Соната №17

В доме царило небывалое напряжение и оживление: девки сновали туда-сюда, мешаясь под ногами; повара то и дело высовывали свои красные носы из кухни, осведомляясь, не приехал ли «дохтур»; дворовые мальчишки расселись воробьями на кирпичном приусадебном заборе, указывая поочерёдно на просёлочную дорогу и острыми локотками заезжая друг другу под рёбра. Оживление было везде. И на кухне, и на псарне, и в девичьей, в каждой перекошенной избёнке и заплесневелом домишке. Буйство действий забралось даже в пустые комнаты третьего этажа, обжитые пауками, летучими мышами и ласточками, пробралось в жилые комнаты, забралось под простыню, полюбовалось в зеркале женского туалета, прошелестело в юбках роскошных платьев и юркнуло в приоткрытую дверь спальни второго этажа. В обшитом бархатом широком кресле восседал, подперев одной рукой белокурую голову, мужчина лет тридцати с небольшим, погрузившись в свои мысли и оставаясь безучастным ко всему, что вокруг него происходило, и робкий зверёк общего буйства выскользнул из полупустой спальни. Где-то в прихожей застучали и загремели кастрюлями и посудой. Мужчина повёл головой, и длинные пряди съехали с его худого плеча. И в образе его хранились отличительные и бросающиеся в глаза черты: лицо у него было правильное, аккуратное и имело след замечательной красоты; особенно хороши были природой данные багровые глаза, выражающие по обыкновению вселенскую тоску и отрешённость от всего окружающего. Он к своим годам сохранил юношескую стройность и внешнюю хрупкость; был необычайно высок, белокож, одевался не по моде и жил в своё удовольствие. Имел свои принципы, не стремился к роскоши и прослыл в светском обществе, как дикий и необузданный выкидыш знаменитой династии. В таких сохранена порода знатных родов. Ко всему прочему, к нему по наследству перешло поместье, вот уже с десяток лет управлявшееся беженцем из северных земель — Вольфгангом. Что Хельг делал сейчас в своём родовом гнезде? Зачем приехал? Так выпали карты. И вот, одетый с иголочки, вымытый, с наполированными ногтями и причёсанный владелец обширного поместья томился в пустой спальне, отсылая любого, кто к нему заходил. Дверь со скрипом приоткрылась. Хельг медленно перевёл взгляд на вошедшую и резко подскочил, неловко сшибив руками с кофейного столика вазу с цветами. Повисла пауза и тишина, перебиваемая гулкими ударами старинных часов. Она, молодая девушка лет двадцати трех, в своего отца — Вольфганга — черноволосая и голубоглазая, с выделявшимся на белом лице красным контуром приоткрытых губ, стояла, сложив руки на поясе, и, покраснев, в испуге отвела глаза, смотря на переливающуюся и бликующую лужицу с осколками стекла в ней. Казалось, ей было будто совестно, что она пришла. Пальцами гостья перебирала поля соломенной шляпки с голубой ленточкой и неловко пару раз разгладила юбку своего ситцевого платьишка. Хельг смутился, бросив быстрый взгляд на двор, — ребятня и взрослые обступили отмахивающегося и быстро взлетевшего на крыльцо мужчину. Он смог разглядеть только мелькнувший кожаный походный плащ. — Здравствуй, Татьяна, — проговорил он сквозь зубы, не отводя взгляда от потихоньку расходящихся людей. — Здравствуйте, — ответила она негромким голосом и исподлобья посмотрела на Хельга. Вновь воцарилось молчание. Хелиг не сел больше на своё прежнее место, а прошёл к комоду, деловито раскладывая на нём книги и рукописи. Татьяна, осмелев, прошла в комнату, прикрыв, но не закрыв за собой дверь. Шляпку она скромно пристроила на краю кровати и, вытащив из декольте расшитый платок, принялась, предварительно обмотав им руку, собирать осколки разбившейся вазы и складывать их на столик. Хельг обернулся через плечо, к удивлению своему заметив на лице, мгновение назад имевшем испуганное выражение, лёгкую и непринуждённую улыбку. Мужчина повернулся к девушке полностью, облокотившись на дубовый комод, приняв тем самым расслабленный вид, балансировавший на грани между вольностью и вульгарностью. — Это очень похвальное самоотвержение, — Таня заговорила тихо, сохранив лёгкую улыбку. — Вы с отрочества скитаетесь по землям нашим, дружественным и вражеским, совсем отвергая принятый порядок для нас — людей из высшего общества. — Меня не устраивают порядки любого дома знатных персон, — Хелиг склонил голову набок, скользнув скучающим взглядом по расписным стенам. — Вы не верите даже им? — спросила молодая девушка, почти незаметно кивнув на приоткрытую дверь. — Они Ваши слуги. — Зачем же я стану их признавать? Да и чему верить? — на этот раз заулыбался Хельг, переведя взгляд на миловидное лицо. Татьяна на ответ скромно пожала плечами и распрямилась. Из тугого пучка её волос выбилась пара прядей, лёгкими паутинками колышась на сквозняке. Такой ли он помнил её? В возрасте шестнадцати лет она прибыла к нему в пустующее имение, рано потеряв мать, разделяла с ним все удачи и невзгоды, делила кров и хлеб, ухаживала за ним и взяла верх над хозяйством и потихоньку смогла поднять дом. Хелиг нуждался в ней, переживая потерю супруги, но поднявшись на ноги, вновь отослал её. Теперь он часто задумывался о правильности своего решения. В Татьяне, рождённой от чистокровного родовитого выходца богатейшей и знатнейшей династии, и простой девушки, чьих корней и не сыщешь, был заложен стержень и непоколебимый характер. Её осанка, манеры, привычное холодно-безразличное выражение лица, весь её облик нёс в себе тень принадлежности к знатному роду графов. От матери она взяла не столько, сколько от отца. Мастерица, обладательница непокорного нрава и доброй души. Она стала другом и помощником, не затаив ни на что обиды. Первая робость прошла. И вот, словно перед всеобщим обозрением, стоит, расправив плечи и чуть вздёрнув голову, уверенная девушка, не теряющая своего достоинства и заявляющая словно всему миру о том, что ничто не сможет надломить её. Быстрый и глубокий взгляд, сохранив за собой загадочность, не уступает беззлобному выражению алых глаз. Она не отводила взгляда, а он лишь тешил себя её детской упрямостью. Так они стояли долго, думая о своём. Татьяна не узнавала его, видела в Хельге чужого ей человека, а воспоминания о её юношеском увлечении им надолго отбило у неё спокойствие. На удивление, отец её, управляющий имением Хельга, лекарь по призванию и граф по рождению, не зашёл к ним. Шаги его смолкли, когда он вбежал на крыльцо и тяжёлой поступью прошел в кабинет. Может, были какие-то проблемы с финансами, может, северяне опять ощетинились и разорили пограничные деревушки. Хелиг всё так же смотрел Татьяне в глаза. Этот образ, такой непонятный, бессмысленный, но обаятельный и дерзкий въелся в его душу и остался на долгую память. В конечном итоге она тихо вышла, не утратив достоинства, не проиграв и не выиграв. Всё это время она прикладывала платок к ладони, зажимая небольшой порез, и уходила, накрыв побагровевшей тканью горку стёкол, не забрала свою шляпу и по привычке не захлопнула дверь. Встретились все за ужином. Накрыт стол был не богато, но и не бедно. Управляющий выделял достаточно денег поварам, и те служили исправно, не воровали и готовили преимущественно из свежих продуктов. Стол в гостиной был накрыт на троих, а в столовой — на всю прислугу. По обыкновению все трапезничали за одним длинным столом, но нынешний случай требовал иных постулатов. За ужином разговаривали мало. Особенно Хельг, но ел он много. Управляющий — Вольфганг — толковал всё о делах поместья, бросая изредка на давнего друга непонимающие и осуждающие взгляды, когда тот, небрежно махнув рукой, вновь принимался за трапезу. Татьяна сидела между мужчинами. Хельг был от неё по левую руку, отец — по правую. Она лишь иногда удостоверялась, не угодно ли чего будет кому-нибудь из них, а на девку, предложившую Хельгу переперчённую рыбу, обрушила, чуть повысив тон, своё негодование и отослала ту прочь, повелев более не предлагать такого господину. Она знала каждую повадку Хельга и не терпела, когда кто-то лез, совершенно не разбирая его вкусов. И когда подошло время чая, Татьяна самолично пошла на кухню и заварила травяной сбор, ещё днём послав за травами пару знающих человек. Признаться, она ухаживала за Хельгом так, как не сможет иногда и жена. Впрочем, для большинства они были если не женатыми, то крутящими бурный роман. Таня на подобное внимания не обращала и продолжала свой кропотливый труд. Подав чай, она села рядом с отцом. Вольфганг сохранял на своём лице для близких и дорогих ему людей выражение мягкое, предрасполагающее, часто играл чётко очерченными скулами, много улыбался и шутил. Он не носил ни усы, ни бакенбарды, дозволял брить себя только дочери, стригся коротко, успел обзавестись сединой, говорил тихо и слаженно, работу свою любил, имел за собою славу прекрасного медика, ходил в несколько старомодном фраке и ездил только верхом. — Так, так, — Вольф, улыбнувшись своей дочери, убрал прядь её волос ей за ухо. На пару мгновений они стали очень похожи друг на друга. — Слушай, Таня, сыграй нам, будь добра. Хельг, ты не против? Вольфганг дождался кивка своего друга и указал дочери на тоскливо стоявшее в углу фортепиано. Татьяна послушно встала, расправив юбку. Она лёгкой поступью приблизилась к инструменту, подняла крышку и, не глядя, поинтересовалась, обращаясь больше к Хельгу: — Что же Вам сыграть? — Что хотите, — Хельг подпёр голову ладонью и выпрямился (в присутствии Вольфганга с дочерью его он разговаривал только на «вы»). — Какую музыку Вы любите? — равнодушно повторила она, присаживаясь на край стула. — Может, Моцарта сыграть? — Можно и Моцарта. Вольфганг наблюдал за всем не без интереса, прикрыв ладонью свою улыбку. Татьяна достала ноты. И из-под пальцев её раздались чарующие звуки и переливы. Играла она превосходно, живо, держа осанку и иногда наклоняя голову набок. Лицо её с игрой разгорелось, заправленная отцом прядь упала на чёрную бровь. Она играла семнадцатую сонату Моцарта. Хельг вслушивался в музыку, невольно отдаваясь возникающим при игре образам и мыслям. Музыка, как волны, то прибивала к берегу, то отступала назад. И так волна за волной. На чудесные звуки из столовой пришли некоторые женщины и пара мужчин, скромно пристроившись вдоль стены. Все, кроме Вольфа, не сводили взгляда с Татьяны, а граф же смотрел на Хельга. Он знал натуру своей дочери, знал её непокорный нрав, но отчётливо помнил её первичную тоску из-за разлуки с Хельгом. Вольфганг откинулся на спинку стула, переведя взгляд на свою дочь, и взмолился, чтобы эта семнадцатая соната стала толчком к отношениям между его дочерью и старинным другом.