Котенок: не все кошки ночью серы...

Чужие руки плетями обвивают талию, и Кюхен вздрагивает, сразу же внутренне подбираясь, как дикий зверь, чуящий опасность. Аккуратные пальчики Минсока забираются под домашнюю футболку, проходятся по напряженному животу и ловко соскальзывают на пах, скоро находя нужное и сжимая пока еще мягкую плоть. Адвокат резко выдыхает, пытаясь усмирить приятные мурашки, что враз расползлись вдоль позвоночника, и ставит на плиту чайник, что как раз держал в руках, когда кое-кто решился на партизанскую вылазку. — Мин, солнце, перестань, пока я еще готов дать тебе такую возможность. — Я не... — Ты понимаешь о чем я, — любой, знающий Чо достаточно долго, осведомлен, что слова, сказанные им с видимой ленцой, на самом деле стоит воспринимать гораздо серьезнее, чем его крик. Но котенок еще находится в счастливом неведении. В счастливом ли? Надолго ли? Кю раздраженно закатывает глаза и разворачивается к пареньку. Глаза-омуты затягивают, но скорее своей решительностью, чем страстью, крупицы которой если и есть где-то там, то различить, вычленить и насладиться ими весьма сложно. И это бесит. Нет, серьезно. Внутри разливается горечь обмана. Когда уже из него перестанут делать идиота? Или эта роль так ему к лицу, что мало кто может удержаться от соблазна? Ладно, сыграем по чужим правилам. — Минсок, ты действительно хочешь этого? Дрогнувшие ресницы. Прикушенная губа. Несмелый, почти незаметный кивок. И взор в сторону, а потом снова эта клятая решительность, от которой хочется крушить все вокруг. Заехать по хорошенькому личику и выбить настоящие эмоции. А то ведь жертвенная овечка откровенно раздражает. Но Кюхен только усмехается и осматривает паренька с ног до головы. — Ну, окей. Будь по-твоему. Толкнуть легкое тельце по направлению к столу не составляет никакого труда. А после Минсок оказывается в плотном кольце рук парня, удивленно выдыхая и весь напрягаясь. Кю прекрасно ощущает это, но только внутренне усмехается, впиваясь голодным поцелуем в желанные сладкие губки. Минсок не сопротивляется, когда ладони Чо с нажимом проходятся по ребрам, после перебираются на бедра, недвусмысленно сжимая мягкие ягодицы, только цепляется пальчиками за футболку старшего и прикрывает глаза. Кюхену же уже второй раз за несколько минут хочется ударить парня, вытрясти из него покорность, чертову жертвенность и это отвратительное притворство. Вплотную прижавшись пахом к чужому, он не сдерживается и саркастично улыбается. — Ну и где же твое желание, пупсик? Пропало? А может его и не было? — Хен, я просто... — Прекрати сейчас же, — злость внутри схлестывается с жгучей обидой, и сдерживать себя становится сложнее. — Да мой бывший и то лучше страсть изображал, а актер из него был просто отвратный, уж поверь мне. Глаза-озера распахиваются максимально широко, а щеки начинают алеть розами. — Я не изображал. — Минсок, не зли меня, я просто предупреждаю. Я могу терпеть многое, но только не в том случае, когда из меня делают идиота. Решил, что пора платить долг? Решил, я настолько убог морально, что просто удовлетворюсь твоим телом и успокоюсь? Да перестань ты уже вести себя, как блядь. Любимая чашка разлетается на куски, снесенная со стола неловким движением красивой кисти адвоката, выплескивая чаем на пол все собравшееся раздражение Кюхена. — Ты, ты... Губы Минсока дрожат, а взгляд прикован к осколкам, нестройной сетью расположившимся на дорогом покрытии. — Почему ты просто не можешь взять, что дают? — А почему ты не можешь просто быть собой? Почему решил, что раздвинутые передо мной ноги будут лучшей благодарностью для меня? — А что мне тебе еще предложить? Чертовы слезы. Кюхен не может им противостоять, но обида сильнее. Она почти переходит в отчаянно детскую — когда хочется топать ногами, плакать навзрыд и требовать сатисфакции хотя бы в виде конфеты. Вот только вместо конфеты хочется искреннее чувство от Минсока. А тот, как противная вредная бабка, отбирает желаемое, что-то ворча про вред от сладкого и подсовывая взамен ложку рыбьего жира. — Да хоть каплю искренности! Твое утреннее спасибо было в тысячу, в миллион раз приятнее, чем твое представление несколькими минутами ранее. И прекрати уже лить эти слезы. Бесит, честное слово! Либо он сейчас уйдет, либо, словно последняя тряпка, кинется утешать парня. Кюхен выбирает первый вариант и быстро выходит с кухни, досадливо прикусывая губу. Гадство! Ну почему все так? Почему он никому не нужен? Почему его не хотят? Всего. А не только отдельные части души, тела и жизни вообще. Хочется свалить куда подальше, но Чо лишь забирается с ногами на кровать и обнимает подушку, утыкаясь в нее лицом и расстроенно вздыхая. Не сумел сдержаться. Теряет хватку. Так до скорых проигрышей в суде недалеко. Этот котенок исцарапал своими тонкими ноготками все его сердце, душу и нервы, оставив лишь лохмотья. И все это в рекордно короткий срок. Кюхен отчаянно зажмуривается, когда слышит едва слышимый перезвон осколков на кухне и тихие всхлипы — Минсок и тут в своем репертуаре. Сдались ему эти черепки. Одеяло, накинутое поверх головы, не очень успешно, но все же скрывает эмоции, желания, порывы. Ну и пусть убирает. Ну и пусть все плохо. Сейчас лучше так. Хоть раз повести себя глупо, по-детски. Такого с ним уже давно не было. Сон рассеивает обиду, размазывая по мутному сознанию тонким слоем, оставляя тихо рычащее неудовольствие, которое затыкается и урчит сытым зверем, стоит только матрасу за спиной прогнуться под еще одним телом, а мягким теплым рукам обвить талию и забраться под уже и так задертую футболку. Так приятно, что не хочется ничего, только застыть на этом отрезке времени и зависнуть так на целую вечность. — Кюхен-а... — Котенок, спи уже. — Ты мне действительно нравишься. Прости за сегодня. — И ты мне...очень-очень нравишься. — Я куплю тебе новую чашку. — Это была моя любимая чашка. — Я постараюсь, чтобы новая стала еще более любимой. — Обещаешь? — Обещаю. — Я верю тебе. Мое сердце верит тебе. — Я... — Сладких снов, котенок.