Пустота

Бенгальские огни яркими светлячками плывут в темноте, обозначая каждого человека в этой комнате. Людей много, их сложно сосчитать, они веселятся и пьяно поздравляют друг друга, разливая шампанское по бокалам. За двенадцать часов ночи перевалило пару минут назад. Новый год настал пару минут назад. В груди у Кисе пусто. Он притягивает к себе свою нынешнюю девушку, рассеянно обводя взглядом празднующих друзей, знакомых и незнакомых, и думает о чем-то постороннем, далеком от этого места, в которое попал лишь из-за скуки. Кисе собирался праздновать Новый год дома, с родителями и сестрами, но в последний момент его нынешняя подружка вновь напомнила о какой-то там вечеринке, обиженно сопя в телефонную трубку, и Кисе подумал: а вдруг?.. В нем разгорелся азарт, юноша наспех оделся, чмокнул сестер и мать в щечки и поторопился на вечеринку. При встрече со своей девушкой Кисе даже обнял ее крепко-крепко, а в груди его расцвела слабая надежда на то, что этой ночью наконец-то случится нечто, что сможет взбудоражить его разум и оживить сердце. Кто же знал, что и здесь его ожидала скука. – У меня для тебя подарок! Кисе смотрит на нее, рыжеволосую и зеленоглазую, и размышляет о том, когда лучше подарить ей ее первый поцелуй. И стоит ли делать это вообще. Она из Европы, она прилетела на две недели и уже всего через шесть дней улетает обратно. В глазах ее блестит обожание, у нее не было первого поцелуя, она запомнит его, Кисе, как своего первого парня, а он запомнит ее как рыжеволосую и зеленоглазую. У него такой прежде еще не было, и Кисе, правда, хочется запомнить ее хотя бы за внешность. Хотя бы потому, что она до самой старости будет вспоминать его как парня, который украл ее первый поцелуй. Так когда же лучше?.. Сегодня? Через пару дней? Перед самым ее отъездом? Да, Кисе представил это: она уже идет по трапу самолета, но он вдруг срывается и бежит за ней, прорываясь через персонал, чтобы получить первый и последний их поцелуй. Пожалуй, это было бы романтично. Хотя, Кисе все-таки предпочел бы «никогда». И пусть даже она рыжеволосая и зеленоглазая, а у него такой еще не было. Она дарит ему безделушку, такую, которую можно носить не снимая, такую, которая будет напоминать о ней, рыжеволосой и зеленоглазой, даже спустя долгие годы. Кисе улыбается, Кисе целует ее в лоб, но в мыслях его уже скользит мысль о том, что его сестренке эта безделушка подойдет больше, чем ему. Она хмурится, заглядывая ему в лицо, и отчего-то обиженно надувает губы, а Кисе замечает, что у нее, рыжеволосой и зеленоглазой, еще и губы пухлые. Пожалуй, думается ему, стоит поцеловать ее чуть раньше, чем за пару минут до отлета ее самолета. – Ты не рад? – спрашивает она, и зеленые глаза полыхают огнями. Кажется, в этот самый момент в них медленно рушится целый мир. Кисе спокоен, Кисе улыбается снисходительно, снова целует в лоб свою рыжеволосую, какой у него прежде не было, и врет о том, как сильно удивлен и обрадован ее подарком. Ждет, как обычно, трепета в зеленых глазах, но брови хмурятся, губы дуются, а мир все рушится. – Ты неискренний человек, – говорит она, рыжеволосая и зеленоглазая, с пухлыми губами и, как оказалось, незаурядным умом. Кисе лишь смеется в ответ, говорит, какая же она у него глупая, его лисичка, снова целует ее в лоб, а сам подмечает, как больно обжигают чужие слова, а где-то глубоко внутри сердце режет от злости и обиды. Он бы и оттолкнул ее от себя, эту рыжеволосую и зеленоглазую, с пухлыми губами и незаурядным умом, но не одному ему больно. В чужих глазах рушится уже не мир – вселенная, и он, Кисе, тому виной. Просто в груди у него пусто. Утро. В воздухе кружатся снежинки, оседают на рыжие локоны. Кисе не уверен, но это кажется ему красивым. Они молчат, молчит и город: это утро особенное, оно не пробуждается, а засыпает. "Неправильное новогоднее утро", – думается Кисе. Поразмыслив, мысленно добавляет: «Неправильная нынешняя девушка» и смотрит на нее, рыжеволосую и зеленоглазую, какой у него еще не было. В глазах ее взрываются звезды, но она молчит. Молчит и Кисе. Такие, со звездами в глазах, у него уже были. А те, у кого они взрывались, тем более. Он провожает ее до дома: она ведь зеленоглазая и рыжеволосая, а таких здесь редко встретишь, да и Кисе просто так воспитали. Его сестры, у них золотые глаза, золотые волосы и даже сердца – таких не встретишь. Вдруг и эта, рыжеволосая и зеленоглазая, тоже с золотым сердцем? Кисе не знал, потому что в груди у него пусто, а сердце его не из золота вырезано. Оно просто вырезано. А она, рыжеволосая и зеленоглазая, улыбается на прощание, и пухлые губы ее чуть распахиваются, словно приглашая, но Кисе лишь целует ее в лоб. "Пока еще рано", – думается ему, а в глазах ее зеленых тем временем рушится что-то еще – подобное ему знакомо, но он не понимает, как это назвать. У Кисе такие уже были, Кисе такое уже видел. Кисе такое сам испытывал. Снег хрустит под ногами, и он все думает о том, что это у снежинок ломаются позвоночники. Ему однажды так сказали в шутку и с издевкой, но для Кисе теперь это истина. Привычка. Что-то между правдой и ложью, что-то глупое и нелепое, но задевшее сердце, когда-то сверкавшее золотым блеском. Он разглядывает снежинки, медленно падающие с темного неба, и слушает хруст этих треклятых позвонков, а в голове его все еще звучат слова его нынешней девушки, рыжеволосой и зеленоглазой. «Ты неискренний человек», – чеканит она, и Кисе думает, что так ведь не всегда было, а в груди тем временем режет от обиды. Не всегда. Не с ней. Он уже подходит к своему дому, когда телефон вибрирует в кармане. Кисе нехотя останавливается и стягивает перчатки: на улице задувает промозглый ветер. Он читает короткое сообщение, улыбается самыми уголками губ от веселья и удивления, но сердце его бьется ровно, неспешно и даже лениво. Кисе поджимает губы: не такой реакции он от себя ожидал. Однако наспех отправляет ответ и торопливо натягивает перчатки: холодно же. А потом так же торопливо направляется прочь от дома. На улице раннее утро, солнце лениво выглядывает из-за горизонта, освещая безлюдные улочки спящего города. Кисе не знал, что хоть кто-нибудь еще есть в это время не спящий, но оказалось, что некоторые кафе работают до сих пор. Сонные официантки, слишком усталые, чтобы заглядывать в лица посетителей, ходят меж столов, убирая последствия прошлой ночи. Кисе стягивает уже обе перчатки и разматывает длинный шарф, разыскивая глазами нужного посетителя. Заметив в самом углу зала темную фигуру, чуть улыбается сам себе и торопливо направляется к знакомому. – Доброе утро, Аомине-чи. – Привет, Кисе. – Давно не виделись. Аомине кивает невпопад, и Кисе на секунду замирает, застыв в нелепой позе. По глазам синим видит: Аомине пьян. Сердце спотыкается на мгновение, но спустя секунду вновь приходит в норму, и блондин улыбается несколько натянуто, но вполне искренне. Вешает куртку на спинку своего стула и присаживается, переводит взгляд на Аомине и замечает, что тот внимательно цеплялся взором за каждое его движение. Кисе вопросительно поднимает бровь, думая о том, насколько это должно со стороны выглядеть грациозно, но Аомине лишь качает головой как-то нервно и отворачивается. Кисе понимает. Наверное. Хотя, кажется ему, сам Аомине до конца не осознает, зачем все это делает. Зачем раз в две или три недели просит о встрече? Зачем раз за разом неосознанно возвращает Кисе к прошлому? Рёта повода не давал, Рёта этого не просил. Тем не менее. Иногда Кисе думает: а что, если бы у них получилось? Что, если бы он не поторопился? Что, если бы дал Аомине немного времени? Оттолкнули бы его тогда? Был бы у него шанс? Кисе размышляет над этим часами, но все реже и реже, впрочем. Не так, как раньше, всего каких-то полгода назад: с обидой, слезами и болью в груди, а так, как обычно размышляют об упущенном выигрыше в лотерею. С некой безысходной тяжестью, от которой невозможно избавиться, которая вынуждает мозги пустеть, а глаза – бессмысленно пялиться в потолок. Всего лишь воспоминание, которое нельзя исправить. Не вышло, значит не вышло. Была ли теперь какая-то разница? Что думал об этом Аомине и думал ли вообще, Кисе не знал. Хотя, казалось ему: какой резон думать над чувствами тому, кто чувств этих не испытывал? Так быть и должно, так и он сам, Кисе, поступал. У нынешней девушки его, этой рыжеволосой европейки, в зеленых омутах звезды взрывались, он видел это, конечно. Но думал ли о них? Это другой вопрос, ответ на который очевиден. – Тебе как всегда? – небрежно и грубовато, в своей неизменной манере спрашивает Аомине. Кисе лишь кивает с улыбкой и взгляда от него отвести не может. Аомине красив: у него глаза цвета летнего неба перед грозой, а волосы колючие отдают синевой на солнце. Кожа ровная, без единого изъяна, что удивительно, потому что Кисе уверен: Аомине за ее чистотой точно не следит. Губы его плотно сжаты, но всегда выглядят влажными; верхняя чуть пухлее нижней, всего на какую-то ничтожную долю миллиметра, но Кисе подмечает ее с полувзгляда. На подбородке виднеются крохотные иголочки: Аомине не брился еще с утра. Кисе вспоминает, как одна из девчонок, заявившись на порог его рано-рано, набросилась с поцелуями, а потом с деланным недовольством сказала, что больно с небритым целоваться. Кисе не знает, действительно ли это так и, оглядывая перегиб подбородка, плавно переходящий в шею, думает о том, что был бы не прочь узнать. Однако уже через секунду в мыслях его проносится ленивая мысль: «Не так уж это и важно». – Что это? – с недоумением спрашивает Кисе, заглядывая себе в кружку. – Зеленый чай, – отвечает Аомине. – Но ведь обычно я… – Ты замерз, – с недовольством обрывает его собеседник на полуслове. – Пей, идиот. Чего уж Аомине не занимать, так это властности в голосе. Кисе благодарно улыбается в ответ на чужую заботу, всегда настолько своеобразную в своем проявлении. И знает он Аомине слишком долго и слишком хорошо, чтобы говорить «спасибо», которое тому и подавно не нужно. Как обычно, брюнет ничего не спрашивает. Как обычно, Кисе приходится самому подбирать тему для диалога, что лишь условно носит такое название. Улыбаясь неизменно, Кисе с увлечением рассказывает обо всем и одновременно ни о чем. Что-то о старшей сестренке, которая скоро замуж выскочит, что-то о баскетбольном матче, на котором побывал неделю назад. Что-то обо всем, но ничего о себе. У Кисе все хорошо, к этому пора привыкнуть. Все хорошо. Для всех, кроме самого Кисе. И даже для Аомине с глазами цвета летнего неба перед грозой. Нет, тем более для него. Он задает лишь один-единственный вопрос. Небрежно и лениво, как обычно, но достаточно, чтобы что-то в груди неизбежно похолодело. – У тебя есть кто-то? Кисе долго сидит неподвижно, губы его плотно сжаты, а глаза цепляются за безразличный взгляд синего неба, где-то в глубине которого – он знает, – метаются в заточении молнии. «Почему ты спрашиваешь? – хочется задать вопрос. – Правда ли ты хочешь знать или же это все лишь из вежливости?». Так много вопросов в голове, так много чугуна в груди, но Кисе молчит и лишь коротко кивает головой в ответ. – Девушка? – снова кивок. Аомине смотрит свысока, то ли насмехаясь, то ли… Кисе не понимает, а собеседник приказывает: – Расскажи о ней. Блондин медлит, твердо намеревается спросить обо всем. Обо всем, что происходит в чужой голове, в чужом сердце, в их отношениях. В их отношениях, которые Кисе когда-то давно себе придумал, а затем позволил Аомине безжалостно их разрушить. Блондин медлит, хочет, начинает, но… – Она из Европы. Рыжеволосая и зеленоглазая, с пухлыми губами. Аомине в лице не меняется: все то же высокомерное выражение. Лишь темные брови сходятся на переносице, а голова чуть склоняется к плечу. Кисе находит это забавным: Аомине напоминает ему пса. Хаски, если быть точнее, с темной пушистой шерстью и неизменно мрачным, даже грозным выражением морды. И, конечно, с глазами цвета летнего неба перед грозой. – И это все? – спрашивает Аомине. – Нет. – Кисе медлит и, чуть улыбнувшись, пожимает плечами, добавляя: – Кажется, она умная. Аомине замечает, что он недоговаривает. Кисе по глазам это видит, но собеседник молчит. Это и правильно: они же друг другу никто. И никогда не были «кем-то», что бы там себе Кисе в прошлом не придумывал, как бы больно Аомине ему ни делал. Они все равно никто, «их» все равно нет. Кисе не больно. Не так, как раньше, по крайней мере. Он смутно помнит свои старые переживания, слишком отрывчато и размыто, чтобы сейчас их понимать. Они были – это единственное, что он теперь знает, но даже так он твердо уверен, что больше они его не побеспокоят. Хотя бы потому, что в глазах его не мутнеет от волнения, а в сердце не щемит от дурмана, а в коленях не слабеет от страха, когда он видит Аомине. И сожалеет Кисе лишь о том, что так и не вышло у них ничего, что так он и этот парень с глазами цвета летнего неба перед грозой не стали единым «мы». А волнение, и дурман, и страх – все это превратилось в одно печальное воспоминание, которое Кисе с трудом сумел сохранить. Кисе был рад, что эта сумасшедшая необъяснимая любовь к Аомине прошла, но… «Ты неискренний человек». Кто же знал, что любовь, даже такая, безнадежная и безответная, даст ему, Кисе, так много? А эти чувства неправильные станут самыми сильными, которые Кисе переживет? Он помнит. Да, смутно, да, урывками, но помнит. Помнит, как сердце бухало громко-громко, заглушая все звуки вокруг, как волнение толкало на странные поступки, мысли витали далеко-далеко от друзей и баскетбола, помнит, как на работе легко все давалось, а на учебе – не очень. Помнит, как лицо горело, когда признался, как челюсть хрустнула, когда до Аомине дошло. Помнит, как по щекам лились слезы, помнит, как в горле хрипело. Помнит, как больно было, но не от удара. Помнит, как страдал и умирал каждый день, когда Аомине не смотрел в его сторону. Помнит, каким живым тогда был, медленно погибая от чужого безразличия. И как бы ему сейчас хотелось вернуть все это. Заполнить грудь этими глупыми чувствами и вновь предаться той старой, забытой боли. Кисе не уверен, но, кажется, лишь тогда, безответно любя Аомине, он по-настоящему чувствовал жизнь. Взять даже это удивительное летнее небо перед грозой: Кисе его прежде не замечал. Небо как небо. И оно осталось бы обычным небом, если бы Аомине не ударил его сильно-сильно, Кисе не упал бы наземь и не увидел бы это бесконечное темное покрывало. Не заметил и не понял бы, на что похожи синие глаза, в глубине которых он иногда подмечал метающиеся в лихорадке молнии. Что же у него сейчас? Неизменная скука, постоянное безразличие и, конечно, шум ветра где-то внутри груди, который он так часто слышит, оставаясь наедине с самим собой. Ах да, еще есть пустота, но на ее счет Кисе предпочитает не думать. Они долго молчат, но в воздухе не виснет ожидаемого напряжения. Им легко, потому что ни один от другого не ждет ничего. Никому не интересно, никому не хочется что-то знать. Так даже лучше, так намного проще. Кисе греет пальцы об уже пустую, но еще теплую чашку: он и вправду замерз. Аомине на него не смотрит, разглядывает гладкую поверхность столика, будто Рёты и нет рядом. Тому не обидно, тот ничего не чувствует. Он только думает, как хорошо было бы ощущать хоть что-нибудь. А потом он вновь разглядывает чужую щетину и размышляет над тем, насколько же они, шестнадцатилетние подростки, выглядят старше своего возраста, и голова его вдруг светлеет. Что, если?.. Кисе воровато оглядывается: официантки все еще устало лавируют меж столов, убирая последствия прошлой ночи. Они измотанные и сонные, но этого недостаточно, чтобы ничего не заметить. Тогда Кисе шумно выдыхает и закусывает губу, после чего замечает, как Аомине глядит на него вопросительно. Все-таки они знакомы достаточно, чтобы кое-что друг в друге понимать. – Думаю, нам пора, – с улыбкой произносит Кисе. Затем, чуть понизив голос, вопросительно протягивает: – Ты не хочешь в туалет? Он смотрит глаза в глаза, прямо и смело, с вызовом. Так, чтобы Аомине понял, чего от него хотят, и сделал выбор прямо сейчас. И Кисе по лицу его видит: он понимает. Но молчит отчего-то так долго, что Кисе уже начинает отказываться от своей идеи. Несколько сумасшедшей и чересчур рискованной, но… кажется, в груди его что-то дернулось. Надежда? – А ты хочешь? – говорит, наконец, Аомине, и в лице его ни один мускул не дрожит. Кисе медленно кивает, не отрывая взгляда, прямого и смелого, от глаз цвета летнего неба перед грозой. Аомине встает первый и направляется в сторону уборной, оставляя Кисе позади, а тот улыбается: кажется, он только что видел молнии. А уже через тридцать четыре секунды они стоят друг напротив друга, ближе, чем когда бы то ни было. Грудью Кисе ощущает камень тела, натренированного в столь малые года, как и у него самого, до настоящих мускулов, а кожей чувствует горячее дыхание, недостаточно пьяное, чтобы совершать необдуманные поступки. Кисе поднимает голову, и снова на секунду глаза цепляются за глаза, тело пронзают молнии и дрожь, а губы впервые соприкасаются друг с другом. Спустя десять минут, завернувшись в шарф, Кисе торопливо шагает домой. На улице холодно, кончик его носа уже покраснел, а с неба тем временем все еще медленно и даже несколько лениво падают снежинки. Кисе вспоминает свою нынешнюю девушку, эту рыжеволосую и зеленоглазую, и не находит даже самого малого росточка желания злиться на нее. "Что ж, это к лучшему", – невпопад думается ему. Под ногами его хрустит снег, юноша вновь думает о позвоночниках бедных снежинок и горько улыбается в шарф. У них ничего не вышло. Снова. Они оба поняли это, стоило их губам разорвать поцелуй, а взглядам встретиться. Первое, что Кисе почувствовал, стало разочарованием, первое, что он увидел в глазах цвета летнего неба перед грозой – разочарование. Единственное, что он ощутил помимо этого – облегчение. Теперь Кисе точно знал: он не один с пустотой в сердце. Не один, у кого эти старые детские чувства вырвали что-то важное из груди, оставив после себя только лишь пустоту. Неужели для того, чтобы поцеловать любимого человека, нужно было разлюбить его?.. Несправедливо. «Однако, – думается Кисе с горечью, – это не так уж и больно – целоваться с небритым парнем». А через шесть дней он провожает свою рыжеволосую и зеленоглазую, какой у него прежде не было, обратно, в Европу. В глазах ее взрываются звезды, но Кисе так и не целует ее. И, глядя на улетающий в небосвод самолет, думает о том, что обязательно запомнит ее, с пухлыми губами и незаурядным умом. За то, что подтолкнула его, за то, что обожгла пустую грудь и помогла убедиться. Кисе пообещал ей писать каждый день, но, покидая аэропорт, выбрасывает бумажку с адресом в мусорную корзину, желая этой рыжеволосой и зеленоглазой забыть о нем. И это искреннее желание. Телефон молчал целый месяц. Нет, ему звонили и писали друзья, знакомые и незнакомые, но тот самый, с глазами цвета летнего неба перед грозой, молчал. Кисе вспоминал его изредка, и образ его проскальзывал тенью в сознании, после чего блондин вновь отвлекался. На учебу, работу или очередную девушку, но отвлекался. Легко и просто, не скучая и не задаваясь вопросами. Ничего не могло случиться, ничто не могло взволновать. Просто друг другу они – никто. Так прошел и второй месяц, а Кисе вспоминал все реже и реже. Он и не заметил, как баскетбол, работа и даже учеба – все это стало приносить удовольствие. Товарищи по команде старшей Кайджо его полюбили, такого шумного, высокомерного и временами глупого, но полюбили. А он полюбил их всех, даже этого вспыльчивого Касаматсу, и украдкой улыбался, когда тот давал ему больные подзатыльники. Кисе не понимал, что происходило, но ему становилось все лучше. Он слышал ветер все реже и реже. Только… – Рёта, а ты ведь подаришь мне вот это, правда? Это ведь для тебя не проблема, так? Кисе даже не смотрит, куда там показывает его нынешняя девушка, и рассеянно кивает головой. Та замечает, что ее парень не обращает на нее внимания, и обиженно надувает губы, после чего грубо отталкивает и уходит прочь. Кисе тяжело вздыхает, глядя ей вслед, стройной и светловолосой, как он сам, и с раздражением думает о том, какая же она шумная и надоедливая, эта девчонка. Ни одна еще его так не утомляла. Он бы и бросил ее прямо сейчас, но через пару дней у одного из его друзей вечеринка в честь дня рождения, а ему, самому Кисе Рёте, не подобает быть без пары. Поэтому, прикрыв на секунду глаза, уговаривает себя успокоиться и пойти за ней, чтобы уверить в том, какая же она у него прекрасная и расчудесная. Клянется себе, что порвет с девчонкой на следующий день после празднования, а затем распахивает ресницы и на мгновение изумляется тому, что видит. Юноша и девушка, повернувшись к нему спиной, разглядывают мужские кроссовки. Позабыв о своей девчонке, что сейчас, наверное, проклинает его на чем свет стоит, Кисе застывает, ожидая, когда его взгляд почувствуют. Первый замечает юноша, что украдкой бросает в его сторону взгляд из-под нахмуренных бровей, но все-таки здоровается первым не он. – Привет, Ки-чан! – в голосе девушки звенят колокольчики и неподдельная радость. – Что ты тут делаешь? – Прошу, Момо-чи, не зови меня так, – морщится в ответ блондин. – Я тут… гуляю. А вы? – Выбираем новые кроссовки для Дай-чана! – следует ответ. Девушка пихает друга в бок и добавляет: – Но он такой привередливый, ничего ему не нравится! – Да, это проблема, – соглашается Кисе с улыбкой. Переводит взгляд на юношу и произносит: – Давно не виделись, Аомине-чи. Тот лишь кивает в ответ, одаряя блондина неизменно мрачным, ленивым взглядом глаз цвета летнего неба перед грозой. Их взоры встречаются на короткое мгновение, но этого достаточно, чтобы Кисе все предельно ясно понял. – Ладно, мне пора идти, – легко бросает он. Махает рукой на прощание и удаляется прочь, а с губ его не может сойти улыбка. Он ничего не почувствовал. Сердце не вздрогнуло, картинка не помутнела, колени не задрожали. Ничего. Вообще. И в этот раз это было хорошо, потому что вместе со всем этим Кисе не услышал и шума ветра. А жизнь вокруг продолжала кипеть, и, что самое главное, он это замечал. Все-таки им обоим, Кисе и Аомине, удалось заполнить эту пустоту в своих сердцах. Подумав об этом, он вдруг вспомнил ее, рыжеволосую и зеленоглазую, и на секунду в груди его вдруг заныло что-то еле ощутимо, но достаточно для того, чтобы кое-что осознать. Пожалуй, главной его ошибкой стало нетерпение. Должно быть, иногда в этой жизни стоит всего лишь подождать, дать разбитому, опустевшему сердцу шанс наполниться смыслом. Любовью к работе, к любимому занятию, к семье и друзьям… С этими мыслями Кисе решает сегодня же бросить свою нынешнюю, эту стройную и светловолосую, совсем как он сам, и клянется не встречаться ни с кем до тех пор, пока не влюбится снова, по-настоящему. Пока не найдет кого-нибудь с глазами цвета летнего неба перед грозой.