Привычка выживать

      Я никогда не задумывалась по-настоящему, заслуживаю ли того, что имею. Никогда не спрашивала себя, являются ли понесенные мною потери результатом какой-то высшей справедливости. Сначала в этом не было никакого смысла. О какой справедливости могла идти речь в мире, в котором двенадцатилетний ребенок должен был продавать свой лишний шанс жить на годовой продовольственный пакет для себя и своих близких? Потом, уже после начала революции, у меня не осталось никакого желания думать об этом. Слишком много было потерь. Слишком много боли. Слишком много крови; порой мне кажется – мои руки по локоть в крови.       Или не кажется.       После так называемой победы всякие размышления на тему потерь и приобретений вообще потеряли смысл. И без них хватало поводов сойти с ума. Что-то ленивое и темное, прежде таящееся внутри, противилось любому движению, заставляло лежать днями напролет в комнате с заколоченными окнами. Быть может, я должна была остаться на разобранной постели, и медленно гнить, так и не приняв до конца своей печальной известности, своей громкой славы Пересмешницы, всех титулов и всех почестей в качестве убийцы первого президента свободного Панема. Но я не сгнила заживо, плутая по переулкам своих страданий, воскрешая и оплакивая каждую ночь ушедших по моей вине близких. Я предпочла вдыхать раскаленный воздух, и греть ледяные пальцы в чужой руке.       Мне всегда была нужна помощь – нужна тем острее, чем сильнее я казалась. Мне нужен был тот, кто не позволил бы мне сойти с ума; он нужен мне до сих пор, чтобы убеждаться день за днем, что этого все-таки не случилось.       Иногда я спрашиваю:       - Я сошла с ума. Правда или ложь?       Варианты ответа всегда разные. Сойти с ума можно и от счастья, острого и болезненного в свете всех произошедших событий. Мы выжили. Мы возродились из пепла, ломаясь и срастаясь как попало, мы кричали и молчали, продолжали бороться и смирялись, но учились заново дышать.       Природа берет свое. Жизнь отпевает смерть, покрывая цветами могилы. Луговина - лучший пример. Полностью усеянное цветами поле, уходящее зеленым покровом вдаль настолько далеко, насколько хватает взгляда. Но мне не стоит забывать, что эта красота взросла на кладбище. Моим же детям, так мирно играющим рядом, не стоит об этом знать.       - Я сошла с ума. Правда или ложь?       Дважды уже я сходила с ума от счастья, чувствуя, как внутри меня постепенно зарождается новая жизнь. После ужасов войны непередаваемое ощущение счастья казалось мне кощунственным, но счастьем оно все же оставалось. Я знала, что моим детям не придется повторить моей судьбы, ступая на окровавленную землю Арены. Теперь я знаю – я ошибалась. Их любимое место для игр – поросшая травой Луговина, являющаяся так же братской могилой моего родного Дистрикта. И все же я нахожу каждый день, каждый час, почти каждую минуту силы для того, чтобы улыбнуться. Несмотря на потери, все еще являющиеся моими кошмарами, я счастлива. И я предпочитаю не думать о том, заслуживаю ли я счастья, или должна гнить сейчас глубоко-глубоко в земле.       Дочка машет мне рукой и радостно что-то кричит. Я поднимаю руку вверх, чтобы помахать ей в ответ, и чувствую, как что-то сдерживает меня. Солнце слепит глаза, приходится смахнуть подступающие слезы и поднести ноющее запястье чуть ближе. И задохнуться – от волны необъяснимого ужаса, увидев прозрачные трубки от капельницы.       Дрожащей рукой я вынимаю острую иглу; блестит на солнце капелька выступившей крови. Хотя не на солнце, нет. В темном помещении больничной палаты нет солнца – только яркая лампа над потолком. Я пытаюсь сесть в кровати и вижу, что все мое тело опутывают какие-то жуткие провода. Невыносимо пахнет лекарствами, пищат какие-то незнакомые, но, очевидно, растревоженные мною приборы.       - Я сошла с ума. Правда или ложь?       Мы с Питом давно не играем в эту игру, потому что нам обоим она неприятна. Но сейчас, глядя в его непривычно холодные глаза, я повторяю один и тот же вопрос. Он не улыбается. Не тянется ко мне с поцелуем, не гладит меня по голове и хочет меня успокоить.       Он смотрит.       - Правда или ложь? – спрашиваю я обессилевшим голосом, переставая биться в проводах.       - Ты сама выбираешь, солнышко, - следует холодный ответ. Кажется, я выбираю ложь.       И просыпаюсь в своей постели, в своем доме, в старой Деревне Победителей, с которой началось возрождения разрушенного бомбами Двенадцатого Дистрикта. Все еще с трудом веря в реальность этой реальности, я бегу по коридору, чтобы тихо приоткрыть дверь в спальню малышей; но они мирно посапывают. Дрожа - от холода, от страха – я поправляю сбившиеся одеяла и стою в дверях еще какое-то время.       Здесь Пит и находит меня, в состоянии жалком и раздавленном.       - Мне давно не снились кошмары, - говорю, успокаиваясь от его размеренного сердцебиения. ...       Но продолжаю чувствовать тонкую иглу, скрывающуюся в вене.