Тепло, омела и прочие радости

      Этой ночью в стенах Большого Зала викинги заливаются веселыми пьяными песнями, звучит задорный детский смех, раздается перезвон колокольчиков и стук деревянных кружек, в которых, переливаясь теплыми бликами, плещется медовуха. Празднование Храпельника в самом разгаре: еда со столов исчезает быстро, не успевая пощекотать нос своим чудным ароматом, а некоторые особо раззадорившиеся личности пускаются в пляс под нескладные завывания грубых голосов. Занятие музыкой было совсем не популярным среди олуховцев, поэтому губная гармошка Плеваки была единственным инструментом, чей скрипучий звук тихими отголосками раздавался по залу.       Конечно, кто-нибудь другой в эту праздничную ночь предпочел бы шумным гуляниям до утра хрупкий уют уединения с близкими наедине с теплотой камина. Но люди на Олухе были другими; искренне полагающими, что не бывает праздника без славного веселья. Были теми людьми, для которых понятия «уединение» и «одиночество» особенно далеки.       Иккинг, видимо, решает, что в таком гуле его пропажи никто и не хватится, а потому, небрежно вытерев с подбородка сладкие медовые капли, встаёт из-за стола и выходит из жаркого зала прямиком в ночной мороз. Поеживается с непривычки; холод неприятно покалывает привыкшие к теплу ладони, заставляя кожу обращаться болезненной красноватой коркой. Юноша лишь усердней растирает немеющие пальцы о грубую ткань рукавов и ускоряет шаг, с улыбкой оглядывая искрящиеся в мягком лунном свете сугробы.       Здесь, под высокими прозрачными небесами, усыпанными блеклыми пылинками звезд, тоже шумно: на склоне широкого холма, несмотря на всё крепчавший мороз, беснуются дети, голыми руками играют в снежки и с головой ныряют в сугробы, надрывая неокрепшие горлышки воинственным кличем. Один снежок случайно попадает в ярко-красную вставку на кожаном наплечнике Иккинга. Тот, усмехаясь, стряхивает снежный порошок с плеча и салютует восьмилетнему ребенку, которому выпала внезапная «честь» попасть снежком прямо в будущего вождя. Мальчишка даже не извиняется, лишь кивает в ответ и, намереваясь слепить еще несколько снарядов, залезает в глубокий сугроб.       Беззубик быстрыми перебежками следует за своим всадником и недовольно ворчит, всем своим видом показывая собственное недовольство чересчур студеной погодой. Его друг лишь беззаботно отмахивается в ответ:       - Ничего, брат. Мы ненадолго, - утешает дракона Хэддок, поднимаясь по чуть поскрипывающим ступенькам деревянной лестницы. Перед самой дверью останавливается, поддавшись секундному колебанию, после чего настойчиво стучит. Толстое дерево отзывается коротким глухим звуком.       Никто не отвечает. Молчание длится минуты три от силы, но кажется долгим, почти вечным. Иккинг подумывает было о том, чтобы постучать во второй раз, или же вовсе убраться подобру-поздорову. Однако всякие сомнения исчезают, когда в щели между косяком и чуть приоткрывшейся дверью показывается блондинистая голова.       - Чего тебе? – вот так чаще всего: грубо, ни тебе вежливого приветствия, ни элементарной благодарности за то, что за нее беспокоятся и приходят проверить, все ли в порядке. Конечно, Иккинг явился к Астрид не за благодарностями, а из чистого любопытства – девушка не выходила из дома последние два дня, пропустив даже прощание с Громгильдой и остальными драконами, которые в очередную зиму, в самый канун Храпельника улетели по своим родительским делам.       - Ты не ждала гостей? – Хэддоку не в новинку задавать глупые вопросы.       - Нет, - Хофферсон намеревается захлопнуть тяжелую дверь, как вдруг сообразительный Беззубик встает прямо посреди прохода, мешая закрыть дом. Иккинг беззвучно смеется, бормочет тихое «спасибо» своему другу, после чего широко распахивает дверь, впуская внутрь порыв ледяного воздуха вместе с роем снежинок.       - С ума сошел? Закрой, избу застудишь! – хрипло кашлянув, откликается Астрид. Только в этот момент юноша замечает, как по ярким раскрасневшимся щекам градом скатывается пот, а сердитый взгляд отдает чем-то болезненным.       Даже крепкие храбрые воительницы могут подхватить простуду. Но если Хофферсон на этот раз пришлось провести эти несколько дней в изоляции, значит, с ней случилось нечто более серьезное, чем обыкновенный насморк. Но все равно, даже сейчас, находящаяся, казалось бы, в абсолютно жалком и беспомощном положении, девушка упорно пытается отвертеться от любого внимания в свою сторону. А Иккинг… Иккинг все же куда упрямее Астрид.       Он бросает небрежное извинение и прикрывает дверь настолько, чтобы в проходе удалось поместиться не только ему, но и дракону. Разница с предыдущим получается не особо большой, морозный воздух все еще вкрадчивой дымкой заползает в дом. Простуженная и нахмуренная Хофферсон собирается было возмутиться, как тут же оказывается в крепких объятиях. Хэддок прижимается к ней сильно-сильно, да так, что девушка чувствует, как холод с его рубашки перебирается и к ней, покалывая разгоряченную кожу тысячью маленьких иголок. От этого неприятного чувства только разрастается ноющая боль в голове. Но желания отстраняться почему-то нет. «Навряд ли вообще будет», - улыбаясь собственным мыслям, думает Астрид. И оказывается права.       Теперь вместо возмущения и откровенного непонимания у нее в груди теплится что-то другое, что-то светлое, отчего порывистый кашель вырывается из сухого горла, будто не выдержав тягостного соседства с этим неведомым «чем-то». Юноша только с теплотой смотрит в васильковые глаза и, случайно задев рыжей макушкой веточку омелы, которую матушка Астрид заблаговременно повесила над выходом, убирает вспотевшую светлую челку за ухо и целует девушку в лоб, отдающий жаром болезни.       - Ладно-ладно, заходите. Только закройте дверь, - нарочито тяжело вздыхает девушка и, забавно шмыгнув носом, недоверчиво прищуривается в ответ на просиявшее выражение лица Иккинга. – Если заразишься – пеняй на себя.       А Беззубик, долго не раздумывая, нетерпеливо врывается в теплоту дома самым первым, чуть не сбивая с ног обнимающуюся пару.

***

      На Олухе снег идет девять долгих месяцев, и в это время солнце крайне редко разгоняет пелену серых туч. Оно почти не греет, поэтому викинги, словно стремясь сохранить те хрупкие крупицы тепла, зимой все чаще собираются вместе, тем больше человек – тем лучше. Празднование Храпельника как раз было одним из поводов для сборища. Однако в эту волшебную ночь, когда тонкий силуэт полумесяца скользит по небесному ультрамарину, кое-кому достаточно и доброго сердечного тепла всего лишь одного человека.       На меховой шкуре, заменяющей в этом доме ковер, дремлет Астрид, устроив голову на худых коленях юноши. Тот лишь осторожно играет с шелком пшеничных волос, проверяет подушечками пальцев температуру; жар никак не хочет отступать. Беззубик довольно посапывает рядом и негромко урчит, лопочет что-то на своем драконьем. Наверное, полная корзина с рыбой снится.       Иккинг смеется над собственными мыслями, и в его глазах отражениями играют теплые отсветы каминного пламени. Пытаясь прогнать сонливый туман в голове, он думает о том, что греться вот так, вдвоем, ему нравится куда больше. Внезапно получает хвостовым элероном по спине, как будто спящему дракону удалось прочитать его мысли.       И тотчас решает, что все же делиться теплом втроем – и того лучше.