Притяжение

Дерек даже примерно не знал, когда это началось. Когда неизмеримое желание убить, схватить за темные волосы и с силой ударить об стену так, чтобы кровь тут же залила все окружающие предметы, сменилось желанием... Просто желанием. Желанием заполучить ее тело. Желанием трахать в любое время суток, в разных позах по нескольку раз. Дерек смотрел на стол и представлял, как она, сидя на этом самом столе с распахнутыми ногами, манит его. Дерек смотрел на постель и представлял, как она извивается под ним, Дерек смотрел на ковер и представлял, как она стоит на коленях на этом ковре, отсасывая у него. Заглатывая его член так, что у самой слезы текут по щекам. Стоило ему закрыть глаза, перед ним появлялся ее обнаженный образ, манящий своей доступностью. Жаль, что на деле этот образ был совсем не доступен. Эллисон даже примерно не знала, когда это началось. Когда безумное желание отомстить, всадить аконитовую пулю в сердце этого ублюдка, сменилось желанием стонать под ним же. Эллисон не могла назвать точной даты, когда место Скотта в ее эротических фантазиях занял человек, повинный в смерти ее матери. Эллисон ненавидела себя за ту безумную, сжигающую страсть, за то отвратительное себе самой тягучее ощущение внизу живота, которое появлялось каждый раз, стоило ему бросить вечно хмурый взгляд в ее сторону. Тренируясь с отцом, Эллисон представляла сильную фигуру Хейла вместо мишени, и всегда попадала в цель. Эллисон казалось, будто она пробивает стрелой его рельефный живот. Живот Хейла в ее фантазиях тут же начинал сильно кровоточить, а сам Хейл падал на колени, пытаясь превозмочь адскую боль. Он хватался за место удара, безрезультатно пытался вырвать стрелу из затягивающейся раны, но стрела застревала там так сильно и глубоко, что Хейл, рыча от боли и ненависти, валился на бок. Правда, жестокая к Эллисон фантазия вдруг начинала рисовать другие картинки: вот она подбегает к Хейлу, оказывает первую помощь, вытаскивает пущенную собственноручно стрелу, помогает ему встать на ноги. А через несколько часов он уже кончает в ее рот. Эллисон жмурилась и встряхивала головой, чтобы развеять эти дрянные мечты, которые в последнее время стали посещать ее все чаще. Еще немного, и эта пакость навсегда обоснуется в ее голове, закрепится и станет чем-то привычным. Отец спрашивал, все ли в порядке, и Эллисон отвечала, что все хорошо. А в голове ее жестко трахал Хейл. _ Эллисон делает шаг назад. Аконитовые пули закончились, сломанный арбалет лежит в сотне метрах от нее, а нож из дамасской стали складывается гармошкой в руке оборотня. Оборотень зло скалится и рычит, собираясь наброситься на охотницу. Пальцы Эллисон вмиг начинают холодеть, когда она понимает — конец. Оборотень уже близко, протягивает когтистую руку к ней, и дыхание Эллисон становится сбивчивым. Эллисон начинает трясти. Кажется, это паника. Сейчас он убьет ее. Сейчас. Вдруг, с громким рыком, оборотень падает на землю, прямо к ногам Эллисон. И взору Эллисон предстает другой оборотень. Уже знакомый. Он вытирает о джинсы руку, оставляя на них кровавый след. А потом, эту же руку он протягивает Эллисон. И Эллисон хочется радостно похлопать в ладоши. Она спасена. — Дерек, — надменно приподняв голову, чтобы не обнажить перед ним своей слабости, говорит она, но руку не дает. Дерек кивает. И разворачивается, видимо, решив, что больше ему тут делать нечего. Дереку дико хочется схватить ее и утащить к себе в лофт. Эллисон дико хочется набросится на него и быть утащенной в его лофт. На несколько суток, желательно. Но Эллисон разворачивается в противоположную сторону. Шаг. Два. Три. Они уже на расстоянии шести шагов друг от друга. А кажется всех ста. Или наоборот, прижаты друг к другу. Головы обоих вдруг оборачиваются назад. Глаза упираются в глаза с расстояния шести шагов. Сердце охотницы грозит выпрыгнуть из груди, и Дерек слышит, как оно колотится, пытаясь разорвать грудную клетку. Дерек борется с желанием вырвать это сердце сам. Вогнать длинные когти в живую плоть, сжать в кулаке этот дрянной орган, все еще дарующий ей жизнь, и выдрать его к чертовой матери, чтобы она повалилась на этот асфальт, заливая его горячей кровью. А сердце бы бросить рядом, пусть валяется тут, в красной луже. Ему оно ведь и на хрен не нужно. Дерек борется и с желанием просто сжать ее в своих объятиях, пусть даже до смерти. С подобным желанием в этот же момент борется и Эллисон. Будто тугими веревками их примотали друг к другу. Только вот хрен поймешь в чем веревки — залиты они кровью или поттерианской Амортенцией. Эллисон переступает через себя и сломанный арбалет, валяющийся под ногами, делая шаг вперед. Практически одновременно с ней шаг вперед делает Хейл. — Уходи. Вали, — шипит он, не разжимая челюсти, но уже не может совладать с одурманивающим запахом ее тела, что тянет его к Арджент, и делает еще один шаг. Волчья натура, кажется, дико хочет истребить надоедливую охотницу, но человек, который обычно волка в нем подавляет, хочет ее всего лишь трахнуть. А может, и не только трахнуть. Это, впрочем, не важно, потому что ее язык уже старательно вылизывает его рот, острые зубки впиваются в губы альфы, и альфа рычит от возбуждения. Тонкие пальчики лезут под белую майку и нагло царапают рельефный живот. А пальцы альфы намертво вцепились в худые упругие ягодицы и, кажется, альфа сейчас выпустит когти, чтобы потом охотница, стоя спиной к зеркалу, оглядываясь в него через плечо, со стыдом созерцала на своей заднице сильные синяки и порезы. Но сейчас Арджент плевать. Плевать на свою арджентовскую-чтоб-ее-черти-драли гордость. И Хейлу на хейловскую гордость тоже плевать. Они даже не утруждают себя уходом в лофт — им немного не до того. Прямо тут, на темной аллее, в центре города, он с силой бросает ее на лавку, которая — боже, как смешно и глупо! — называется лавкой примирения, и набрасывается на нее, со всей страстью отвечающую на его грубые ласки. Дерек не расстегивает молнию на ее кофте, он ее разрывает. И майку. И серый (вовсе не кружевной) лифчик. Резкими движениями избавляет от оставшейся одежды, содрав юбку вместе с черными, совсем не сочетающимися с лифом трусами, и бросает все это куда-то в сторону фонтана, в который, вообще-то, принято бросать монетки на счастье. Эллисон времени даром не теряет — ремень альфы аккуратно свисает с края лавочки, но Дерек не хочет медленности и плавности, присущей Арджент. С такой же яростью, с какой разрывал вещи на ней, он разрывает и собственную одежду. И с той же яростью набрасывается на тело Эллисон. Вовсе не с нежными поцелуями набрасывается, а с грубыми засосами, следы от которых еще долго будут мозолить глаза маленькой Арджент. Кромсает ее кожу зубами, кажется, даже пару раз впивается острыми волчьими клыками куда-то в области талии. Ухоженные ноготки Эллисон оставляют за собой кровавую сетку на спине альфы, которая тут же исчезает. Даже она не сможет напомнить ему о этой ночи и о безумии, в которое они впали дуэтом. Особо не церемонясь и не беспокоясь, больно ли Арджент или нет, Дерек резко входит в нее, влажную и тугую, настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Эллисон стонет, Эллисон кричит — Скотт был ее единственным и особо большим размером члена, в отличии от Дерека, похвастаться не мог. Эллисон захлебывается то ли в слезах, то ли в наслаждении, которое, наравне с болью, стягивает тело с самого первого толчка альфы в ней. Эллисон двигается на встречу, а внутренности будто разрывает от дикой, безумной боли, которая с каждым толчком не прекращается, а становится все сильнее. Но ей плевать. Оно того стоит, и Арджент яростно цепляется за сильные плечи грубо двигающегося альфы. Ноги Эллисон то обхватывают торс Хейла, то просто болтаются, свисая с лавки. Дерек меняет позы — закидывает ноги Арджент себе за плечи, и Эллисон больно ударяется головой о спинку лавки. Стон снова срывается на почти-крик, а за слезами, которые тут же навернулись на глаза, нихрена не видно. Хейлу, впрочем, наплевать — он наслаждается каждым своим движением, каждым криком-стоном Арджент. Хейла просто рвет на части от того, что его пальцы, с силой упирающиеся в ее гладкую спину, оставят на ней напоминание в виде синяков. Эллисон чувствует, что движения становятся быстрее, чувствует, как тело Дерека начинает содрогаться, как он на мгновение застывает, и она вдруг, от осознания того, что он сейчас кончит — кончит в нее! — возбуждается в разы сильнее. Практически одновременно два тела начинают биться в сладкой судороге, которая длится всего лишь мгновение, и которая каждому из них кажется вечностью. Эллисон чувствует запах пота, от навалившегося на нее тела альфы. Эллисон думает, что будет очень странно, если она заявится домой голая. Эллисон даже думать не хочет, что сделает отец, если узнает. И Эллисон даже в голову не приходит вспомнить Скотта. Дерек чувствует под собой ее прелестное тело, с которым сегодня, сейчас, только что, он делал то, что хотел. То, что давно желал сделать. Дерек знает, что теперь это не прекратится. Он будет спать с ней в своей постели, будет спать с ней в ее постели, где через стену будет ворочаться ее отец. Он будет трахать ее на глазах Скотта и на глазах Айзека, он будет трахать ее на столе и на ковре, и в ванной, и в туалете дешевого кафе. И Эллисон явно не откажется. Потому что она хочет запомнить его тело до того, как ее стрела пронзит его плоть.