Однажды в клубе

Идзаки плохо помнил, какие именно мысли толкнули его в этот клуб. Он просто шел вперед, не разбирая дороги и в очередной раз размышляя о том, что его лидер пиздец какой непонятный. Голова от мыслей и изрядно накопившегося напряжения гудела, как потревоженный рой диких ос, и Шун даже обрадовался бы, если бы какой-нибудь самоубийца попытался достать этот рой палкой. Драться ему сейчас хотелось больше, чем думать, а не делать ни того, ни другого одновременно трезвый и злой Идзаки Шун не умел. «За-е-ба-ли!» - со злостью по слогам произнес про себя Идзаки и еле сдержал порыв отправить мусорный бак в полет прицельным пинком. За подобными проявлениями чувств обращаться к братьям Миками, а не к нему, генералу и главному стратегу GPS. Эта мысль появилась сама собой и, не оставив следа, скрылась за спинами других, более мрачных и мутных размышлений. Шун особо не вдумываясь в её смысл, остановил, дернувшуюся было в сторону железного мусоросборника ногу, и даже сделал пару шагов вперед, прежде чем до него дошло, что именно он подумал. В общем-то, и во времена его свободного плаванья в гаванях Судзурана, никто и никогда бы не увидел Идзаки, срывающего злость на мусорных баках, но только потому что подобное поведение не достойно его, Шуна, лично. А сейчас, этот самый хитрый и расчетливый старшеклассник, который всегда все рассматривал сквозь призму собственной выгоды, подумал, что он своим поступком может опозорить GPS в общем и Такию Гендзи в частности. «Насколько же сильно я увяз во всей этой хуйне?» - задал сам себе риторический вопрос Идзаки, с трудом прикуривая сигарету дрожащими, то ли от злости, то ли ещё от чего, руками. И от осознания того, что чертов Гендзи привязал к себе не только хорошего, но слабого паренька Чубрика, доверчивого и местами очень наивного Макисе, но и его, стало ещё хуже. Шун даже не поленился вернуться назад и с мрачным удовольствием въебать ногой по мусоросборнику. Металлический бак досадно содрогнулся под тяжелым ботинком и с обвиняющим грохотом упал на асфальт, его крышка обиженно звякнула и, сделав круг на ребре, завалилась на бок у ног Идзаки. Легче как-то не стало. «Заебало.» - ещё раз с другой интонацией повторил про себя Шун и оглянулся вокруг. Он забрел в какие-то незнакомые и, судя по живописно расписанным граффити стенам, не самые благополучные районы. Как выбраться в более-менее знакомую местность, Идзаки себе не представлял, а вариант: «спросить у проходящего мимо», - не прокатывал по причине отсутствия последних. Хрип тяжелых басов отчетливо ощущался даже на другой стороне улицы, а яркая дешевая вывеска, мигающая через раз работающими лампочками, кричала о полном отсутствии вкуса и денег у владельца клуба. Тем не менее, возле небольшого двухэтажного здания толпились люди - кто-то переговаривался, прощался с друзьями, кто-то блевал в нескольких метрах от темного провала двери, некоторые просто молча курили, прислонившись спиной к стене. Шун подошел ближе и тоже закурил. Из дверей клуба несло дешевыми сигаретами, потом, мерзкими сладкими духами и каким-то отчаянием. Оно светилось в бессмысленных пьяных глазах подростков, сбившихся в кучку возле клуба, чувствовалось в их дерганых движениях и прорывалось сквозь пошлость и бессмысленность разговоров. Идзаки уже видел такую картину, но где именно вспоминать ему не хотелось. Сейчас у него было одно желание - надраться до чертиков и хоть ненадолго забыть про всю ту хуйню, которая в одночасье свалилась ему на голову в виде Такии Гендзи. «Почему бы и нет?», - кажется именно так подумал Шун прежде чем затушить сигарету и зайти в клуб. Первое, что бросилось в глаза Идзаки внутри – барная стойка, к ней-то он и протиснулся сквозь забитый танцпол и, не долго думая, заказал самое крепкое из того, что имелось в баре. В помещении было нечем дышать, в глазах рябило от вспышек прожекторов, а шум, который кто-то ошибочно назвал музыкой, бил по ушам с оглушающей силой. Шун сунул бармену деньги, особо не разбираясь в размере купюры, и за раз осушил содержимое стакана. Тут же поморщился, стараясь не думать о том, какое пойло ему подсунули. Кивнув бармену на пустой стакан, он оперся на барную стойку и прикрыл глаза. Мыслей не было. Только ради этого можно было прошляться полдня по улицам, набрести на этот клуб и глотать мерзкий на вкус напиток, и если бы Шуну предложили отмотать время назад, то он не стал бы ничего менять. -Красота… - Прошептал Идзаки, залив в себя очередную порцию обжигающей жидкости, и обвел мутным взглядом пространство вокруг себя. Тела на танцполе двигались какими-то резкими, не пластичными движениями, лишь изредка попадая в ритм, задаваемый огромными колонками, и напоминали Шуну изломанных кукол-марионеток. Мелькание прожекторов только усиливало это ощущения, цепляя фигуры тонкими полосками света. Все лица были незнакомые и сливались в какую-то безликую массу. Идзаки скользил по ним безразличным взглядом и оставался за барной стойкой, хотя чутье, выработанное ни за один год существования в Судзуране, подсказывало ему, что пора уходить. Останавливало то, что пробираться к двери ему надо будет сквозь танцпол. Почему-то одна только мысль о прикосновениях, даже случайных, к кому-то из этих сломанных кукол, от которых за километр фонило отчаянием, вызывала тошноту. «Блевать только в туалете, драться только на улице!» - раздался у Шуна в голове строгий окрик бармена из клуба, где обычно зависала GPS, и он криво усмехнулся, ещё раз понимая, как глубоко проник Гендзи в его жизнь. Но мысль о туалете была весьма своевременной. Идзаки тяжело вздохнул, голова кружилась то ли от недостатка кислорода, то ли от выпитого, и сделал шаг от барменской стойки. Мир сразу опасно накренился, но порой он умудрялся даже очки не ронять, находясь в куда более пьяном виде, так что Шун быстро восстановил равновесие, выпрямился и медленно побрел к белеющей недалеко двери местного сортира. То, что в клубах туалеты редко используются по прямому назначению, он хорошо знал и даже не удивился, когда, толкнув дверь, обнаружил за ней прислонившуюся к стеночке и самозабвенно (Шун запретил себе думать «отчаянно», это слово и так слишком часто за последний вечер мелькало в его мыслях, хотя очень хотелось) лижущуюся парочку. Силуэт одного из них показался Идзаки смутно знакомым, но он отмахнулся от этой мысли, делая шаг внутрь. Ему, честно говоря, было совершенно похуй, да и вуайеристом Идзаки никогда не был, поэтому единственное, что он сделал, проходя мимо и кося глаза в другую сторону, это посоветовал хотя бы до кабинки дойти. Сам Шун в таких ситуациях бывал крайне редко, но по-своему опыту он знал, что когда вот так стоишь со стоящим членом, бешеным адреналином вперемешку с алкоголем в крови и прижимаешь кого-то к стене, то тебе совершенно насрать на окружающий мир, поэтому на ответ не рассчитывал. Просто прошел мимо и пристроился возле раздолбанного, но работающего писсуара. -Идзаки-сан? Шун даже завис на пару секунд, размышляя на тему: показалось ему или не показалось. Голос был знакомый. И в нем явно улавливались не верящие нотки. Идзаки молчал, надеясь, что если он прикинется глухим и попытается слиться с ебанным писсуаром, от которого, кстати, не хило воняло, то пронесет, от него отстанут, хотя бы на один вечер, и не будут доставать тупыми вопросами, лживыми заискивающими взглядами, вызывающими у Идзаки тошноту, и своим присутствием. Некогда гениальный, но сейчас пиздец какой пьяный, разум подсказывал Шуну, что идея гавно и даже с пивом не потянет, но Идзаки упрямо продолжал верить, что ему хоть раз в жизни должна, да просто обязана, блять, улыбнуться удача. -Семпай? – Уже гораздо ближе и увереннее снова подали голос, и Шун мысленно взвыл. Только один человек во всем Судзуране называл его так, и дело было даже не в самом значении слова, а в интонации. И как раз его-то Идзаки и хотел меньше всего видеть. Судя по всему, на то что и кому она должна, удаче было похуй, её рабочий день заканчивался в десять и сверх установленного графика работать она не нанималась. «Пиздец репутации!» - мрачно думал семпай средней и старшей школы, поворачиваясь к наглому мальчишке, который совсем недавно так дерзко отказался идти к нему в подчинение. Ещё и вызов бросил… вернее бросал, каждый день, каждым своим действием и жестом. И видит Бог, если он существует, конечно, не уебал он Хироми ещё только потому, что дела были другие, важные. Например, шляться по улицам и нажираться в незнакомом клубе. Но стоящий перед ним подросток не был похож на того Киришиму, которого он привык видеть в Судзуране. Поймав его взгляд Идзаки увидел в нем то же отчаяние, которым, как запахом дешевых сигарет, был насквозь пропитан этот клуб. Лихорадочный блеск глаз, сбившееся дыхание, неизменные темные иголки волос, торчащие в разные стороны, вечно сбитые костяшки пальцев и как-то болезненно заостренные черты лица. Вроде бы все тот же Хироми, но заместо вызова, к которому так привык Шун, во взгляде, в движениях, даже в зауженных джинсах, обтягивающих ноги и задницу кохая, как вторая кожа, чувствовалось отчаяние. Идзаки не знал, да и не хотел знать, откуда оно взялось, своих проблем хватало, но почему то появилась мысль, что вкус у губ Киришимы сейчас горьковатый, тяжелый, затягивающий, как и это чувство. Хлопнула белая дверь туалета – парень, с которым обжимался Хироми, понял, что его наебали, продолжения он не дождется, и решил начать поиски заново, на танцполе. И это молчаливое принятие чужого выбора, может и самой своей судьбы, было таким знакомым, что если бы мозг Шуна был компьютером, он сейчас показал бы ошибку, перегрузку системы и, помигав напоследок красной кнопочкой, отключился бы. Но мозг Идзаки компьютером не был, а был просто мозгом пьяного в гавно Идзаки, поэтому отключился без подобных спецэффектов. Просто отключился. Так старательно весь вечер сдерживаемые мысли и ассоциации полезли наружу, как тараканы из-под заплесневелого кусочка хлеба, и Шун даже схватился за край многострадального писсуара, чтобы не упасть. Все это: ебанный клуб, ломаные куклы-марионетки, Хироми с его бессмысленным, но, сука, таким несчастным взглядом, и этот пидорас, сейчас Идзаки просто не могу придумать ему другое название, молчаливо принимающий удары судьбы, - напомнило Шуну его самого. До встречи с Гендзи. Он не раз задавался вопросом почему так произошло, почему именно этот человек со всеми его сдвигами в мозгах и проблемами, смог избавить Идзаки от съедающего его заживо чувства неизбежности, беспомощности и часто, хоть он в этом никогда не признается и самому себе, отчаяния. И именно то, что ни одного ответа Шун пока не нашел и злило его больше всего, гнало под вечер из веселой шумной компании GPS метаться по темным незнакомым улицам, как бродячего пса. Но он не был бездомным, уже нет. Теперь у него есть GPS, место и люди, куда и к которым можно вернуться. И он всегда возвращался. Воспоминания о той жизни «до» были ещё совсем рядом, на поверхности и, увидев в Хироми самого себя, Идзаки не может просто свалить из этого клуба, молча пройти мимо, понимая в каком дерьме сейчас купается его кохай. О степени погружения в трясину отчаяния можно узнать, заглянув в черные провалы зрачков напротив, но Шун этого не делает, боится, что его тоже затянет туда с головой, просто скользит взглядом дальше, на красивом лице Хироми маска спокойствия, только подрагивающие руки выдают его напряжение с головой. Идзаки протягивает руку, своего хозяина тело слушается с трудом, но слушается, и проводит кончиками пальцев по чужому лицу, как будто пытается стереть паутину лживого спокойствия. Киришима напрягается, но позволяет семпаю делать то, что он хочет. Видя молчаливую покорность, Шун вспыхивает, как порох от случайной искры, и не сильно, но ощутимо наотмашь бьет Хироми по лицу. В глазах кохая покорность тут же сменяется опасным огоньком, и Киришима вцепится руками в рубашку Идзаки, откинет голову назад, как для удара лбом, и семпай даже успеет порадоваться возможности подраться, прежде чем почувствует на своих губах как резко и больно целуется злой Киришима. Впрочем, Шун даже не расстроится, прижимая Хироми к стенке, так же порывисто отвечая на поцелуй и шаря руками по чужой одежде. Он совсем не против снять напряжение таким способом. Поймет, Хироми тонет, а Идзаки что-то вроде ебанного спасательного круга, который, сжалившись, кинула кохаю судьба. И судя по тому, как цепляется за него Киришима, он намерен выплыть из того дерьма, в которое загнала его жизнь. Шун думает, что Хироми похож на паука с чертовой кучей рук и глаз. И очень острыми зубами, хотя у обычных пауков зубов вроде бы нет. Идзаки даже это нравится. Он совсем не против шустрых рук, стягивающих с него футболку, не против шальных глаз Хироми, в которых желание вперемешку с чем-то близким к безумию, и, конечно, только за россыпь красных пятнышек на шее – следов от зубов и засосов. Только вот кохаю он этого никогда не скажет. Шун поднимает лицо Киришимы двумя пальцами за подбородо и, прежде чем поцеловать, внимательно всматривается в его лицо. Чувствует, как застывает и напрягается Хироми, словно пойманный за шкирку котенок, в глазах у него такая муть, что и не разберешь, понимает ли он вообще, что происходит. «Похуй, пляшем!», - думает Идзаки и медленно целует Киришиму. На губах горечь, на языке – металлический привкус. Шун чувствует, как от этого окончательно сносит крышу и понимает – пора. Одним движением разворачивает Хироми лицом к стене и стягивает с него штаны. Смазка есть, но Шун решает не тратить много времени на подготовку, - в конце концов, это не просто трах, а лечебный трах, с чего вдруг лекарство, пусть и лекарство от отчаяния, должно быть приятным? – проталкивает внутрь Киришимы сразу два пальца, и больно кусает в плечо, понимая с каким-то диким приступом собственничества, что его кохай ни разу и давно не девственник. Когда Идзаки в него входит, резко одним рывком, Хироми шипит сквозь плотно сжатые зубы, но отстраниться не пытается. Он хочет как можно лучше запомнить путь из трясины отчаяния и благодарен семпаю за то, что тот не разводит лишних соплей. Стонет, упираясь пылающим лбом в холодную стенку, тело сотрясают ритмичный толчки - Шун не жалеет, ебет изо всех сил, но это почти не больно - Идзаки быстро нашел нужную точку. Киришима даже заржал бы, если бы мог, когда ему пришла мысль о том, что хуй семпая похож на поршень, разве что последний движется не так рвано, но все что может сейчас Хироми это выгибаться на встречу чужим движениям и стараться не стонать так громко. Или хотя бы не стонать как последняя шлюха. -Семпааай, - Последний раз выдыхает Хироми и стенка становится мокрой, с белыми разводами заместо узора. Идзаки чувствует, как содрогается в его руках тело подростка и тоже кончает. Утыкается лбом в шею Киришимы, и слушает собственные удары сердца, барабанами стучащие в ушах. Когда Шун поворачивает Киришиму к себе - взгляд у кохая другой, не такой, как раньше, но все равно мутный - он не может удержаться и целует его. В губы, в брови, в прикрытые глаза, в темные растрепавшиеся волосы. Хироми отвечает тихими резкими выдохами, едва восстанавливая дыхание, и цепляется за плечи Идзаки, будто тот может исчезнуть. У Шуна появляется идиотская мысль, что если он работал спасательным кругом и все это время они вместе пытались вытащить Киришиму на берег из моря темного отчаяния, то они могут друг друга поздравить - кохай, не до конца понимающий что происходит, но целый и невредимый, вытащен на берег и может жить дальше, после того, как восстановит дыхание. Неожиданно хлопнула белая дверь туалета, и этот звук показался эхом, отголоском какой-то другой реальности. Оказывается, пока они трахались, кто-то успел справить нужду и смотаться прочь, а Хироми с Шуном даже не заметили. Идзаки делает шаг назад и отпускает Киришиму, кохай шатается, но на ногах стоять самостоятельно ему под силу. Шуну безумно хочется курить, но оставаться дольше в этом туалете ему не хочется. Вернее, оставаться в этом клубе не хочется, мысль о куклах-марионетках, преграждающих путь к выходу, отошла на второй план и затерялась, больше Идзаки здесь ничего не держит. Он молча тянет Киришиму за собой, и они выбираются на улицу. Останавливаются на мгновение что бы вздохнуть полной грудью - после душного помещения даже запах города кажется приятным, а потом идут пока не перестают различать хрип тяжелых басов. Идзаки достает сигареты и закуривает сразу две, протягивая одну Хироми. Молча курит, глядя на кохая, который стоит рядом и невидящим взглядом скользит по пространству вокруг себя. Киришима опять стал самим собой, только усталость совершенно ему не свойственная в глазах появилась, но Шун надеется, что выспавшись он окончательно придет в себя. -В следующий раз, когда накроет, иди сразу ко мне. – Идзаки сам не верит, что он говорит что-то подобное. И кому. Киришиме. Благодетель, блять, нашелся. Но почему-то становится спокойно и легко где-то внутри, где у нормальных людей находится душа, от благодарного кивка Хироми. Шун тяжело вздыхает, тушит недокуренную сигарету и идет дальше, чуть ли не за руку ведя за собой Хироми. Время от времени односложно ругается, думая о том, что время уже много, они хрен знает где и ещё придется матери объяснять откуда он притащил Киришиму, и почему он должен остаться у них на ночь. А это равносильно объяснению Гендзи, почему именно он не должен идти бить морду Тамао Серидзаве, когда он и его люди так нехорошо поступили с Идзаки, то есть миссия невыполнимая, но он справится. В конце концов, он генерал и мозг GPS Идзаки Шун или кто?