Не было бы счастья, да несчастье помогло

Джейн Фостер умирает слишком рано. Не только по божественным, но и по людским меркам. Локи нисколько не удивлен — это ведь так по-людски, с достоинством и отвагой пережить наличие Эфира в своем организме и все сопутствующие испытания, а потом погибнуть так нелепо и никчемно: девушку застрелили в подворотне за пару баксов, когда она возвращалась домой из супермаркета. Бог обмана все видел. Он вот уже несколько лет следил за девицей, непостижимым образом сумевшей покорить сердце его глупого, но все же божественного братца Тора. Локи присматривался к девушке-физику не один год, с тех самых пор как Одинсон ушел в Мидгард, тем самым доказав, что способен отказаться от трона в ЕЕ пользу (ну и свою непроходимую тупость, конечно же — однако это по личному мнению Трикстера, коим никто интересоваться не собирался), но так и не смог понять: «что в ней есть такого, чего нет, скажем, в Сиф?» Локи видел, как Фостер умирала: в одиночестве и под дождем, силясь позвать своего возлюбленного бога, но так и не сумевшая произнести ни слова ослабевшими губами. Богу обмана думается, что он мог умереть похожей смертью: в одиночестве, отчаянии, а в его конкретном случае еще и на чужеродной ненаселенной планете, не будь это очередной постановкой, пусть и придуманной в последнюю минуту. И тот факт, что он сидит на троне Асгарда как царь, пусть и в обличье Одина (это временное неудобство, только и всего), говорит о том, что все было сделано не зря. Но бог обмана все еще не может понять: «как брат мог оставить его там? Пусть мертвого, но все же… особенного мертвого… Неужели так трудно было забрать его тело с собой? Как Громовержец мог поступить так с ним?». Каждый раз, когда он задумывался об этом, а происходило это чаще, чем хотелось бы, непроизвольно сжимались кулаки, а воздух в тронном зале густел до черноты; хотелось спуститься в Мидгард, наплевать на многолетнюю конспирацию и самолично свернуть старшему братцу шею. Быть может поэтому… Трикстер все видел, все понимал — он ведь бог, — но не вмешался. Не посчитал нужным. При захвате Мидгарда он пытался объяснить этим никчемным тараканам под названием «люди», что все они всего лишь овцы, заждавшиеся своего пастуха. Разве его кто-нибудь послушал? Разумеется, нет. И вот теперь некто настолько гнилой, чтобы убить беззащитную женщину, живет и здравствует. Локи нисколько не огорчен ни этим фактом, ни скоропостижной смертью Джейн. Напротив, он мог бы позлорадствовать — уж это точно послужит Тору Одинсону уроком и покажет, что люди Мидгарда — земляне, как те себя называют, вовсе не такие ангелочки, какими их видит бог грома. Он мог бы позлорадствовать, но вместо этого плетет узор заклинания прямо в воздухе. Оно очень сложное и, если все же получится, то отнимет много магических сил. Но Трикстер хочет посмотреть. Хотя бы одним глазком взглянуть. Заклинание, направленное на то, чтобы увидеть будущее. И он видит. Безутешного брата, который уверен — в смерти Джейн Фостер виноват именно он. И невиданное доселе в Нью-Йорке наводнение с громом и молнией, унесшее несколько жизней. Как все так же безутешный брат возвращается в Асгард вместе с наполовину осиротевшими близнецами: ВикторОм и Лорой; на Земле его больше ничего не держит, даже «Мстители». Он склоняется перед троном и смотрит на «Одина» пронзительными синими глазами. Он вернулся домой в надежде на успокоение и поддержку отца. И Локи, смотря в эти глаза, осознает, что проведет в обличье Одина еще долгие-долгие годы. Ради Тора. Бог лжи и обмана решает, что этого вполне достаточно. Он рассчитывал увидеть ближайшее будущее. Оказалось, что боли и отчаянья в глазах брата больше, чем он способен вынести. Но его всё еще тянет вперед, в теперь уже далекое будущее, выкачивая все больше и больше магических сил, на грани с жизненными. И Лафейсон в полной мере осознает, почему это заклинание такое опасное и вот уже много столетий является запретным. Он не знает, сколько прошло лет (столетий?). Но ВиктОр или «Тор-второй», «Тор-младший», как его прозвали средь Девяти Миров, вырос и возмужал, он как две капли воды похож на отца и нисколько не огорчен этим, напротив, он горд и жаждет подвигов. Ему пророчат великое будущее, пьют за него на пирах, как в свое время пили за Тора. Еще через несколько лет молодой принц погибает в битве за Асгард. Погибает как герой, но Одинсона это не утешает, он стареет, кажется, на пару столетий за раз. Но это еще не все. Лора, дочь Тора, преклоняет перед восседающим на троне Громовержцем колено, как в свое время преклоняли они с братом перед Одином… Локи на мгновение задумывается, что стало с ним самим: Тор раскрыл его обман и вновь посадил в темницу? Изгнал? Он отказался от трона? Погиб? Но лишь на секунду. Он знает, чтобы заглянуть в собственное будущее нужно еще больше магических сил, а он и так на пределе, к тому же слишком увлечен тем, что происходит в тронном зале: … и просит отца отпустить ее домой в Мидгард. Асгард так и не стал для девушки настоящим домом, пусть она и провела здесь большую часть своей жизни, а уж после смерти любимого брата тем более. Она, как и ее отец в свое время, ищет успокоения, только для этого ей нужен совсем другой мир. Она говорит, что остается подданной Асгарда, и если ему или самому Тору понадобится помощь, то ее всегда можно призвать. А потом смеется знакомым переливчатым смехом, от которого в сердце Лафейсона что-то екает, и говорит, что «я соскучился» — тоже может быть причиной, и в этом случае отец должен либо позвать ее, либо явиться в гости сам. Лора любит, нет, обожает своего отца, как и Виктор до этого, — это видно по взгляду, однако ей необходимо уйти. И Тор все понимает и позволяет. В этом отрывке все заканчивается хорошо, пусть и грустно. И все же, когда златовласая полубогиня оборачивается, чтобы в последний раз перед уходом взглянуть на отца, в ее глазах немой вопрос: «Почему ты не спас его? Почему? Их…». Вопрос, который она задавала все детство: «Почему ты не спас ее?». Вопрос, который она не задает уже многие годы, осознав, какую боль причиняет эта фраза. Слушая рассказы отца о гибели его прекрасной богини-матери Фригг и брате-маге Локи, юная принцесса недоумевала — почему боги, если они и вправду боги, умирают? Разве они не бессмертны? И почему они не применили магию, чтобы спастись? Локи оставалось лишь поразиться проницательности ребенка, ведь именно так спасся он, бог обмана. А еще принцесса со всей детской непосредственностью спрашивала: «Почему ты не спас их?». Вопрос, который не раз задавался в пылу ссор между отцом и дочерью: «Почему при всей своей божественной силе ты не спас ее? Не спас маму?! Где ты был, когда был ей нужен»?! Вопрос, который не был произнесен на этот раз, но легко читался для проживших не одно столетие Локи и Тора, путь Лафейсон и был здесь всего лишь проекцией. Он наблюдал и за тем, как божественный брат становится все мрачнее, хотя казалось бы: куда еще? А в душе Одинсона образуется очередная незаживающая рана. И Локи думает, что скорее умрет, чем увидит еще хоть крупицу такого будущего. Он истощен как морально, так и физически. И, о счастье, его выбрасывает, наконец, в настоящее, резко и болезненно. Но Лафейсон рад и этому. Его рвет прямо тут, нисходя с места. Одновременно с этим он отстранено думает, почему он не увидел ничего хорошего? Если не считать милой сцены, где Тор читает своим детям сказку, или пира в честь совершеннолетия ВиктОра и Лоры. Это что, его дар: притягивать все плохое? Скорее проклятие. Ему все еще не верится, что он жив и вырвался из адова круга, в который сам себя и отправил. Но спустя какое-то время он приходит в себя и осознает действительность: Джейн умерла. Это произошло всего пару часов назад, но он не может оживить ее, хотя ему почти хочется. Но Тор об этом не знает. И не узнает до вечера. Локи Лафейсон принимает решение. Он оставляет за собой (Одином) регента, обещая, что вернется и вновь меняет внешность. Это не иллюзия, которую он планировал в скором времени скинуть, явив Асгарду истинного правителя. Это заклятие продолжительное и требует подготовки, немалых магических способностей и сил. Последнего у Локи катастрофически мало. Но он решил и не отступит. Он видел последствия и не допустит, чтобы они наступили. Он никогда и никому не передавал бразды правления троном, тем более столь поспешно; заклинание это тоже не применял так поспешно, но все бывает впервые. Структура его тела меняется. Кости трещат и срастаются вновь, причиняя тем самым невыносимую боль. Но это единственный выход. Лафейсон подходит к зеркалу в собственных покоях, будучи полностью обнаженным, дабы убедится, что заклинание сработало в совершенстве. Так и есть. Зеркало отражает голую Джейн Фостер. «Как же это мерзко!», — думается Лафейсону, — «мало того, что я теперь женщина, так еще и выгляжу как любовница брата». Он брезгует даже прикоснуться к своему новому телу и спешит поскорее одеться. И лишь в последнюю минуту вспоминает, что Джейн Фостер не девственница, в отличие от этого тела, иначе у них с Тором не было бы детей. Приходится вновь раздеться. Бог в задумчивости смотрит на свое отражение, медленно проводит рукой по новоиспеченной груди и решает, что у него просто нет времени лобзать себя, а другим мужчинам он иметь себя не позволит. О том, кем может быть «не другие мужчины» он старается не думать. Проблему Лофт решает привычным для себя способом: магией. Просто щелкает пальцами, разрывая девственную плеву. И тут же об этом жалеет, ибо боль просто чудовищная. Хотя всего минуту назад казалось, что он пережил все ее виды. Бога обмана сгибает пополам и он валится на колени, прежде замечая, что по внутренней стороне бедра течет кровь. Переживая все это, Трикстер силится не заскулить, а открыв глаза (и когда только успел закрыть?), замечает на собственных теперь уже карих глазах слезы и думает, что идет для брата на слишком большие жертвы. Но дело сделано. Локи вытирается, на этот раз вручную, ибо ни на что другое сил уже не хватает, одевается и отправляется в Мидгард сквозь один из секретных порталов. О том, что Джейн Фостер погибла, так никто и не узнает. Трикстер сделал для этого все возможное. Он не хоронил ее по людским традициям — просто расщепил магическим способом. «Это было необходимо для осуществления плана», — мысленно извиняется Локи, пусть и не признает этого, — «тебе уже все равно, а я о Торе забочусь». Тор возвращается домой с очередей миссии «Мстителей» вечером, как и было в ведении будущего. Вот где тот был в это время. Локи обнимает пусть и не родного, но все же брата со спины, вдыхает такой знакомый, родной запах и чувствует как его ведет. Он утыкается носом в шею над воротом рубашки Одинсона, силясь впитать еще больше этого аромата. Все эти три года наблюдая за «долго и счастливо» этих двоих, за тем, как у них родились дети, он не представлял, как соскучился, нет, тосковал по этому идиоту. Осознание пришло сейчас вместе с запахом и теплом родного тела. — Джейн, все в порядке? — взволнованно спрашивает Тор, увидев непролитые слезы в глазах жены, стоило ему развернуть ее лицом к себе. — Что случилось? Одинсон полон решимости это выяснить. Но его любимая лишь качает головой, мол, ничего. В противовес собственным словам утыкаясь в рубашку Громовержца где-то в районе плеча и начиная плакать. — Ну, ты чего? — совсем теряется Одинсон, Джейн очень редко плакала, тем более без причины. А Локи дико злится на себя и во всем винит проклятые женские гормоны, но остановиться не может. Ведь при всех потерях, что они оба понесли в битве с Малекитом, у Тора все еще оставался отец, а теперь еще двое детей, не говоря уже о том, что о смерти Джейн тот, стараниями Лафейсона, не узнает. А у него, полуйотуна, никого не осталось. Мать погибла, отец никогда отцом не был, а родного он убил, возлюбленной никогда не было, как и детей, а брат думает, что он погиб, а значит они рисковали больше никогда не увидеться. У него никого не было. До этого момента. А теперь Тор снова рядом. И все же он пытается взять себя в руки и выдать хоть сколько-нибудь объективную причину своей истерики, пока не начал истерить Одинсон. — Я… очень соскучил… ась, — все это в перерывах между всхлипами, преданным заглядыванием в глаза и чуть было не ляпнутым: «брат». — Ну ты даешь, мы же утром виделись и… — Заткнись и обними меня! Громовержец слегка ошарашен приказом, а Локи дает себе воображаемую оплеуху — нельзя же так глупо раскрыть себя! Но Тор растерян лишь секунду, одной рукой он прижимает «Джейн» к себе сильнее, а другой поглаживает по голове, силясь поскорее успокоить. А потом Одинсону приходит гениальная, по его мнению, в своей простоте идея, и он спешит ее озвучить: — Идем к детям, — лицо его в этот момент озаряется счастливой улыбкой и сердце Лафейсона делает внеочередной кульбит. Трикстер не может отказать этому оболтусу, пусть ему и слегка страшно — он не имел дел с детьми раньше. А Тор тем временем, взяв его руку в свою, во всю тянет к колыбели. Локи осторожно берет одного из малышей — ВиктОра, в то время как Тор берет Лору, отчасти чтобы не вызывать подозрений, отчасти сгорая от любопытства. ВиктОр смотрит на «маму» во все глаза, да так пронзительно, что Лофт чуть было не роняет ребенка, решив, что тот все понял. Но в действительности тот слишком мал для этого. Локи знает, что деткам совсем недавно исполнилось два годика. «Два годика, а они уже лишились матери», — думается Лафейсону. Некстати вспоминается собственная боль, когда он узнал о гибели Фригг и на глаза вновь наворачиваются слезы. Он поворачивается к Громовержцу, собираясь сказать, что сделает для этих детей все возможное, но Тор его опережает: — Поверить не могу, что ты решилась назвать нашу дочь в честь моего брата, хотя он вроде как разрушил пол-Нью-Йорка. Ло–ра, — растягивает Громовержец. — Хотя Дарси продолжает повторять, что это производное от имен ЛО-ки и То-РА, будто это наш совместный ребенок. — Угх, — все, что вырывается из горла Лафейсона в этот момент. Сказать, что тот ни о чем из этого не знал — ничего не сказать. — Знаю-знаю, это чушь и не смешно, и ты назвала ее так, потому что он спас тебе жизнь и без него наши дети не появились бы, но все равно спасибо, — Тор выразительно смотрит на все еще пребывающую в шоке «Джейн». — Ло, — теперь Одинсон обращается к малышке, которую все еще держит на руках, — я надеюсь, ты не пойдешь в своего дядю и не станешь умной, хитрой и расчетливой. Нет, нашей семье не помешает ум, но хитрость и расчетливость порой ведут к непоправимым последствиям. И для наследования ума у нас есть мама. — Тор на секунду задумывается, а затем смеется этим своим переливчатым смехом, — думаю, он был бы рад узнать, что стал крестным… будь он жив, — а это совсем тихо. Услышав все это, Трикстер не может вымолвить ни слова и лишь думает, что сделает все возможное и невозможное, чтобы близняшки не ощутили даже отголоска той пустоты, которую он чувствует с тех самых пор, как узнал, что является приемным; особенно теперь, когда знает, что имеет на это право. Правда благодаря его плану этим детям придется жить во лжи, но это ради их же блага. Когда они подрастут, он обо всем им расскажет. На мгновение он задумывается: «А что если Один оправдывал свои поступки этим же аргументом: ради блага?». Но тут же отбрасывает эту мысль: «Всеотец использовал меня в качестве разменной монеты в договоре о перемирии с Йотунхеймом — я так никогда не поступлю!». Тор тем временем укачивает малышку и Локи следует его примеру с ВиктОром, думая, что прелести материнства необходимо изучить от и до, причем в кротчайшие сроки, чем он и займется в скором времени. Малыши засыпают и нянькам остается только уложить их в колыбель. Локи любуется ими, такими белокожими, светловолосыми и голубоглазыми секунд тридцать, думая, что у ген Джейн Фостер не было шансов, ведь им пришлось тягаться с божественными, и, как следствие, дети уродились как две капли воды похожими на отца. Для видевшего будущее Лафейсона не секрет, что это не изменится. Полубоги ничем не будут напоминать мать, кроме разве что некоторых черт характера, подавляющее большинство которых, как это часто бывает в парадоксальных Девяти Мирах, переймет старший из близняшек ВиктОр Одинсон, в то время как Лора будет больше походить на отца. Но это в будущем, которое — Локи уверен — меняется прямо сейчас, а там глядишь Лора действительно станет умной и расчетливой, а ВиктОр пожелает захватить Мидгард. Когда дети сладко спят, Лафейсон решает задать вопрос. И хотя ответ очевиден, ведь он не раз видел как Громовержец ввязывался в опасные миссии, оказываясь на грани гибели, не задумываясь о том, что дома его ждет семья, — стремясь то ли наказать себя, то ли просто умереть, услышать ответ все равно крайне важно. — Ты скучаешь по… нему? — Очень… каждый день. — Даже несмотря на то, сколько зла он натворил? Тор в ответ ничего не говорит, не шевелится, но в глазах у него отражается настоящая буря… буря, знакомая Лафейсону с детства, распознать которую могут лишь самые близкие. И Трикстеру остается лишь гадать — сколько раз Тор прятал от Джейн эмоции подобным образом? Локи же от подобной гаммы чувств хочется бежать и прятаться. Он усилием воли заставляет себя не пятиться и лишь лепечет: — Прости… прости меня, — он не знает за что конкретно просит прощение: за причиненную боль? Ведь Тору в отличии от него пришлось похоронить своего брата. Он и представить боится, что было бы с ним, если бы Одинсон действительно погиб? За сказанные слова? Откуда ему было знать, что они вызовут такой резонанс в душе брата? Или за проявленное малодушие? Ведь спаси он Фостер, у Тора была бы истинная возлюбленная, а у близняшек мать. Все были бы счастливы. «Кроме тебя», — насмешливо шепчет внутренний голос. — За что? — тем временем удивляется Одинсон и вид у него такой искренне растерянный, что Локи просто рвет на части. И он решается: в два шага преодолевает разделяющее их расстояние и целует Тора в губы, с отчаянием и страстью, будто в первый (что чистая правда) и в последний раз. Он не знает зачем это сделал. Быть может хотел извиниться за… все. А быть может хоть немного усмирить нахлынувшую непонятно откуда волну чувств. И ему удается. Вот только волна превращается в пожар. Он не может насытиться ни этим запахом, ни теплом тела, ни ощущением близости. Кажется, вся вселенная сузилась до губ Тора. Когда Локи все же приходится оторваться от Громовержца — потому что чертов кислород умудряется заканчиваться даже у богов, — то чувствует, что его вновь ведет. Все вокруг крутится, вертится, а колени предательски подгибаются и, не удерживай его старший брат, он наверняка упал бы. Тор держит крепко, но настолько ошеломлен происходящим, что может выдать лишь: «Вау!» — прежде, чем взять инициативу на себя. А Локи осознает, что только этого и ждал. Несколько дней спустя, лежа на торовой груди и осторожно вырисовывая на ней самому неведомые узоры, Локи думает, что заниматься сексом в качестве женщины ему нравится гораздо больше. И оргазм дольше и ярче, и Тор такой нежный, а когда это нужно, напротив — необузданный. И как бы там ни было, его собственное, по-женски податливое и гибкое тело, всегда реагирует как нужно. И все же Лофт и не подозревал, что его брат ТАКОЙ. Теперь понятно почему все в Девяти Мирах, начиная от именитых принцесс, заканчивая обычными шлюхами стремились попасть к нему в постель. А может это как раз следствие опыта? Но об этом Локи думать не хочет. Он осторожно выскальзывает из постели, дабы покормить детей, стараясь при этом не разбудить «мужа». Когда дети накормлены и вновь засыпают, чтобы вот уже через час проснуться и начать бегать, шуметь и ставить весь дом на уши, ведь эти несмышленыши растут намного быстрее обычных земных детей, Локи вновь, как и в первый день, любуется ими, и с грустной улыбкой размышляет о том, что их совместное счастье до крайности недолговечно. Через месяц, год, а быть может десяток лет, что по Асгардским меркам всего ничего, Один очнется ото сна, в который его три года назад погрузил младший сын, и призовет обоих к ответу. Тогда Тор узнает правду. И что потом? Громовержец возненавидит его? Даже большое и любящее сердце брата неспособно вынести подобное. Или быть может он примет правду? Все поймет и позволит по прежнему быть рядом, проводить вместе ночи и дни, вечность, но уже будучи самим собой? Локи роняет голову на руки, ощущая безысходность ситуации. Но ему недолго позволяют предаваться отчаянью. ВиктОр просыпается и с громким: «Агу!» — тянет к маме ручки. От верещаний брата просыпается Лора и, недовольно сморщив носик, осматривает все вокруг, мол, что у вас еще? Вы Мне спать мешаете. Такие знакомые голубые глаза светятся ярким светом: надеждой и любовью. И Трикстер понимает: пока с ним эти три голубоглазых чуда, в жизни есть то, чего он не найдет больше нигде. Вера, Надежда и Любовь. Брат любит его, Локи знает это, чувствует. А значит простит, обязательно простит, нужно только выбрать момент, набраться смелости и обо всем рассказать… и сделать это раньше Одина. А пока можно насладиться неожиданно понравившимся Мидгардом, воспитанием будущих богов, женским обличьем, необычно покладистым братом и много еще чем занятным…