Привычка выживать

Утро неизменно начинается с Эффи Бряк. Та действует согласно собственноручно составленному расписанию. После окончательного провала идеи с общим завтраком, проходящим в атмосфере непринужденности, распорядители нового шоу избавляются целиком и полностью от попытки представить всех живых участников Голодных Игр одной большой дружной семьей. Все дружно вздыхают с облегчением, получая индивидуальный распорядок дня, чем-то схожий с теми, которые имели большой успех в Тринадцатом Дистрикте. Правда, в этом распорядке чуть больше свободы и чуть меньше деспотизма Альмы Койн. Но Китнисс даже это обстоятельство не радует, потому что ее личное утро начинается с оптимистичной и жизнерадостной Эффи Бряк – единственного в Панеме человека, способного заставить ее встать с постели в положенное время. Далее Китнисс, с трудом собирая себя по частям, спускается вниз, на завтрак. Иногда ей удается завтракать в одиночестве, но чаще всего за столом обнаруживается еще кто-нибудь. Погруженный в чтение Бити, никогда не смотрящий в свою тарелку и поглощающий пищу без разбора. Молчаливый Хеймитч, с очевидными признаками похмелья. Злая Джоанна, которая умудряется быть злой, едва не тыкаясь носом в овсяную кашу. Собранная, но не более дружелюбная Энорабия, поглощающая с каким-то зверским остервенением сырые овощи в немереных количествах, и при этом умудряющаяся не выпускать из поля зрения Каролину с надутыми от постоянных обид и капризов губами. Каролине Китнисс обычно улыбается, Энорабию старательно игнорирует, и подавляет в себе желание подойти к маленькой девочке ближе и потрепать по голове или поправить завернувшийся воротник светлой блузы. В глубине души Китнисс искренне недоумевает, почему все вокруг удивляются ее хорошему отношению к внучке мертвого Президента. Разумеется, о своем удивлении никто не говорит ей лично, но все как будто ждут, что однажды, проходя мимо светловолосого ребенка, Сойка достанет из-за пазухи разделочный нож и быстренько реализует свое право на вендетту. Китнисс не видит в Каролине угрозы, и не видит ее очевидного сходства с Прим; Прим была единственной и неповторимой в своем роде, поэтому светлые волосы и голубые глаза не сделают кого-то похожим на нее. Но Китнисс не видит в Каролине так же и сходства со Сноу. У Каролины тонкие, всегда сжатые или смешно надутые губы, волосы всегда убраны в кривую косу или растрепались, девочка хмурит брови, фыркает, говорит всем и каждому что-то ехидное, и взгляд у нее довольно враждебный, но она – всего лишь ребенок, который попал в этот сумасшедший дом исключительно из-за плохой наследственности. Новости о том, что эту девочку сослали сюда только потому, что Президент Пэйлор испытывает перед ней благоговейный страх, сперва удивляют, а потом забавляют Китнисс, и она прекращает думать о странностях знакомых и незнакомых людей. Иногда количество людей за завтраком превышает комфортное для Китнисс. Иногда за столом оказывается Пит, и чаще всего они сдержанно здороваются. Все это сильно действует на нервы. Все это заставляет Китнисс еще больше замыкаться в себе. Иногда она жалеет, что здесь не отведен целый этаж для доктора Аврелия. Впрочем, его этаж был бы самым посещаемым этажом, и наверняка приходилось бы занимать очередь к нему на прием. Их всех редко собирают в одном помещении. Но знакомство с новым ведущим нового шоу – исключение из правил. Китнисс устраивается в самом темном углу небольшой залы, и наблюдает за остальными. Большинство из выживших оживлены и разговорчивы. Конечно, они больше язвят, издеваются и поддевают друг друга, но со стороны это очень даже похоже на общение. Китнисс не вмешивается. Она согласилась участвовать в этом фарсе только потому, что у нее не было выбора; но и этот фарс должен когда-нибудь закончиться. Новый ведущий даже внешне отличается от Цезаря Фликермана. Ему около сорока лет, и он выглядит на сорок лет, а не на двадцать с хвостиком, его лицо не покрыто толстым слоем грима, а морщинки даже добавляют ему обаяния. У него короткие волосы темно-русого цвета, и не приходится ожидать того, что в следующую встречу они станут огненно-рыжими или что в них появятся зеленые блестки. Нового ведущего зовут непривычно просто – Томом, он садится так, чтобы его видели все собравшиеся, и с легкой улыбкой, вполне человеческой, коротко рассказывает о себе. Он родом из Капитолия, из небогатой семьи, в прежние времена занимался закулисной подготовкой интервью с участниками Голодных Игр, и не мог представить, что жизнь предоставит ему шанс оказаться на сцене. Он очень доброжелателен, изящно шутит, и напоминает школьного учителя, когда предлагает каждому победителю ответное слово приветствия. - Моя задача не схожа с задачей, которая была поставлена перед Цезарем, - говорит он внушительно. – Прежне необходимо было развлечь публику, продемонстрировав ей комплект трибутов так, чтобы сохранилась интрига – кто же победит? Интерес пропадает, когда сразу виден победитель, - добавляет как-то хмуро. – Вы же – все победители, и вам не нужно казаться благодарными за те зверства, которые происходили с вами на Арене. Капитолий не видел того, что представляли собой Голодные Игры на самом деле, потому что видел только яркие декорации, и не думал о жестокости, боли, насилии. Мы были воспитаны под девизом Голодных Игр, но мы не видели в этом девизе надписи на погребальной плите. Поэтому когда Пит, - Том переводит взгляд на Мелларка, не поведшего бровью после произнесения своего имени, - впервые заговорил о том, каково быть трибутом на самом деле, это стало для нас шоком. Мы не были к этому готовы; нас всю жизнь заставляли смотреть только на одну сторону медали. - Слабое оправдание, - фыркает Джоанна в наступившей тишине, - теперь вы все равно ждете чего-то захватывающего, не так ли? Если раньше вы жаждали крови, то теперь вы жаждете слез и истерик, признаний в том, что Игры сломали нас? – взмахивает руками. – Только прошу, не заставляйте плакать Китнисс, у нее это получается хуже всех. И все, как по команде, поворачиваются к Китнисс, которая в настоящий момент с трудом понимает, каково это – плакать, зато представляет в красочных деталях, как нападет на Джоанну и отрежет ей неумный язык. - Хорошо, не буду, - просто отвечает Том. – А тебя, Джоанна, не придется даже просить облить всех зрителей грязью и выругаться в прямом эфире? - Да, в этом она хороша, - Энорабия тяжело вздыхает. – Думаю, только в этом. - В чем же будешь хороша ты, наседка для будущего деспота? – огрызается Джоанна. - Я буду делать то, что у меня лучше всего получается, - темнокожая профессионалка пожимает плечом. – Я буду молчать и улыбаться. От зрелища молчаливой и улыбающейся Энорабии передергивает даже Хеймитча. - Думаешь, тебе не вернут потраченные на стоматолога деньги? – спрашивает он, дыша на Бити перегаром, отчего Бити морщится и отодвигается, оказываясь в опасной близости к все еще улыбающейся Энорабии, и, поняв это, выглядит, как попавший меж двух огней несчастный. - Главное, чтобы мне вернули деньги, которые я уже потратил на костюм для шоу, если вы еще до шоу поубиваете друг друга, - с улыбкой прекращает склоки Том. – Может, у вас будут какие-нибудь пожелания? Для дальнейшей плодотворной работы у меня нет вообще ничего, кроме старых записей ваших интервью. - У нас будет по три минуты? – интересуется практичный Бити. - Нет; никакого ограничения по времени для каждого из вас. Думаю, формат шоу будет больше похож на круглый стол, где демонстрация видео о вашей жизни будет обсуждаться вами же в прямом эфире. - О, - восклицает Джоанна, и тыкает Пита острым локтем в бок. – Нам разрешат ругаться в прямом эфире! – Пит закатывает глаза; на самом деле, все присутствующие закатывают глаза, даже Китнисс, сидящая на галерке и вроде бы как выпадающая из компании. - Или ты случайно погибнешь, сломав шею прямо на ступеньках сцены, - ворчит Хеймитч, - и тогда мы дружно оплачем тебя и разойдемся по домам. По лицу Тома можно сказать, что он не рад быть здесь. Поставленная перед ним задача не была легкой с самого начала, но теперь, должно быть, она кажется ему вообще неразрешимой. Он устраивается в кресле поудобнее и наблюдает за препирательствами, и взгляд его все чаще и чаще задерживается на Китнисс, и девушка чувствует это, и начинает вслушиваться в препирательства еще внимательнее, чтобы отвлечься. - В результате мы запишем несколько роликов с вами по отдельности и в парах, а потом поставим на повтор какой-нибудь патриотический репортаж о жизни после революции, - подытоживает ведущий, уловив момент редкого затишья, когда Джоанна только взглядом убивает туго соображающего Хеймитча, а Энорабия начинает делать замечания Каролине шипящим шепотом. - А зачем здесь я? – Каролина не обращает внимания на замечание, и повисает благодатная тишина. Все смотрят на ведущего выжидающе, и тот, неловко вдохнув, и приняв на себя роль школьного учителя, пытается представить этот разношерстный сброд своими учениками. - А это вы узнаете, если будете себя хорошо вести, - выдавливает строго и с одновременным смешком. Все воспринимают его условие всерьез. Ну, или делают вид, что воспринимают. - Надеюсь, мне не придется опять обнюхивать вас на сцене, - подает голос Пит в наступившей тишине. – Не то, чтобы я думал, будто вы пахнете неприятно, просто со стороны это выглядит глупо. Дальнейшие комментарии, поступающие сразу ото всех победителей, практически сводят на ноль все приложенные усилия Тома, хотя, судя по всему, он остается довольным происходящим, и даже подмигивает Китнисс, которая уходит из залы последней. Будто хочет сказать, что у них у всех есть еще шанс прорваться, если приложить разом усилия, и приложить их хотя бы в примерно одинаковом направлении. - Вроде бы неплохой мужик, - резюмирует Джоанна в шумной толпе. – И будь спокоен, - обращается уже к Питу, - теперь половина из нас ляжет костьми, но заставит тебя понюхать его в прямом эфире. Бити сдержанно улыбается, но с явным одобрением. Хеймитч отчетливо фыркает. Каролина прыскает в кулак, даже Китнисс не удерживается от того, чтобы представить нелепость и одновременную вероятность потраченных усилий нескольких людей для достижения такой дурацкой цели. И только Энорабия продолжает молчать и улыбаться, и этот ее финт нервирует всех.

...

Китнисс приводит в порядок привычная команда стилистов. Октавия, Вения и Флавий, чуть потерявшие свою карикатурность, и ставшие больше походить на людей, наперебой сообщают Китнисс все последние новости, упоминая имена и события, которой той совершенно неинтересны. Сперва, они, конечно, долго изумляются тому факту, что Китнисс жива; но на самом деле о том, что она не умерла окончательно им было известно и прежде – именно они заботились о теле Китнисс, когда та находилась в коме. От них слишком много шума, слишком много суеты, и как только им доверили такую тайну почти государственного значения – возвращение из мертвых Китнисс Эвердин? Кто-то из них (теперь, когда они не пищат одинаково противно, Китнисс не различает их нормальных голосов), говорит о том, что это очень волнительно, и очень ответственно, а теперешняя жизнь учит их быть ответственными. А еще над ними всегда висит угроза перевода с легкой работы стилистов на более сложную работу по восстановлению города или окрестностей. В качестве наказания за слишком длинные языки их могут даже сослать в другие дистрикты, что проделывают со многими капитолийцами, только в качестве поощрения. Президент желает уровнять дистрикты по красоте и выдержанности стиля с Капитолием, а для этого ей нужны яркие гротескные изменения от людей, чья жизнь была прежде посвящена вечной попытке безумно выделяться из толпы. Плутарх называет подобный обмен кадровой перестановкой, и пока даже капитолийцы относятся к переселению вполне доброжелательно – у многих из них есть шанс уехать туда, где нет таких перебоев с едой, и забрать вместе с собой свою семью. Новости о перестановках в жизни Капитолия Китнисс немного развлекают, но удивляется она тому, что стилисты теперь не просто приводят ее в порядок – они сотрудничают с ней на правах компромисса, предлагая ей варианты макияжа на каждый день, а не просто рисуя ее новое лицо. - Мода так сильно изменилась, - жалуется Октавия, - никто больше не имеет возможности полной трансформации. Теперь считается красивым быть человеком, - и мечтательно вздыхает. С прежних экранов телевизоров с ними разговаривают приведенные в порядок бывшие повстанцы, для которых явный грим и макияж сродни темной магии. Много бывших повстанцев осело и в самой столице (разумеется, в разрешенном количестве), и их внешний вид, отсутствие привычного набора косметики, внушение с экранов – все это уравняло капитолийцев с новыми соседями; мода смешалась, оставив яркие краски, но не переделывая основ простоты, и это не может не радовать тех, кому прежде все капитолийцы казались разряженными клоунами. Когда разговор заходит об Эффи, все трое дружно восхищаются ее приверженностью той, прежней жизни, но все-таки теперь Эффи в своих кислотных нарядах, с воланами, пышными рукавами, причудливой формой подолов выглядит старомодной, отставшей, и воспринимается как призрак тех, прежних, времен. Никто из них не говорит вслух, что она вульгарна, но это определение ее нынешнего образа жизни так и остается висеть в воздухе, как тяжелый запах ее туалетной воды. Никто не говорит о том, как Эффи вернулась в их жизни, будто никто не может вспомнить; просто однажды она вернулась, такая же пунктуальная и придирчивая, и никто не заметил того огромного промежутка времени, в течение которого она отсутствовала. Китнисс отстраненно думает, что нет лучше маскировки, чем просто быть у всех на виду. У нее тоже начинаются тренировки, но вовсе не те, к каким она морально была готова. Новое кредо всех победителей – не научиться ста и одному новому способу убить человека, а просто восстановить лучшую форму своего тела за максимально короткий период времени. После первой тренировки личный тренер – несомненно, бывший элитный миротворец, возможно, из Второго Дистрикта, перешедший на сторону повстанцев одним из первых, и поэтому гармонично воспитанный в балансе между силой и внешней красотой, - знакомит Сойку-Пересмешницу с понятием «диета». Джоанна Мейсон после второго дня знакомства с этим же понятием готова лезть на стену, начинать новую революцию и убивать всех, находящихся в радиусе одного километра. Поэтому Питу никто не завидует, Питу все сочувствуют и все поддерживают, хотя издевки, относящиеся к нему, увеличиваются в геометрической прогрессии. Порой Хеймитч подходит к своему бывшему подопечному, чтобы убедиться, что у него не откушены пальцы на руках или ухо; хотя его чувство юмора проигрывает цинизму Энорабии, которая если и комментирует чью-то шутку, то так, что шутка превращается в реальную угрозу. А так жизнь идет своим чередом. Все участники нового шоу нагружены работой и развлечениями под завязку, и свободного времени остается не так много, как хотелось бы. Зато не остается сил и на бесконечную ругань, и редкие совместные ужины проходят на редкость спокойно и по-семейному. Бити большую часть времени пропадает в своих лабораториях, тренировки для него – роскошь, никому не нужная. По вечерам он изучает материалы, к которым не имеет доступа, и даже почти не прячется от проверок. Энорабия, если не тренируется, не третирует внучку мертвого Президента, не доканывает Джоанну, не наблюдает за Питом, не следит за Питом и Каролиной во время их уроков рисования, присоединяется к нему, и изрекает скупые циничные замечания, по поводу того, что все они здесь обречены, как звери в клетке. Просто вольер сделали побольше в сравнении со старой оборудованной капсулами Ареной. Однажды во время таких посиделок их двоих обнаруживает Хеймитч, которого уже выпитая бутылка коньяка делает щедрым и очень общительным. - Сидите, значит, - говорит Хеймитч, впрочем, нисколько не удивляясь, и не спрашивает разрешения, чтобы устроиться за одним столом. – Общаетесь, значит. Бити пытается понять, каким образом сводка новостей, только что поступившая на стол министра связи, может являться «общением», но не сопротивляется. Отчего-то он думает, что чем меньше он будет думать над сокрытием какой-либо тайны в обществе всех этих сумасшедших, тем целее тайна будет. Хеймитч подтверждает его догадки, подслеповато, как старик, пялясь в монитор, считывая секретную информацию едва ли не вслух, проговаривая отдельные слова себе под нос. Постепенно он, конечно, трезвеет, и глаза у него из прищуренных становятся очень даже большими – как чайные блюдца. Хеймитч сглатывает, ловит на себе спокойный взгляд сосредоточенной Энорабии, рядом с которой по странной случайности всегда оказываются всякие колюще-режущие, ну, или, на крайний случай, тупые тяжелые предметы, и неловко улыбается. - Общаетесь, значит, - глупо повторяет он. И предлагает прикончить бутылку конька втроем. Идею поддерживают все. После приятного времяпровождения Хеймитч поднимается на четвертый этаж, стоически отбивает голодные атаки Мейсон, и выволакивает Пита на балкон. Во время пьяной беседы Бити по-свойски перечисляет ему все темные места, предназначенные для проведения тайных переговоров, и Хеймитч использует новое знание по максимуму. - Что тут вообще творится?! – рычит на ухо Пита, которого выволок на балкон прямо из студии, вместе с баночкой краски в одной руке и кистью – в другой. – Что ты творишь?! – сбавляет тон, натыкаясь на невинный взгляд творческого человека. Он и прежде был против уроков рисования, бесед с Каролиной Сноу, проведения нового шоу, общения с министром связи, у которого от встречи к встрече глаза делаются все более хитрыми. Он был заранее против всего, чтобы тут, в конечном счете, не происходило. Пит не может ответить ни на один его вопрос, а только хлопает глазами и рассматривает свою кисть. Эбернети покидает его с громогласной фразой о том, что всех их здесь казнят, расстреляют, расчленят и заклеймят позором в произвольной последовательности, как сумасшедших и политических преступников, которые даже не прячутся. В таком настроении он сталкивается с Китнисс, изрядно похорошевшей после сеанса массажа и некоторых косметических процедур. - Ты, - тыкает пальцем в девушку, будто не злится на нее за их последний разговор, в котором был справедливо обвинен во всех смертных грехах, - ты, - повторяет еще более грозно и выдыхает. – Уверен, что ты обо всем этом знаешь даже меньше меня, - добавляет с абсурдным удовлетворением и выглядит как человек, с плеч которого только что упал Эверест. Китнисс тоже невинно хлопает глазами и хочет сказать какую-нибудь жестокую гадость, но не успевает. Разогретый успехом и парами не выветрившегося коньяка, Хеймитч вприпрыжку бежит к лифту, чтобы начать план по осаде Бити, который знает гораздо больше всех остальных и может что-либо прояснить в происходящем. План ему не то, чтобы удается, но с Бити они и раньше находили общий язык. Особенно, с помощью коньяка. Китнисс морщится и продолжает свой прерванный путь, думая о том, что их всех здесь расстреляют, казнят, заклеймят позором в произвольной последовательности, потому что так жить нельзя, так вести себя нельзя, и во всем этом абсурде лучше не участвовать. Она просит у тренера новый уровень нагрузок, хотя все тело ломит и с трудом приноравливается к нагрузкам изначального уровня. Она добивается своего, и стоит ей только появиться в секции с холодным оружием, как рядом оказывается Энорабия. - А как же это твое «я никогда больше не возьму в руки лук»? – спрашивает язвительно, выбирая себе меч потяжелее. - У меня память хуже, чем у тебя, - огрызается Китнисс и узнает, что прежние правила в новом центре не действуют. Им всем можно тренироваться друг с другом, будь то метание ножей или спарринг. В соседней секции, к примеру, Джоанна пытается положить на лопатки Хеймитча, но Хеймитч крепко стоит на ногах, и, кажется, прикупил себе неплохие бируши, чтобы не обращать внимания на словесные атаки Мейсон. - Не испугаешься, Сойка, старой соперницы? – интересуется Энорабия с явным вызовом. И Китнисс этот вызов принимает. Ей сложно держать в руках меч, но ей известны почти все движения. Тренер, зорко наблюдающий за тем, чтобы случайно не совершилось смертоубийство, показывает основные приемы, и Энорабия игнорирует его объяснения с презрительным видом, все больше вертя головой по сторонам в поисках Каролины, которая оказывается возле Пита. Профессионалка поджимает губы, и позволяет Китнисс первой нанести удар, который с легкостью отбивает. Меч бутафорский, не столь тяжелый и сделан из неизвестного Китнисс металла, но лязг получается отменным. Хотя само сражение оказывается весьма скучным – клинки скрещиваются с неприятным звуком, каждая из дерущихся кое-как выворачивается, вновь наносит удар. Ничего смертельного, даже со стороны Энорабии, которая вообще, кажется, больше погружена в свои мысли, и Китнисс развлекает себя отрывистыми мыслями вроде «а сейчас я попробую отрубить ей лодыжку». Краем уха она слышит смех Каролины, оступается, и, разумеется, проигрывает. Подобных ошибок Энорабия не прощает, и в назидание, с адским огоньком в глазах, почти касается острием своего меча беззащитной шеи Сойки. - Ты же в курсе, кто она такая? – спрашивает тихо, и наклоняется, чтобы поднять меч Китнисс. – Она – внучка того человека, который убил все, что тебе дорого. Кровь гуще воды, Китнисс, не забывай этого. Китнисс фыркает и неуверенно поднимается на ноги. - Эй, женишок, - кричит между тем профессионалка, - спорим, я опять тебя сделаю? Пит морщится и не спорит, но вызов принимает, не обращая внимания на ставки, которые делают между собой Хеймитч и Джоанна. Оба ставят на Энорабию, и спорт касается лишь времени, которое Пит сумеет продержаться. Друзья, называется. Китнисс не интересен бой, и она по логике занимает место Пита рядом с Каролиной, при взгляде на которую сложно сказать, умеет ли она искренне смеяться. Китнисс смотрит на нее, не думая, как это наблюдение выглядит со стороны, и Каролина не выдерживает первой. Зло интересуется, что не так. - Волосы, - говорит Китнисс с неуверенной улыбкой. – Они всегда убраны так небрежно. - Ты видишь, в чем хороша моя нянька? – мрачно спрашивает Каролина. Энорабия в секции похожа на демона, у которого на обед будет разрезанный пополам Пит Мелларк. - Давай, я заплету, - Китнисс не спрашивает разрешения, и прикасается к волосам девочки с каким-то благоговением. Каролина не напоминает ей Прим; от Каролины даже пахнет иначе, и волосы у нее жестче, хотя их легче убирать в косу. Прядь за прядью, мгновение за мгновением. Настороженность Каролины постепенно сходит на нет, плечи ее расслабляются, она покорно стоит и ожидает уже не окончания незнакомой пытки, а просто ждет, что получится в результате. Китнисс предельно сосредоточена; пальцы слушаются ее не так хорошо, как прежде – она давно не убирала чужие волосы в такие витиеватые изящные косы, но давно мечтала об этом. В ее иллюзорном мире у дочки были длинные волосы, но предпочитала малявка почему-то только высокие хвосты, которые были и неудобны, и непрактичны. А здесь – настоящая аккуратная девчачья прическа. - Красиво, - одобряет Каролина, рассматривая себя в отражениях панелей. - Да, тебе очень идет, - говорит Китнисс, и привычным жестом поправляет сбившийся воротник блузы, чтобы убраться из Тренировочного Центра в душ, не оглядываясь на всех, кто ведет себя привычно тихо. Зазевавшаяся Энорабия оказывается «убита» прямым ударом меча в сердце. Спорщики надуваются друг на друга за свою не прозорливость, но не предъявляют к Питу никаких претензий, и терпеливо ждут, когда Каролина вместе с убитой няней последует за Китнисс. Джоанна подает голос первой. - И мы опять не будет обсуждать все новые странности Эвердин?! – в голосе ее слышится неподдельное возмущение. - Нет, - Пит качает головой. - Нет, - Хеймитч потягивается и зевает. – Я с тобой вообще больше ничего обсуждать не буду. Ты все равно все ему пересказываешь, - заявляет с дикой обидой. - Ну и черт с вами, - фыркает Джоанна, зло зыкает на одного из оставшихся тренеров. – Когда там из своих лабораторий возвращается Вольт? – спрашивает с независимым видом. - И не мечтай, - отрезает Хеймитч. – Вольт тоже не станет обсуждать с тобой странности Китнисс Эвердин. У нас у всех негласное правило: не обсуждать Китнисс Эвердин. - Ты злишься на Вольта за то, что он пьет с тобой, но не обсуждает что-то еще. Что-то, что тебя очень мучает, - Джоанна вздыхает, тоже расслабленно потягивается, и привычно начинает раздеваться, не дожидаясь, когда зайдет в женскую раздевалку. – Разве я не права? Ты его обхаживаешь, как жених невесту до свадьбы, - и скалится. Хеймитч не возражает. Хотя бы потому, что Хеймитч – истинный джентльмен, и не может возражать полуобнаженной женщине. И потому, что для возражения требуется зрительный контакт, а его не так-то просто установить, когда у тебя перед глазами находится нечто гораздо более интересное. - Ты что, вообще не ревнуешь? – зло интересуется одураченный Эбернети уже после расставания с прелестями Джоанны. - Если я начну ее ревновать, она вообще с катушек съедет, - отзывается равнодушно Пит. С этим весомым доводом никто спорить не будет. Но Хеймитч не хочет спорить. У него есть другие поводы для разговора. - И мы не будем обсуждать странности Китнисс? - заискивающе спрашивает он. - А как же «негласное правило: не обсуждать странности Китнисс»? – резонно спрашивает Пит. Эбернети злится и думает о том, что некоторые переродки просто придираются к словам честных граждан. - И ты не в курсе того, что затевает Бити, - забрасывает он удочку в последний раз. И опять промахивается. Питу ничего не известно. Более того, Пит наивен до неприличия, и поэтому предлагает бывшему ментору задать тот же вопрос Энорабии. – Э, нет, - Хеймитча всего передергивает. – Она опять начнет мне улыбаться, а меня всегда в дрожь бросает от ее улыбок.

...

День заканчивается с того же, с кого и начинался – с Эффи Бряк, которая неизменно заглядывает на двенадцатый этаж, чтобы задернуть шторы и узнать, не нужно ли Китнисс еще чего-нибудь. У девушки все есть, но ей почему-то очень приятно внимание именно Эффи, которая, поправляя одеяло, присаживается рядом на постель, и спрашивает, как прошел день. Новостей обычно много, но Китнисс скупа на впечатления, и отвечает неохотно. Ей больше нравится выслушивать то, как Эффи злится на остальных жителей этого огромного здания, которые ложатся спать не по расписанию, слишком много времени тратят, глядя на экраны своих планшетов, блокируют свои этажи, или ночью пытаются ограбить холодильник. - Джоанна не получит шоколад сверх той порции, которая ей разрешена, - заявляет Эффи непреклонно, и улыбается; на секунду Китнисс почти верит в том, что перед ней находится та Эффи, которую никто не держал в тюрьме, но эта секунда быстро проходит. Несмотря на богатую мимику, у женщины с нарисованным лицом одинаково пустые глаза. Она говорит о докторе Аврелии, который в последнее время очень занят, о Плутархе, который слишком много работает в последнее время и почти не устраивает светских приемов, даже о внучке мертвого Президента. - Разве это плохо, что я отношусь к ней, как к обычному ребенку? - спрашивает Китнисс, хотя мнение Эффи не имеет для нее никакого значения. - Но она необычный ребенок, - возражает Эффи мягко. – Она – внучка Президента Сноу. А тебе всегда нужно помнить, кто твой настоящий враг. Китнисс вздрагивает. Ей внезапно становится холодно и неуютно, она отстраняется от Эффи и переворачивается на другой бок. Ей совсем не хочется спать, и дело вовсе не в кошмарах, от которых остались разве что воспоминания. Эта фраза пробуждает в ней смутное чувство тревоги, она пытается понять, кто же является ее врагом сейчас, в настоящее время, и не видит перед собой ни единого знакомого лица. Китнисс закрывает глаза и пытается услышать, как этажом ниже Хеймитч меряет широкими шагами свою комнату, как ноет от голода Джоанна, как рисует Пит, как дышит во сне Каролина, как на нее спящую смотрит Энорабия, как Бити неподвижно изучает бесконечные столбики данных и взламывает новые и новые пароли. Ночью ей снится странный сон. Знакомые и незнакомые люди появляются перед ней, и говорят, что они – ее враги. Но они не являются ее врагами на самом деле, она чувствует их ложь. А потом оказывается перед огромным зеркалом, и долго, мучительно долго всматривается в свое лицо, боясь и зная ответ на вопрос, который не задавала.