьют. - Тогда до монастыря... - Восемь кварталов! - терпение никогда не относилось к добродетелям Джи. - Наккл, что тебе до него за дело? - Не шевелится, - вздохнув, поднялся тот. - А ну как помрёт без покаяния? Не хочу грех на душу брать. - Окстись, какой ещё грех? Это же не мы его избили! - Я сам понесу, - нагнувшись, он приподнял не слишком, видать, тяжёлого парня. - На спину только закинуть помогите. - И куда ты его? - проворчал Джи. - Домой. Пусть хоть оклемается да скажет, где родня живёт, чтобы забрали его. - У него горячка, дураки. Неужели не чуете? - Алауди, подошедший было с другой стороны, тут же отодвинулся. - А если зараза какая? Тогда мы сами без покаяния... - Я сияние видел, - Наккл повёл плечами, поудобнее пристраивая свою ношу. - Во лбу у него. Когда дрались. - Нимб, что ли? - вытаращил глаза Джи. - Ты там муки нанюхался в пекарне своей? Или правда думаешь, что парнишка святой какой-нибудь? - Посланный во испытание нашего человеколюбия, - насупился Наккл. - Не хочешь — не верь. Я знаю, что видел. - Свет ты закатный на его лохмах видел, дурень. - На грязных да нечёсаных? - Значит, стекло в окне бликнуло! Огрели тебя палкой по башке, вот и чудится невесть что! - Домой, - подталкивая Джи в загривок, Алауди несильно потянул Наккла за ворот. - Я, если вы забыли, не при пекарне подвизаюсь. Свалюсь с голодухи — сами меня потащите. Хотя тебе, думаю, и двое не в тягость. - Языком чесать — не мешки с мукой таскать, - выходя в проулок, хмыкнул Наккл. - Зато тебе деньги иной раз перепадают, а не одни булки подгорелые. И почему я не такой умный? - Suum cuique, - отозвался шедший в авангарде Джи. - Но если он по дороге преставится — чур, мертвеца с собой не тащим! Пусть его ангелы на небо прямо с улицы забирают! - Джи, и зачем ты его разболокаешь? - Может потому, что я гнусный мужеложец и труполюб? - Прости его, Пресвятая Дева, ибо не ведает, что несёт! - Это ты не ведаешь, дубина! Парень горячее чугунка в печи! Или пусть лучше у него кровь в жилах закипит? - Если мы все из-за вашего пса бездомного... - Ты бы лучше воды свежей из колодца принёс. - А чем та, что в бочонке, нехороша? - Холодной надо! Наккл, рысью давай! Дверь ухнула, едва не задув неровно горящую в изголовье лежанки лампу. - Заставь дурака богу молиться, - Джи, смочив старую тряпку в большом щербатом горшке, принялся обтирать худое, обжигающее на ощупь тело. - Тощий какой. Из заводских небось. - На руки его посмотри, - Алауди нехотя приблизился к болящему. - Чистые руки-то. Да и жилистый, хоть и костлявый. Подмастерье, как пить дать. - Я к тому, что если не деревенский и кормился плохо, родни у него может и не быть, - зачерпнув кружкой воды из бочонка, Джи попытался напоить парня; но тот так и не очухался, так что всё лилось мимо. - И куда мы его тогда? - Если Асари скажет, что не жилец — придётся до кладбища тащить, на улице-то бросить Наккл не даст, - задумчиво проговорил Алауди. - Коли выживет, несколько дней прокормим как-нибудь, а там посмотрим. - Ты, гляжу, к нему притерпелся уже. - Наккл учит смирению вернее, чем самый строгий чернец, - усмехнулся Алауди. - Проще сделать по его, чем переспорить этого осла. - Принёс! - Наккл, запыхавшись, поставил на низкую лавку два деревянных ведра, полных до краёв. - Асари точно прийти обещался? Может, сбегать за ним, пока у них там ворота не заперли? - Да придёт он, не гоношись, - отмахнулся Алауди. - Вон, кашу на утро завари пока, раз делать нечего. Накл, запалив ещё одну лампу, отошёл к печке. Джи плеснул в горшок студёной, почти ледяной воды и, снова намочив тряпицу, положил её парню на лоб. - Вечер доб... Ой, святые угодники! - заскочившая было в избу девушка — светловолосая и хорошенькая, как дорогая немецкая кукла — с визгом метнулась наружу. - Джи, ты чего это творишь?! - Да просто я мужело... - Хоть при сестре моей язык-то придержи, - перебил его Алауди. - И прикрой его чем-нибудь. Елена, заходи! Вернувшись в дом, девушка поставила на стол накрытую кисеёй корзинку. - Тётке яблок из деревни привезли, мешок целый, - пояснила она, устало шлёпаясь на лавку. - Всё равно ей не проесть столько. Я взяла немного, она не заметит. А кто это тут у вас? - Наккл в крапиве нашёл, - Алауди зевнул. - Вот сколько ни учу его, дуболома, а он всё норовит дрянь какую-нибудь в дом приволочь. То мешок из-под угля, то одеяло старое, то Джи. Вообще, я думал, на Джи он и остановится. Да куда там. - Ты ворчишь сегодня хуже Елениной тётки, - Наккл беззлобно погрозил ему ложкой. - Что, опять крючкотворы твои всю душу вынули? - Сто раз сказал — есть хочу. А из-за вашей находки мы ещё не вечеряли! - Да с чего ты взял? - удивился Джи. - Асари же ждём. Парнишка ни при чём вообще. - Худющий, - Елена жалостливо вздохнула. - Руки, как лозы. - Ты подальше сядь, - Алауди заботливо подвинулся, освобождая сестре место на своей лавке. - Горячка у него. Мало ли... - Мир дому сему! - входящий Асари нагнулся, чтобы не задеть притолоку высокой монашеской шапкой. - Вы без меня за стол не садились, да? Ох, а у нас сегодня... - У нас тоже сегодня, - Алауди ткнул пальцем в сторону лежанки. - Практика тебе лекарская привалила. Ну, или вскрытие мертвеца, это уж как повезёт. Насчёт оплаты к Накклу, это он приволок. - Так я ведь учусь только, - несколько растерянно начал было Асари. - Вот и учись, - Джи отодвинулся, освобождая ему место возле больного. - Ещё лампу зажечь? - Угу, - кивнул тот. - Так, сейчас посмотрим... - Это лихорадка, - авторитетно заявил Асари через несколько минут. - И стоило ради такого пульс считать да в рот ему заглядывать? - фыркнул Алауди. - Я и так это сказать мог. - Чем помочь можно? - деловито поинтересовался Наккл. - Травы какой заварить? Или вот припарки ещё... - Горшок принеси, где у тебя сухари старые, - Асари махнул рукой куда-то за печь. - Которые на самый чёрный день. Придирчиво осмотрев несколько надкусанных ломтей и булок, он отыскал нужное. - Хочешь его на тот свет спровадить, чтоб не мучился? - понимающе протянул Алауди. - Гляди-ка, совсем зелёный кусок-то. Накл, ты б проветривал свои припасы, что ли. Или собаке соседской отдай сразу. Брехлива она больно, утром спать мешает. - К наставнику недавно друг приехал, - плеснув в плошку воды, Асари стал ломать плесневелый сухарь на кусочки и размачивать его. - Рассказывал про разные китайские снадобья. В том числе зелёную плесень от лихорадки. Говорил, хорошо помогает. - Ну да, мёртвые-то не пожалуются, а живые что угодно похвалят, - скривился Алауди. - Накл, липовый цвет завари лучше. С ромашкой. - Ты тоже травником заделался? - улыбнулась Елена. - Ну, когда меня лихорадило зимой, помогло же, - пожал плечами её брат. - А как вы ему эту дрянь скормить думаете? Не очухивается ведь, сколько ни трясли. Ножом его ткнуть, что ли... - Ты иногда прям как злодей говоришь, - Наккл потянул лежащего за неширокие плечи, усаживая его, и протиснулся в изголовье, подпирая бессознательное тело. - Асари, есть соображения? - Так, сейчас нажмём тут, потом вот тут ещё, - пропыхтел тот, старательно отыскивая какие-то лишь ему ведомые точки. - О, получилось! Парень заморгал, качая головой, как пьяный. Потом его взгляд сосредоточился на стоявшем у лежанки Джи. - Мама, - хрипло пробормотал он. - Мамочка, это ты? - Так меня ещё никогда не называли, - буркнул Джи, подавая Асари ложку. - Давай, пока он снова не вырубился. Даваясь, болящий глотал тошнотворную во всех отношениях жижу, и всё пялился на Джи, заставляя его нервно ежиться. - Как зовут? - спросил Алауди, едва парень жадно допил воду из заботливо поднесённой к губам кружки. - Джотто, - тот глупо, как блаженный, улыбнулся. - А вы кто? - Люди мы, - Алауди поднял ладонь, призывая остальных не мешать ему. - Родня есть в городе? - Не, нету никого, - покачал головой допрашиваемый. - Ни в городе, ни вообще. Мама в том году умерла. А остальные ещё раньше. О, я тебя знаю. Писец у адвоката. У Эдельштейна. - Помощник, - въедливо поправил его Алауди. - Странно. А я тебя не помню. - Я у переплётчика подмастерьем был. У Доницетти. - Который помер на той неделе? - Так пил ведь как, - Джотто снова улыбнулся, словно в смерти от пьянства было что-то забавное. - Себя не помнил уже. А вдова меня рассчитала. Хочет дело в Падую перевести. Родня у неё там. Да и то сказать, с пятью-то ребятишками трудно одной. - То есть ты работу искал? - Да везде нынче сильные нужны, а я вот как-то... Не договорив, он начал падать вперёд, и Наккл еле успел его подхватить. - И что теперь? - спросил он, сползая с лежанки и поудобнее укладывая больного. - Он ведь так и пышет до сих пор. И дышит, как паровоз. Аж страшно. - Теперь ждать только, - Асари сложил ладони перед грудью. - Ну, можно помолиться ещё. Если до утра доживёт — считай, надежда есть. - Тогда кидайте ему тряпку на лоб, и вечерять садимся, - Алауди, равнодушно отвернувшись, полез открывать печную заслонку. - Или я сейчас загрызу кого-нибудь. До смерти. - А я думал, вы мне привиделись, - сонно щурясь в неверном утреннем свете, тихо сказал силящийся подняться Джотто. - Ангелы Господни. И Пресвятая Дева. И матушка покойница, мир душе её. - Если до ветру — вон того «ангела» буди, - Алауди плавными, как у белошвейки движениями штопал нижнюю рубаху. - Хранителя своего. Который храпит, как я не знаю кто. Это он тебя сюда приволок. - Да ладно, пусть доспит. Я сам отведу, если нужно, - поднял красно-рыжую голову просыпающийся Джи. - Джотто, ты как? Живой? - Ну, раз вы не ангелы, то живой, кажется, - немного посидев, тот всё-таки лёг обратно. - Голова кружится. Это меня кто-то из Гальяно обласкал? - Ну не мы уж точно, - Джи спустил босые ноги на пол. - И не тётка Катерина, мнится. Ты чего в драку-то полез вообще? Родня она тебе, что ли? - Не родня, - не открывая глаз, отозвался Джотто. - Нет у меня никого. А тётка Катерина — она хорошая просто. Милосердная. Ребятишек приютских подкармливает, хотя у самой трое, да племянница ещё. А с шитья-то не зажируешь. Куда уж ей Гальяно этим мзду платить. Да и за какие заслуги? За охрану? Кроме них, иродов, никто вдову с детьми и так не тронул бы. - Ну да, купца какого потрясти, или процентщика — это ещё куда ни шло, а простых людей обирать — это вообще без понятия быть надо, - Алауди перекусил нитку и посмотрел рубаху на просвет. - Ладно, вроде терпит ещё. - «Терпит», - усмехнулся Джи, натягивая штаны. - Холщовые надо заказывать, а не голландского льна, тогда и сносу не будет. - Тебя послушать, так я мешок из-под репы на себя напялить должен, - Алауди потянулся, распрямляясь. - Нет уж, это штаны можно перешитые взять, или куртку лицованную, а исподнее самое лучшее должно быть. Чтоб не жало, не тёрло и не мешало нигде. - Да ты прямо модник, - ухмыльнулся Джи, подвязываясь тонким кручёным шнурком. - Вот станешь известным адвокатом, портные на тебе капиталы делать будут. - Что бы понимал, - Алауди расправил складки на рубахе и придирчиво оглядел себя. - Хорошее исподнее — это как латынь или греческий. Каждому показывать не станешь, а в нужный момент судьбу решить может. - Вдруг ангелы-хранители какой ни на есть принцессы вздумают ей мужа приискивать, - Наккл широко зевнул и перекрестил рот. - А вот он, муж-то. И языкам обучен, и в подштанниках с кружевами. Бери и под венец. - А тебя шутом к себе во дворец возьму, - Алауди развернул тряпицу и задумчиво оглядел несколько подсохших уже ломтей хлеба. - Всё бери, мы каши поедим, - Наккл слез с низкой лежанки. - Три слушанья сегодня? - Четыре. - Бери. Вечером похлёбку сделаем, требуха осталась ещё. - А этому? - Алауди указал подбородком на снова придремавшего Джотто. - Я ему луковку с вечера в уголья положил. Болящему самое оно. - Ладно, пошёл я тогда, - увязав хлеб в узелок, Алауди сунул его в карман. - Четыре слушанья, если Эдельштейн с каждого хоть задаток вытрясет, на рынок зайду ещё. Вечером убоину дёшево отдают. Может, даже курицу сторгую. А то всё пост да пост. Того и гляди, на небо живьём вознесусь. - Богохульник, - Наккл, поёживаясь, прошлёпал к стоявшей в углу лохани. - Джи, полей мне. - А почему «Джи»? - спросил, не открывая глаз, Джотто. - Джакомо? Джаннини? Джеронимо? - Любопытному на днях прищемили нос в дверях, - хмыкнул Джи, плеснув ещё немного в сложенные «ковшиком» мозолистые ладони. - Наккл, давай перевяжу. - Да так заживёт. - Асари надо было показать, ему ожоги на один зуб, - не слушая его, Джи оторвал длинную узкую полоску от какой-то тряпки, и принялся заматывать обожжённое запястье Наккла. - Чего он до свету соскочил-то? Не сказал тебе? - Да приезжает у них там опять кто-то, - Наккл неопределённо дёрнул плечом. - Я не дослушал со сна. - Ладно, есть пошли, а то опоздаем, - Джи, открыв заслонку, зашуршал в почти остывшей печи и выволок перепачканный золой кривоватый чугунок. - Джотто, будешь? - Я потом, - сонно пробормотал тот. - Да и стыдно объедать вас. Отлежусь немного, и пойду лучше. - Дело хозяйское, - Джи достал ложку. - Только лучше бы тебе не гоношиться пока. А то получится, что Асари зря на тебя своё искусство да Наккловы сухари потратил. - Почему зря? - Помереть можешь, - пожал плечами Джи, торопливо жуя. - Тебе и встать-то в тягость, какой уж там работу искать идти. - Не след Господа гневить, - Наккл широко перекрестился. - Он тебя к нам послал — значит, надо так. Оклемаешься — иди, куда хочешь. А за еду и приют рассчитаешься, когда в силах будешь. Мы в складчину живём, так что недорого выйдет. Ну всё, вечером договорим. И так поздно уже, бежать придётся, чтоб не опоздать. - Не боитесь меня в доме оставлять? - Джотто всё-таки поднялся, провожая их. - Вдруг украду чего? - Тряпьё с лежанок да чугунок, что ли? Вздумаешь ценное искать — доска в полу в дальнем углу поднимается, там в холодке фунта полтора печёнки и лук, - хмыкнул Джи. - Всё наше богатство. Так что если стряпать не умеешь, не берись лучше. Алауди за испорченную печёнку живьём сожрёт, и не подавится. - Кадушку с сечкой плотнее прикрывай, чтоб мыши не добрались! Колодец через три двора отсюда! Храни тебя Господь! - последние слова Наккл выкрикнул уже с улицы. - Противни голыми руками не хватай, дурень! - «благословил» его Джи, и, неопределённо махнув мнущемуся в дверях Джотто, быстро потопал в другую сторону. - Salve, Regina, Mater misericordiae, vita, dulcedo et spes nostra! - Наккл, уронив на пол какой-то свёрток, молился гулко и истово, часто-часто крестясь и быстро моргая. - Изыди, нечистый дух! - Джи, вошедший вслед за ним, вместо молитвы вооружился валявшимся у порога веником. - Изыди, говорю! - Ой, вы здесь уже! - «нечистый дух», обернувшись, смущённо потёр щеку зажатым в руке угольком. - А я тут это. Рисую. Вот. - Ну ты изгваздался! - Джи, отшвырнув веник, подобрал оброненный Накклом рогожный узелок и положил его на стол. - Хуже дитяти малого! - Как есть отродье дьявольское! - Наккл тяжело рухнул на лавку. - Чуть Богу душу не отдал! - Крылья осталось только, и умоюсь пойду, - Джотто махнул рукой в сторону стола. - Я там лепёшки сделал. А похлёбка в печке. Не должна была остыть ещё. - Полы вымел, лежанки перетряс, печку побелил, - Джи, ухмыльнувшись, вытащил из-под пёстрой тряпицы ржаную лепёшку и с удовольствием откусил большой кусок. - Прям хоть в хозяйки тебя бери. - Вкусная, - Наккл тоже добыл себе одну. - Ты кого там малюешь-то? - Ангела, - Джотто, мечтательно улыбнувшись, повернулся в печке. - Сон такой видел сегодня благостный, и вот нейдёт она и нейдёт из головы, так и стоит перед глазами. Перед глазами она стояла не только у Джотто. Угольные штрихи на свежей побелке охотно складывались в красивую девушку: платье до полу, волосы кудряшками, длинные - ниже тонюсенькой талии, а глазищи огромные, как у дорогой куклы. - При Алауди не ляпни смотри, - Джи, прожевав, откусил ещё. - Шею свернёт, как курёнку. - За что? - изумился Джотто. - Это такой же ангел, как Наккл вон, - усмехнулся Джи. - Не во сне ты её видел. Заходила к нам вчера. - Не может быть! - Вот те крест, - Наккл перекрестился половинкой лепёшки. - Сестра Алауди. Ну, то есть как сестра? Матери их сёстры были. Но ему как родная, нет ведь больше у него никого. Еленой зовут. - Елена, - зачарованно повторил Джотто. - Елена Прекрасная. Как в сказке. - И такого вот тоже при Алауди говорить не надо, - Джи покосился на печную заслонку, но открывать не стал. - Решит, что ты на неё заглядываешься — точно выгнать заставит. Ещё и побьёт. Он не смотри, что адвокат будущий. Так отметелить может, что приходи, кума, любоваться. Забелить бы её, конечно, да хлопотно больно по углю-то. Только грязь развезёшь. Да и жалко. Красиво намалевал. - Может, если ей крылья да нимб, Алауди не признает? - Наккл наморщил нос. - Хотя нет. Он дотошный, как пить дать признает. - Ты её долго рисовал? - прищурился что-то прикидывающий про себя Джи. - Да не очень, - пожал плечами Джотто. - А что? - Принца рядом изобрази, - Джи плавно взмахнул рукой, словно хотел погладить какое-то большое животное. - На коне. Чёрт, конь не влезет тут! - Не чертыхайся, - строго заметил Наккл. - Ну, без коня тогда. Просто мужика в богатой одежде. И с короной. Скажем, судьбу счастливую Елене накликать хочешь. Такое точно прокатит. Сможешь? - Наверно, - не слишком уверенно сказал Джотто. - Попытаюсь. - Пошли, Наккл, - Джи поднялся. - Баню затопим. Богомаза этого отмыть надо, а то смотреть страшно. Воды натаскаешь, пока я растапливаю. - Помочь? - сунулся было Джотто. - Ты рисуй давай, - отмахнулся Джи. - Я про Алауди не шутки шутил ведь. - Ну, как? - Джотто, ставший ещё грязнее, смотрел на Джи почти заискивающе. - Похож? - На принца, что ли? - усмехнулся тот. - Как будто я принцев живых видел когда. На вид вроде ничего. Богато. Нарисованный мужчина смотрел заносчиво и снисходительно, словно делал своим присутствием большое одолжение и Джи, и Джотто, и всему этому бедному дому, и человечеству вообще. - Я мундир нарисовал, он проще. Снизу вовсе штаны белые да сапоги, - пустился в объяснения Джотто. - А сверху штуки все эти, шнурки да пуговицы, и волосы вот ещё... - Если Алауди несолидным покажется, пусть сам его дорисовывает, - Джи, сунувшись к лежанке, вытащил свёрнутую в изголовье рубаху и задумчиво оглядел её. - Вот, эту наденешь, а то твоя страшна больно. Всё, пошли, вода тёплая уже. - Вместе? - удивился Джотто. - Погреешься, пока я стирать буду, - Джи повытаскивал заткнутые под лежанку две или три рубахи и пару штанов. - Места там, правда, мало. Ну, в тесноте, да не в обиде. - А ты как же? - стащив через голову рубаху, Джотто обернулся к Накклу. - Давай, может, я потом? - Не, я люблю, когда жарко, - мотнул головой тот, опрокидывая в кадушку очередное ведро воды. - Да и баня-то у нас — двоим еле-еле места хватит. - Я побыстрее тогда! - Угу, долго не рассиживайся. Вечор только в лихорадке лежал, сомлеешь ещё, - подхватив ведро, Наккл шустро вымелся за дверь. Банька и вправду была крошечной: высокая узкая каменка, выложенная не очень умело, но крепко прямо вокруг железной бочки для кипятка, другая бочка, уже деревянная, с холодной водой да неширокая лавка у махонького, с тарелку, окошка в стене. На лавке уже восседал Джи — еле видный в тусклом вечернем свете, он яростно выкручивал над кособокой деревянной шайкой большую мокрую тряпку. - Рубаху свою тащи давай! - тряпочный узел бухнулся в другую шайку, стоявшую на полу. - Да дверь прикрывай живее, не в дупле, чай, родился! - А, да, вот, - Джотто протянул ему рубашку, которая тут же была утоплена, избита и только что не разодрана в клочки сильными, жилистыми руками. Джотто хотел было сунуться с помощью, но Джи так на него зыркнул, что бедняга бочком втиснулся между подпрыгивающей на лавке шайкой и стеной, и притих. - Грейся пока, - доски для стирки у Джи то ли не было, то ли он просто к ней не привык, и тёр грубую мокрую холстину прямо так, в руках. - С потом хворь выходит, Асари говорит. - Это он придумал баню поставить? - в городе, вообще говоря, такое баловство только у богатых было — народ попроще летом мылся в речке, а в холода грели воду в печи да ополаскивались на кухне. - Не-е, это Наккл настоял, - Джи убрал со лба успевшие намокнуть тёмно-рыжие пряди. - Он из деревенских, до мытья да жара сам не свой просто. Да и парит у них в пекарне — будь здоров. Сопреет всё, если не мыться. Он и печку сам клал — видел, как в пекарне перекладывали, ну и... А я бочку под воду ковал. Ох, сколько за железо потом отрабатывать пришлось — лучше не вспоминать. Ладно ещё, у Алауди много дел в производстве было. На них да на Наккловых горелых горбушках и выжили только. - Ковал? - разинул рот Джотто: на богатыря-кузнеца, каким он всегда кажется далёким от таких понятий людям, Джи не походил ну никак. - Ну да, - пожав плечами, Джи глянул на него и шумно фыркнул. - Кузнец я, дурень! Не молотобоец! Нашему брату кувалдой махать ни к чему, для этого тупые здоровые лбы есть. Я молотком малым указываю — детина большим бьёт. Не видел никогда? - Не-а. - Ну, работу искать пойдёшь — загляни к нам в кузню, подивись. Раз в детстве не полюбопытствовал. - Вы там не всё ещё? - зычно рявкнул Наккл из-за двери. - Кадушка полна уже! - Ты-то мне и нужен! - обрадованный Джи вытолкнул в предбанник шайку с бельём. - Я стирал — тебе полоскать! - На портомойню далеко, и темно почти, - Наккл попытался отвертеться. - Пусть Асари идёт, его черёд! - Да пусть хоть феи волшебные выполощут, мне без разницы! - Джи захлопнул банную дверь перед его носом. - Если Асари не отпустят дня три, и рубахи плесенью пойдут, перестирывать сам будешь! - Джи, чтоб тебя! Прости, Господи, Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum... - Сильнее три, не девку моешь! - Джи, набулькав в шайку свежей воды, сунул Джотто здоровенную мочалку из сушёной тыквы-люффы, и теперь покрикивал на него, словно привередливый богач на нерасторопного банщика. - Давай-давай, не засыпай! - У тебя шкура слезет скоро! - пропыхтел Джотто, продолжая старательно возить мочалкой по его спине. - А ожог этот на боку и вовсе трогать страшно. Сильно болит? - Нет, - буркнул Джи, не оборачиваясь. - Он старый уже, заросло всё. - Там шрамы красные такие... - Это не шрамы, - Джи, всё-таки развернувшись, отобрал у него мочалку. - Рисунок китайской тушью. Несмываемый. «Тату» называется. - А зачем? - спросил Джотто, и тут же чуть не хлопнул себя по губам. Нашёл, о чём спросить. - Затем, - Джи несильно ткнул его в плечо, заставляя повернуться спиной, и принялся тереть её так яростно, что Джотто чуть не завопил. - Видал, как надо? А то шебуршит он, немочь, словно девку щекочет! Учись, пока я жив! - Уч-чусь, - лязгнул зубами Джотто, утирая мыльным кулаком брызнувшие из глаз слёзы. - Ой, мамочка! - Сильно, видать, я на твою покойную матушку похож, раз ты нас вечно путаешь, - Джи злорадно ухнул на пунцовую спину Джотто ковш горячей воды. - Ничего, вот отоспишься ещё, завтра как новый будешь! - С лица-то не похож, - Джотто, вслепую найдя шайку, поплескал себе в глаза и смешно заморгал. - Но добрый такой же. - Я не добрый, - тут же открестился Джи. - По части добросердечия — это к Накклу. Если б не он, тебя бы тут сейчас не было. - Сдаётся мне, меня бы вообще не было уже, - покачал головой Джотто. - А я не верил ещё по малолетству, когда матушка про ангелов-хранителей рассказывала. - Ну, ты загнул... - Вы не угорели там? - Наккл нетерпеливо расхлебенил дверь. - А тебе прям припёрло, аж невмочь! Всё выполоскал? - И развесил даже! - Ладно, Джотто, тебе хватит, - Джи вылил остатки воды ему на голову. - Топай одеваться. В предбаннике было прохладно, но Джотто после жара ноги держали плохо, и он плюхнулся на лавку рядом с раздевавшимся Накклом. - Говорил же — долго не валандайся! - стянув сапоги, тот задвинул их под лавку. - Это Джи у нас двужильный, хоть до полночи в жаре просидеть может, притерпелся в кузне своей, а непривычному человеку разве мыслимо?! Одевайся быстрее, а то прохватит ещё! - Одни хлопоты вам со мной, - Джотто натянул чужую рубаху — штопаную в нескольких местах, но чистую. - Это разве хлопоты, - отмахнулся Наккл, снимая штаны. - Вот Джи, помню, чуть не месяц провалялся, пока оклемался путём. - А что с ним было-то? - Джотто и не хотел спрашивать, да не утерпел. - Ну, я ожог видел. На боку. - Да кузня у них горела, года два тому уже, - Наккл рассказывал легко и спокойно, будто речь шла о чём-то вполне обычном. - Мы тушить помогать прибежали, пекарня-то недалече, а лето жаркое было — страсть, того и гляди, весь квартал запылал бы. Ну, все выскочили вроде, и тут Джи тряпку мокрую на голову, да обратно. Соваться за ним не стали — думали, с угару умом тронулся. Вдруг баба одна завоет как! Оказалось, к хозяину как раз подрядчик пришёл, а с ним жена с сыном. Парнишка убогий совсем, на один глаз кривой, да ведь живая душа, а уж матери и подавно свет в окошке. Как загорелось, он, видать, испугался и спрятался где-то. Как Джи углядел, что мальчишки нету — сам потом и объяснить толком не мог. Горело уже страшно, думали всё, конец им. И тут Джи дурачка этого кудрявого выталкивает, а сам не успел чуток совсем. Балкой горящей его и приложило. В сторону оттащили, а как потушили кузню-то, глядь — он не дышит почти. Послали мальчишку какого-то в церковь, чтоб хоть причастить бедного перед смертью, да отпеть потом. Ждём-пождём, не идёт никто. И Джи всё не помирает. - Житие моё пересказываешь, апостол Наккл? - распаренный Джи хотел было угостить товарища под зад коленом, но тот умудрился увернуться и юркнуть в баню. - Богохульник! - прогудел он из-за двери, и тут же застучал железом о железо, черпая кипяток из бочки. - А ты и заслушался! - Джи неодобрительно покосился на голые ноги Джотто, и тот торопливо потянулся за штанами. - Развели тут балаган! - Это вы тогда вместе поселились, да? - осторожно спросил он, вдевая ногу в штанину. Джи, противу ожидания, снова кричать не стал. - Наккл меня в церковь поволок, отпевать, - проворчал он, одеваясь. - А по пути передумал. Они тогда втроём жили уже. Дом Алауди от родителей достался. С Асари они в школу приходскую вместе ходили, ну и подружились вроде как. И Наккл там же к ним прибился, он служкой при храме подвизался. Алауди сначала сильно против был, чтоб я у них оставался. Спрашивал каждый вечер, когда же я преставлюсь, наконец. - А потом? - Джотто, уже одетый, попытался встать, и его тут же повело. - А потом притерпелся, - подставив ему плечо, Джи распахнул дверь предбанника. - Ну и квёлый ты, Джотто! А ещё туда же, вдов да сирот спасать! - Так ведь некому больше, - заплетающимся языком пробормотал Джотто, у которого всё расплывалось перед глазами. - Вот была бы полиция, которая простых людей боронит, а не только богатых одних! Чтоб той же тётке Катерине было, куда за защитой пойти. Я бы, знаешь, даже вступил в такую полицию. Всё равно переплётчик из меня не очень. - Знал бы, что ты от жара умом тронешься, ни за что бы в баню не потащил! - Джи нажал плечом на дверь. - Алауди, пособи давай! - Я надеялся, вы его прикопали уже, - Джотто сквозь полусон чувствовал, как его тащат, роняют на мягкое и стаскивают сапоги. - Елена, ты там режь помельче. Курица одна, а народу у нас, как на ярмарке. И морковь, что Джи принёс, всю искроши, в воскресенье купим ещё. - Да я и так почти в тюрю бедную птичку истёрла! - звонкий женский голос казался Джотто смутно знакомым. - Куда уж мельче-то? - Не спорь со мной, женщина. - Ишь, строгий какой выискался! Смотри, Алауди, вот выйду замуж, некем тебе помыкать будет! - Это за кого же, интересно знать? За принца прекрасного, что на печи нарисован? У которого ноги, как у журавля, а на башке ботва морковная? - Это корона! - Наккл намалевал, не иначе. Я его руку кривую везде узнаю. А ты, приблудный, не спи там. Поесть сначала надо. - Да пусть себе засыпает, разбудим потом, - звонко возразил Джи у самого изголовья Джотто. - А то сомлел в бане-то, бред всякий нёс. Про полицию, которая бедняков защищает, и всякое такое. - Что для тебя бред, для художника — грёзы прекрасные, - отозвался молчавший до того Асари. - Это он-то художник? Асари, ты принца этого с кустом на макушке хорошо разглядел? - Хороший принц! - вступилась за своего нарисованного суженого Елена. - А платье какое мне нарисовал! С кружевами! - Вам, женщинам, лишь бы кружева да финтифлюшки. - А кто исподнее голландского льна покупает? - Алауди, ты в баню-то идёшь? Или Асари пошлём? - Вдвоём тесно, я один люблю. - Тогда я пошёл. - Вы лепёшки все подъели, что ли? Хоть хворому оставили бы! Вот как знал, что припрятать надо было! Ладно Наккл ещё булку прихватить догадался... У Джотто никогда не было ни братьев, ни сестёр, но сейчас он словно оказался в большой семье: шумной, суматошной, иногда ругливой, но дружной и уж точно любящей. И с Джи тоже прояснилось. Джи — это Giusto. Тут и думать нечего.