Веришь?

- Джон? Ты здесь? Тихо. Старые деревянные половицы, потемневшие от времени, натужно скрипят под его тяжелыми шагами, хотя он старается изо всех сил идти на цыпочках. В углах свалены бесформенные металлические конструкции - им никогда уже не стать настоящими механизмами. Их создатель забыл про них, увлеченный новым изобретением. - Джон! - Зачем ты пришел? Он спускается по лестнице на второй этаж и галлерею - такую же потемневшую, с грудами железа. Его лицо - безразличная, злая маска. В его руках - круглые очки с зелеными стеклами. В волосах запуталась стружка, а в кожаных перчатках зияют прожженные прорехи. Он похож на сумасшедшего ученого, или просто сумасшедшего. - Я... Он смотрит пронзительно и немного близоруко. Надевает очки, закрепляя резинку сзади. Его глаза теряются за зеленым стеклом и кажется, что они широко распахнуты. - Зачем ты пришел? Что ты ищешь? - Тебя. Он качает головой. Подходит ближе, почти на расстояние вытянутой руки. Зеленые очки отражают солнечные лучи, пробивающиеся через старую крышу. Его лицо испещрено тонкими, старыми шрамами, да кое-где сеткой неглубоких морщинок. Он невольно любуется им, воспоминания накрывают с головой, будто вода... Они вместе. Светит солнце, поют птицы, они мастерят крылья. - Ты обязательно полетишь, - доверительно шепчет он и невесомо касается его щеки. Джон в ответ лишь кивает: сейчас он слишком напряжен и не обращает внимания на нежность. Таким он нравится ему еще больше: целеустремленным и бесконечно, пронзительно родным, до дрожи в ногах, до боли в гиуди родным. Если с ним что-то случится, он не переживет. - Обещай... - он смотрит ему в глаза и замолкает. В них - взволнованные языки пламени и немножко гордости. И счастье. Самое настоящее счастье. - Все будет хорошо, малыш, - он улыбается и, повинуясь мимолетному желанию, быстро приближается к его лицу и целует. Долго, очень долго. Потом разбегается и прыгает вниз... А он стоит и не знает, чему больше радоваться: тому, что на его любовь ответили, или тому, что Джон и вправду летит, радостно вопя нечто невразумительное. Он тоже кричит ему, подбегая к обрыву. Машет рукой, прикрывая глаза от солнца. Все будет хорошо. Темная комната, ночь, дождь. Они лежат около огня и читают одну книгу на двоих. Он опирается на спину Джона, уютно устроившись в его теплых объятиях. Они читают стихи. Запрещенные цензурой, но такие живые. Читают и не могут оторваться. - Джон, - он поднимает голову от книги и смотрит ему в глаза. - я люблю тебя. В ответ - пристальный взгляд. А еще долгий поцелуй. И объятия из теплых превращаются в жаркие, полные невысказанной страсти, потому что словами всего не передать. - Эй... Рука уверенно берет его за подбородок, поднимает, заставляя подчиняться. - Не раскисай. Перед глазами - два круглых зеленых стекла. Джон носит очки чтобы спрятать за ними свои глаза от него. Он больше не верит ему. Поэтому сердце сейчас так болит и гулко бьется о грудную клетку. - Ты пришел посмотреть на меня? Ну так гляди! Он отпускает его и разводит руки в стороны. - Ну же! Чего стоишь? Давай, ударь меня! Он отшатывается от него, едва не падая на пол. - Джон, я... - Зачем ты пришел? - почти кричит он. - Посмеяться надо мной? Втоптать меня в грязь? Отомстить? Что ж, вот он я, давай, мсти! Чего встал? Пришел убить меня? Давай, вперед! - Боже мой, Джон, ни за что! - шепчет он и кидается вперед, обнимая, прижимаясь всем телом, зажмуриваясь, сам ожидая удара, толчка или новых жестоких слов. - Никогда, слышишь? Никогда. Но руки нежно ложатся ему на спину, прижимают еще крепче и гладят, гладят по спине и мягким светлым волосам. Джон кладет голову ему на плечо и тихо шепчет: - Я знаю. Я знаю, малыш. Он вскидывает голову, не разжимая объятий. - Я люблю тебя, Джон. - И я тебя люблю, Питер. Веришь? - Верю. Сверху обрушиваются доски и металлические обломки. Кричат люди, раздаются выстрелы. А они стоят обнявшись, под градом пуль, не замечая того, что все рушится. Они уже слишком к этому привыкли. Потому что нерушимой была лишь их любовь. С ней они обрели бессмертие. Веришь?..