Твоё плечо

Блейн наматывает круги по стадиону, чувствуя себя белкой в колесе. Или хомяком в колесе. Или любым животным в колесе. И даже не в том колесе, в котором белка должна бегать по собственной воле, а в колесе машины, в которое бедное животное случайно попало. Блейн пытается не сосредотачиваться на мерзком образе, считая свои шаги. Курт лежит посреди поля, делая снежного ангела на траве без снега, и Блейн, в общем-то, не удивлён. Просто потому что это Курт. Форма слишком тяжелая, заминка отвратительна и ужасна, и Блейн не чувствует не то что «второго», Блейн не чувствует собственного дыхания вообще. Блейн подумывает либо кинуть в Курта шлем, либо лечь рядом с ним, либо упасть в любом случайном месте футбольного поля, прямо там, где у него откажут ноги. Все три варианта кажутся неплохими, но первый больше остальных греет душу запланированным отмщением за нечестный отдых Курта. Иногда Блейн ненавидит тренера Бист. Курт напевает что-то из старых хитов Бритни Спирс, и Блейну кажется, что шлем летит в сторону Курта почти сам. Хорошо, думает Блейн, нужно взять немного ближе к началу. * Курт играет в футбол не потому, что он крутой или хочет быть крутым, и даже не из-за того, что он невъебенно хорошо подает мячи. Курт хорошо помнит, как отец был на игре в самый первый раз (долгожданная победа), и Курт помнит, как светились его глаза, и Курт помнит гордость самим собой и гордость отца, всё это смешалось в одно. Потом Курт сказал отцу, что он гей. Если в общем, то ничего не изменилось. Курт продолжил играть, продолжил быть лузером, получил свою куртку футболиста, которую вместе с Блейном ритуально сжёг во дворе собственного дома, получил ещё одну и спрятал её так далеко в шкафу, как только мог. Курт просто считает, что членство в футбольной команде не значит, что он должен забыть рубашки за двести долларов и винтажные броши. Блейн придерживается мнения, что галстуки-бабочки ему идут больше, чем ярко-красные куртки. * Карофски исходит на дерьмо каждый раз, когда видит Курта в раздевалке, и Курт честно пытался забить на это. Он говорит себе: «Это просто придурок, который не может оставить своё мнение при себе», но и это не помогает, когда Карофски толкает его плечом в железные шкафчики. Курту кажется, что он сбивает плечо, у него был ужасный день, и тренировка прошла отвратно. Он всё ещё без рубашки, боль в плече смешивается с накопившимися злостью и напряжением, отдаёт в кисти и собирается горячей волной в пальцах. Блейн уже ушёл в душ, и Курт рад этому больше, чем должен был бы. — Какие у тебя проблемы? — шипит Курт, подходя к Карофски. — Какие у тебя со мной проблемы? Курт прерывает Карофски до того, как он успевает открыть рот: — Не смей говорить мне ничего о «педиковатых штучках», о том, что я как-то не так на тебя посмотрел, о том, что я вообще на тебя посмотрел, потому что ты — последний человек в этой школе, на которого я стал бы вообще смотреть добровольно. Курт знает, что эти идиоты пялятся. И Курт знает, что кто-то из них двоих уйдёт домой с синяком под глазом. Вероятность того, что этим кем-то будет Курт, умопомрачительно высока. — Так, — продолжает Курт, толкая Карофски в плечо, — какая. Твоя. Хренова. Проблема. Со. Мной. — Никаких проблем, — ответный толчок в плечо, — чувак. — Да ты что, — Курт срывается на шипение, вся его злость собирается в кулаках, и он помнит все те приёмы самообороны, которым научил его Блейн. Даже несмотря на то, что он не учил приём «Надери задницу мудаку вдвое больше тебя самого». Или «Нарывайся на неприятности, если они не успели найти тебя сами». — Да ты что, — повторяет Курт, — чувак. Каждый удар Карофски отзывается в Курте новой волной ненависти, руки Карофски (не те руки, которые он предпочёл бы видеть на себе или около себя) проходятся по голой коже, и Курта передёргивает. Это не полноценные удары — они просто отбивают ладони о чужие плечи, спины ударяются о железные шкафчики, и Курта охватывает ощущение небольшой победа — пусть будет хоть раз, хоть в какой-то степени больно. Все они просто смотрят на них, даже не думая разнимать, и Курт в любом случае не ждал этого. — Ты, — выплёвывает Карофски, — пидорский ты и твой пидорский Андерсон. Пришли в команду, чтобы смотреть на нормальных, да? — То есть, — руки Курта потряхивает, — ты себя нормальным считаешь? Для нормального ты слишком много внимания уделяешь нашим пидорским делам. Для «нормального», хочет продолжить Курт, ты слишком часто пялишься на мужские задницы. Тишина в раздевалке никогда не была такой оглушительной. Возможно, Курту стоит залезть в шкафчик и переждать там пару зим. Он не сторонник таких каминг-аутов, он не хотел этого, и, возможно, ему стоит научиться думать перед тем, как открывать рот. И Курт лучше остальных знает, что отступать сейчас некуда. Он поднимает голову, и в глазах Карофски плещется вся его ненависть, вся его вековая растерянность. Курт чувствует себя крайне неудачливым пиратом: впереди только море с акулами, позади — сотни людей, которые хотят и, что самое страшное, готовы убить тебя. Так вот, Карофски — это не акула и не пират. Карофски намного страшнее: он ненавидит Курта не за то, что тот сделал, а за то, кто он есть. И Курт с тем, кто он есть, не хочет и не собирается ничего делать. Курт не знает, как он успевает увернуться от первого удара в лицо, и сгибается пополам от удара в живот. Курт пытается нанести хоть какой-то ущерб в ответ, молотит кулаками и оставляет синяки, и почти не чувствует каждый новый на себе. Вокруг галдят и орут, и Курта оттаскивает за талию: он продолжает инстинктивно отбиваться, возможно (Курт не уверен), он продолжает кричать про «Ну же, дайте мне разобраться с этим мудаком до конца». Курт видит только тренера Бист, орущую что-то прямо перед его лицом, видит, как Карофски оттаскивают Финн и Пак. Курт обмякает в руках Блейна. Кто-нибудь, думает Курт, кто-нибудь, научите меня затыкаться вовремя. В голове всё ещё стучат тысячи барабанов. * Тренер Бист спрашивает, что произошло. А потом ещё раз. А потом ещё раз. Курт так устаёт от этой бесконечной череды вопросов, что почти засыпает на тридцатом «Какого хера вы творите». Курт отворачивается от Карофски, упершегося взглядом в пол. Курт успевает заметить расплывающийся лиловый синяк под глазом Карофски, и пытается гордо улыбнуться, пока его разбитая губа продолжает кровоточить. Все синяки начинают болеть ужасно и сразу. — Я спрашиваю последний раз: какого хрена это было? — Тренер Бист разочарована в них. Тренер Бист всё ещё думает, что они команда. — Первое правило Бойцовского клуба, — слышит Курт свой голос, — никому не говорить о Бойцовском клубе. — Ты думаешь, что ты смешной, Хаммел? — спрашивает тренер. Курт мотает головой. Он не смешной. Он иронически осмысляемый. — Думаешь, что самый умный, Хаммел? — Вообще-то, да, именно так Курт и думает. — Вы оба отстранены на неделю. Я поговорю с мистером Шустером, Хаммел, чтобы тебя отстранили и от хорового кружка. Вы — команда. Так ведите себя как команда, а не как кучка сопливых малолеток, не способных разрешить конфликт и лезущих махать кулаками при любом удобном шансе. Курт выдыхает. Она не скажет ничего отцу, и это хорошо. Господи, блядь, Иисусе, думает Курт, сколько мне понадобится тональника. Сколько же нужно будет чёртового тональника. * Блейн встречает Курта у раздевалки, протягивая ему сумку и пакет с замороженным горошком. — Я одолжил его в столовой, — сообщает Блейн. Курт уверен, что по пути он очаровал всех работниц той самой столовой, и они отдали ему вместе с горошком все фамильные драгоценности, дарственные на дома и своё нижнее бельё. Не то чтобы Курту было интересно. — Выглядишь отвратительно, — говорит Блейн. Курт пожимает плечами. Ему нужно зеркало, тональный крем и немного времени. Он не собирается заявляться с синяками к отцу. Курт оценивает ущерб своему лицу уже в машине. Разбита губа, ссадина на скуле, остальные синяки по телу он посмотрит дома. — Ты не собираешься рассказывать, что произошло, — медленно говорит Блейн. Курт молча гримирует скулу. — И ты не собираешься со мной разговаривать, — добавляет Блейн. Волосы Блейна снова уложены гелем, он весь — примерный парень из средней школы, мамина гордость, отличный игрок и ученик. Курт не спрашивает, куда везти Блейна. Сегодня пятница, и они в любом случае собирались к Курту. У родителей Блейна очередной званый ужин, на котором Блейну нет места. Иногда Курту кажется, что Блейну там вообще нет места, что они забывают про него. Иногда Курт ненавидит родителей Блейна. Блейн включает музыку громче и откидывается на сиденье, пока Курт заводит машину. * Курт глотает обезболивающие, и Блейн укладывается на его кровати на расстоянии, которое для друзей было бы слишком неловким, но это Блейн, и какое Курту дело. — Это поражение, — бормочет Курт, пока Блейн делает вид, что играет в очередное идиотское приложение на телефоне. — Я не могу разобрать ни слова, потому что ты бубнишь в свою подушку, — монотонно отзывается Блейн. — Это поражение, Блейн. Поражение. Мне придётся отрезать свою косу и продать коня, я больше не кхал. Забирай кхаласар, веди его к Железному Трону, завоюй его ради своего бывшего непобедимого друга. Курт почти уверен, что это всё недостаток сна и эффект плацебо. — Ты такой идиот, — качает головой Блейн. — Мудак толкнул меня, пока я переодевался, — тихо говорит Курт. — И я просто… Взорвался. Слово за словом он сказал, что у меня пидорские дела, а я сказал, что для «нормального» он слишком часто пялится на мужские задницы. Вот и всё. Нечего больше рассказывать. — Что с наказанием? — Блейн откладывает телефон, голос Курта слабеет. — Отстранение от тренировок и хора на неделю. Блейн обнимает его за плечи, и у Курта болит абсолютно всё. Он не знает, как выйдет в таком виде к отцу, как скажем ему, что нет, ничего не случилось. То есть, он представляет это вполне отчётливо. К примеру, он может забыть замазать ссадину на скуле или синяк, и отец спросит, что это за чертовщина, и Курт скажет, что он ударился о шкаф. Или что синдром Финна передаётся воздушно-капельным путём: он чувствует жар, за последние два дня подрос на два дюйма, волосы перестали укладываться, начал врезаться во все предметы, попадающиеся по пути, и петь «Не прекращай верить» в душе. И Курт ненавидит заставлять своего отца волноваться. — Ты мой лучший друг, — говорит Курт в плечо Блейну. — Мы с тобой настолько крутые братаны, — говорит Блейн, — что даже не будем спать друг с другом. — Вау, — бормочет Курт. — Пойду Финну расскажу, спрошу, так же у них с Паком или нет, а то может мы как-то неправильно дружим. Курту чувствует ухмылку-улыбку Блейна и засыпать с ней немного спокойнее. * Курт сидит у двери кабинета и слышит, как за стеной голосит Рейчел, как еле слышный отголосок протянутой ноты Блейна тихнет под неуклюжим топотом Финна, как матерится Сантана. Курт вспоминает, почему ему никогда не нравилось сидеть на полу и почему ему иногда хочется засунуть в рот Рейчел Берри кляп без какого-либо эротического подтекста (у него есть достоинство, в конце концов). Курт прислоняется спиной к стене и отсчитывает минуты до конца репетиции. (Примерно также Курт посещал вчерашнюю тренировку, просиживая на трибунах и пытаясь не вступить в очередную политическую дискуссию с Бреттом, который всё ещё сидит на наркоте и пахнет как бездомный. — Эй, — мямлит Бретт, — хор — это не так уж и плохо. Я типа проходил прослушивания. Типа не раз. — Я уверен, они поймут, что потеряли, Бретт, но будет уже слишком поздно, — Курт тянет время как только может, наблюдая за разминающимся Паком. — Точно, братан. Так и будет. Курт не обращает внимание на мудака Азимио, трясущегося на футбольном поле, как первоклассница, на подозрительное отсутствие Карофски в зоне видимости, подозрительное отсутствие Карофски последние двенадцать часов в его жизни вообще). Занятие в хоре тянется бесконечно. Курт считает, сколько бы раз он закатил глаза, сидя в хоровой, а не на полу около неё, а потом, сколько бы раз он мог выступить с тирадой против тирании Рейчел, а потом, сколько раз он мог бы устроить вооруженный бунт (вооруженный пластмассовыми вилками из школьной столовой и баллончиком лака для волос). Курт успевает встать с пола до того, как мистер Шу начинает прощаться с ребятами, Курт отряхивается, поправляет лацкан пиджака и встает у стены, притворяясь спокойным и уверенным в себе. Блейн выходит из кабинета самым первым, что не похоже на него чуть менее, чем никак, он улыбается Курту и поправляет сумку на плече. Они идут вровень, и Блейн чуть толкает Курта плечом: — Привет. — Серьёзно? — говорит Курт. — Серьёзно? Из тысяч вариантов приветствий ты выбрал самое плебейское, что только мог найти? — Именно так я и сделал, — улыбается Блейн. — Как прошла репетиция? — Курт старается не зацикливаться на этих жалких нотках в собственном голосе. — Тебя там не было, так что отстойно, — Блейн пожимает плечами. Курт старается не замечать, как в груди чуть теплеет, как он абсолютно тупо улыбается самому себе. Это же нормально для друзей, так? — Чем займёмся? — прерывает молчание Блейн. — Убьём немного зомби, а потом испечем печенье? — Я испеку печенье. Кажется, мы уже обсуждали то, что ты подойдёшь к моей духовке, только если я трагично преждевременно умру. — Не то чтобы я слишком настаивал, — отнекивается Блейн. — Не то чтобы я допускал возможность изменения своего решения. Блейн толкает его плечом ещё раз, и Курт готов отпустить шутку про то, что на его лице ещё не сошли последствия предыдущей драки, а он уже вынуждает его начать новую, когда Блейн говорит: — Ты иногда такой мудак, — и замолкает на слишком долгую секунду, пока они садятся в машину. — Мне это вроде как нравится. — Мы лучшие друзья. Предполагается, что я тебя нравлюсь в определённых аспектах и в общем… — Курт выворачивает со школьной стоянки, сосредотачиваясь на дороге. * Завтрак с отцом никогда не был чем-то неловким для Курта. Общение с отцом просто не могло быть неловким для Курта. — Так, — начинает отец, — говоришь, что ударился о шкафчик в школе? Курт практически давится яблочным соком. — Да, — кивает Курт. — Ссадина уже почти прошла. — Я вчера виделся с отцом Дэвида Карофски, он приходил в мастерскую. — Сердце Курта замирает, словно ему в вену ввели кислород, и теперь он медленно умирает. — И он спрашивал о твоём здоровье. — Наверное, — облизывает губы Курт, — он о той эпидемии свиного гриппа в школе. Действительно ужасная штука, знаешь… Бёрт качает головой, снимая кепку и отодвигая от себя кружку чая. — Для начала, мы не в две тысячи девятом. Во-вторых, ты отстойно врёшь. Пол сказал, что вы подрались с Дэвидом. — Пап, — Курт опускает руки, пытаясь сказать хоть что-то в своё оправдание, когда отец останавливает его. — Нет, дослушай меня. Он снова доставал тебя? — Курт видит в глазах отца только бесконечное стремление защищать, отстаивать его, Курта, права, и он не знает, что ответить. — Не совсем. Ладно, вроде того. Он начал, я продолжил, слово за слово, это уже неважно. Пока он успокоился. Бёрт кивает, сжимая в руках потрёпанную кепку. — Слушай, приятель, я понимаю всё. И желание защитить себя, и злость, серьёзно, всё. Не ввязывайся в неприятности слишком настойчиво, ладно? Я не говорю тебе не быть собой, я просто прошу не начинать драк с противниками, которые тебе могут быть не под силу. — У каждого мудака есть шея, — бормочет Курт себе под нос. — Будь осторожнее, — отец кладёт руку ему на плечо, горячую и тяжелую, и Курт сжимает её своей. — Сейчас трудно, но всё наладится. — Да, — кивает Курт, — конечно. * Голова Курта лежит на коленях Блейна, и это абсолютно нормально для лучших друзей, так? На самом деле, Блейну глубоко плевать, нормально это или нет, потому что он, кажется, слишком далеко от понятия «нормальности» и не собирается к нему возвращаться. Они почти доели пиццу, в соседней комнате Пак и Финн соревнуются в скорости убивания зомби (Курт и Блейн в любом случае их уделают), и по телевизору Большая Мама объясняет Тодду, что он не может дружить с Купером вечно, когда Курт повторяет реплики за всеми героями подряд. Тодд спрашивает: «Мы будем друзьями всегда?», и Курт одними губами повторяет: — Всегда — это очень долгое время. Блейн говорит: — И время меняет всё на свете. Курт смотрит на него и неожиданно не улыбается. Курт говорит: — Нет. Ничего не поменяется. Блейн готов принимать эту странную полуправду и дальше, готов не замечать участившегося дыхания, готов спрятать подальше все крамольные мысли. Блейн просто не готов к мысли о том, что всё это, что конкретно это мгновение, может закончиться, и никогда мысли об остановке времени не были такими заманчивыми. Блейн знает всё о том, как идти дальше, но не имеет понятия, куда. — Пока ты со мной, — говорит Блейн, — ничего не поменяется. Курт кивает, сжимая его ладонь, и Блейн сухо целует его в лоб. Синяки Курта начинают медленно бледнеть. * (Тодд и Большая Мама — герои мультфильма "Лис и Пёс". Оригинальная цитата: — Но ведь мы всегда будем друзьями? — Всегда — это очень долгое время, а время меняет все.)