Fatal Loss

«Холодно. Как же холодно и мерзко», — проносились мысли в голове со стремительной скоростью, одна за другой. Погода в точности соответствовала моему настроению – небо затянуло плотным полотном чёрно-серых туч, из которых вот-вот должен был хлынуть ливень, но пока что я ощущал неприятную мелкую морось, из-за которой сильно ухудшилась видимость вокруг. Ненавижу. Если уж собрался дождь, то пусть это будет действительно дождь, а не это издевательство. Резкие порывы ветра усугубили ситуацию – с каждой минутой я сильнее замерзал. По телу пробежала характерная дрожь, пальцы отказывались сгибаться, губы обветрены и потрескались до крови… Ничего, осталось немного потерпеть, и я окажусь у Запада. Захотелось высказать ему о наболевшем, и плевать, в какой форме это будет сказано – он заслужил моего гнева. Я до сих пор не осознал до конца, что фактически перестал существовать. Неприятное чувство – ещё вчера было всё, а сегодня уже ничего. Вообще ничего. Пустота. Дождь на глазах превращался в мокрый снег, на улицах по-прежнему никого не было. Мёртвый город, на который опускается тонкая белая вуаль из снежинок. Красиво, но до безумия тоскливо и очень гнетуще. Тишина звенела в ушах, словно дополняя эту сказочную картину, в которой пряничные домики обращаются в алебастровые. Я не заметил, как вырвался из этого снежного плена и вышел к дому Германии. Стучусь. На пороге появился Людвиг, и, как можно дружелюбнее улыбаясь, поприветствовал: — Гилберт! Какими судьбами? — Ну здравствуй, братишка, — гнев и обида, скопившиеся во мне за всё это время, просились вырваться наружу в любой форме – драка, крик, истерика… Но я держал себя в руках. Гордо. Степенно. — Случилось что-то? – Запад облокотился о дверной проём, загородив мне путь в дом, словно нарочно. Сволочь. — Случилось… Хм… Да, наверное, случилось. На улице был дождь, сейчас снег, а мне, знаешь ли, некуда идти, — всматриваюсь в его глаза, стараясь пробудить хоть каплю совести, но он либо и вправду не понимал, чего я от него требую, либо не хотел понимать, либо тщательно скрывал свои эмоции, впрочем, как всегда. Пауза. Затишье перед бурей. Только снег меланхолично-медленно падал на мои плечи… Всё замерло, словно статичная картинка. — О чём ты? – слегка удивлённо вскинул бровь Людвиг. Похоже, он действительно не догадывался, о чём речь. — Может, для начала ты впустишь любимого брата в дом? Я замёрз, — произношу каждое слово, сладко растягивая гласные. Невольно приблизился к его лицу. Прищурил глаза. Во взгляде Германии читалась легкая паника, он прекрасно понимал, что тёплого семейного разговора не состоится, однако, отошёл в сторону, пропуская меня в дом. — Ну, братишка, не хочешь ничего мне сказать? – как можно спокойнее произнёс я. Было заметно, что Западу от этого становилось не по себе. Повисла неловкая пауза. Мягко улыбаюсь, усиливая напряжение, и продолжаю говорить, — Братик, мне больно оттого, что ты сделал. Понимаешь ли ты, каково потерять в одночасье всё, что у тебя есть? – не отрываю взгляда. Германия молчит, — Нет, ты не понимаешь. Я был создан, чтобы воевать, а ты, наверное, подумал, что раз время войн прошло, то и незачем сам факт моего существования? Да передо мной все приклонялись! И, если ты всё ещё помнишь, именно я тебя вырастил! Воплотил в тебе всё то, чего так не хватало во мне! Не молчи, Запад!!! – теряю контроль. Срываюсь на крик. — Мне пришлось, — слышу короткий сухой ответ. — Пришлось?! Ты собственноручно уничтожил своего брата! Ты не оставил мне никаких шансов на будущее! Посмотрел бы я на тебя, окажись ты на моём месте. Ты просто не осознаёшь, каково это, когда земли, завоёванные такими усилиями и лишениями, делятся между Россией и Польшей! Что уж там, Литве тоже перепадёт кусок! А ведь я это всё берёг для тебя! Идиот! Сволочь! Да будь проклято это число – 25 февраля 1947 года! Будь проклят этот чёртов Закон «О ликвидации Прусского государства»! Ненавижу! Не-на-ви-жу!!! – от крика окончательно охрип голос, по обветренным щекам струились слёзы, тело била мелкая дрожь. Наверное, жалко я выглядел в этот момент. Как одержимый… Германия молча и с сожалением смотрел на меня, не зная, как поступить – обнять и успокоить или оставаться таким же хладнокровным. — Гилберт… Прекрати истерику, прошу, — его голос чуть дрогнул. А мне ничего не оставалось делать, как обессиленно уткнуться в плечо брата, глупо рыдать и исступленно бить кулаком по его груди, приговаривая, какой же он эгоист. Людвиг продолжил: — Послушай… Ты будешь существовать, пока хотя бы один человек называет себя пруссаком, и пока ты в памяти других людей, — прошептал Германия и повернул моё лицо за подбородок к себе, всматриваясь в глаза. Почему-то от этих слов мне стало гораздо легче. Да, уже ничего не будет, как прежде, но всё же… Сегодня я осознал, что не хочу исчезать. Хватаюсь за последнюю нить. Сжимаю в ладони символ Тевтонского Ордена и молюсь за тех, кто всё ещё помнит обо мне…