In pain

Скуало устало хлопает дверцей нового «Ауди» и выходит из автомобиля. Пожухлые листья шуршат под его ногами и, хрустя, разламываются на отдельные частички. Слишком жарко. Давно не шел дождь. Не жарко даже – душно. От асфальтовой тропинки, ведущей к высоким кованым воротам, отдает теплом, пахнет пылью и плавящимся мазутом. Горячий ветер треплет длинные-длинные волосы Скуало, играет с ними. Супербия недовольно встряхивает головой: ему щекотно, а пряди, попадающие в лицо, больно хлещут по глазам и мешают смотреть вперед. На кладбище слишком пусто. Скуало спокойно входит в ворота, слышит их скрип и прикрывает на секунду глаза. В правой руке он сжимает букет желтых тюльпанов. Зачем он их взял, для него самого – загадка. Просто схватил первые попавшиеся цветы. Коротко выдохнув, Скуало идет по тропе до нужной могилы. Серое надгробье с датами встречает его привычно холодно. Замерев напротив, Скуало нерешительно приседает на корточки и кладет на могилу цветы. Резко, словно рысь в прыжке, он сразу же выпрямляется и несколько минут стоит, смотря на надгробие. В его голове пусто. Никакие мысли не посещают, не тревожат воспоминания, сердце не сжимается от боли, а к горлу не подкатывает ком. Ничего этого никогда не происходило. Вот уже три года Скуало исправно ходит на могилу Занзаса, и за все это время ничего, совсем ничего из вышеперечисленного не испытал. Он много раз читал в книгах о том, что ощущают люди, перенесшие потерю самых близких. Но сам Скуало не ощущал ничего. Не было ни желания остановить время, вернуться в прошлое, как-то что-либо исправить. Был только холод или жар – это зависело от того, в какое время года Скуало приходил на могилу к боссу. Был дождь – и мокрое на ощупь надгробье. Было солнце, ясное небо, невыносимая жара – и горячий на ощупь камень. Была глухая пустота внутри, медленно поедающая все живое. Было невыносимое чувство вины. А боли в груди, комков в горле и прочего сопливого бреда не было. Желания говорить с мертвецом или выпрашивать у него прощения, кстати, тоже. «Свидание» никогда не длилось больше десяти минут, и в этот раз Скуало не изменяет традиции. Глянув на часы, он спокойно разворачивается и уходит прочь, к выходу. Его шаг ровный, похожий на бой молота во время минуты молчания. «Так… так… так… так…» – мысленно повторяет эту мелодию Скуало, покидая кладбище. Он заводит машину. Долго едет домой. С офицерами Скуало не здоровается – все сразу понимают, где был Супербия. Луссурия охает и сообщает, что «наш капитан слишком бледный» и что «ему не нужно себя так терзать». Скуало в ответ только зло скалится и уходит в кабинет, некогда принадлежавший Занзасу. Там все, как прежде. Вещи ни разу не переставлялись, даже бумаги, разбросанные по столу, не были убраны. Скуало запретил что-либо трогать – слуги только протирали пыль. Вот здесь, прямо на пороге, накатывают воспоминания. На секунду чудится прикосновение родных рук, знакомый запах, любимый голос снова звенит в ушах. Перед глазами вереницей кадров вновь прокручивается вся жизнь: от встречи с Занзасом до его гибели – все остальное Скуало «жизнью» считать попросту не может. Вспоминается первый неловкий поцелуй. Громкий смех. Запах крови. Секс на окровавленном полу, секс в подворотне, секс на кровати: грубый, долгий, пьянящий. Вспоминается все сразу, и этого всего слишком много. Скуало достает из бара виски, наливает его в стакан, стакан, в свою очередь, сжимает рукой и садится на диван. Медленно глотая алкоголь, Супербия снова и снова пытается понять, как ему скоротать вечера до скорой встречи с Занзасом.